Ант Скаландис - Меч Тристана
Ланселот сел и залпом осушил наполненный для него кубок вина.
Артур опять надолго задумался, и уже никто не осмеливался прервать его высочайшее королевское молчание.
— Сэр Тристан! — провозгласил наконец властитель Логрии. — Вы стали сегодня Рыцарем Круглого Стола. Вы сразу и бесстрашно заняли Гибельное Сиденье. Я поздравляю вас и назначаю при всех своим Первым и Главным Помощником по Связям с Иными Мирами. А уж вы понимайте это как умеете. И исполняйте. Все. Теперь каждый может пить и есть, сколько ему хочется, во славу Господа нашего. А о подвигах забудьте до поры, братья мои.
И Артур вернулся к покинутому месту возле жены своей — нестареющей красавицы Гвиневры, а Тристан очень скоро покинул шумное собрание и вышел из замка на свежий морозный воздух. У входа, выделяясь мрачным силуэтом на фоне заснеженного двора, стоял человек. Это был не стражник — это был старик с длинной серебряной бородою и яркими зелеными глазами, лукаво блеснувшими в лунном свете.
— Ба! А вы-то что здесь делаете? — удивился Тристан.
— Тебя жду, — ответил старик. — Они же все думают, что я давно умер. То есть ушел от них спать в какую-то пещеру в холме. Такие чудные люди! Считают почему-то, что им самим можно из мира в мир нырять с легкостью птиц небесных, а мне, стало быть, надлежит где-то дрыхнуть, пока час не пробьет. Что ж, скоро они поймут, что час этот уже пробил. Но только не сегодня. На сегодня им хватит тебя.
— Да, но…
— Не говори сейчас ничего, Тристан, меня послушай. Король Артур очень многое понял о тебе, гораздо больше понял, чем я ожидал. Но об одном он еще не догадывается. Ты не просто один из лучших рыцарей Логрии. Ты — Тристан Исключительный.
— Ну и что? — спросил Тристан.
— Ничего. Иди теперь. В иные земли, в иные миры. Отныне дано тебе право нести людям слово Божье и вершить над ними суд и даже казни.
— А мне это надо? — очень просто спросил Тристан.
И старик улыбнулся ему в ответ:
— Скорее всего — нет, но право такое ты заслужил. Иди, Тристан.
И Тристан пошел через двор к воротам, где стоял его конь, и его оруженосец, и его собака, давно наевшаяся возле праздничного стола и выбежавшая теперь на прогулку. А свежий снег искрился и скрипел под тяжелыми сапогами, ночь была ясной, морозной, очень тихой, и когда Тристан остановился, подняв лицо вверх, ему стало слышно, как маленькие зеленые звездочки падают с неба и шипят в пушистых сугробах.
ПРОЛОГ ВТОРОЙ,
или
ПРИМ-СКЕЛЬ
— Маш, а, Маш, — раздался за дверью уже надоевший голос.
Это был дядя Гоша, сосед по коммуналке, который вечно стрелял сигареты, спички, соль, кусочек хлеба до завтра и вообще все на свете. Она даже не откликнулась поначалу, уж очень увлеклась книгой.
Только сегодня Маше Изотовой принесли этот затрепанный фолиант, его удалось выцепить по межбиблиотечному абонементу на дом — редкий сборник литературоведческих работ с тяжеловесным, полным пафоса названием: «ТРИСТАН И ИСОЛЬДА. От героини любви феодальной Европы до богини матриархальной Афревразии». Труды Института языка и мышления. Под редакцией самого академика Марра! Издательство АН СССР, аж 1932 год. Жутко интересно! Она сразу пролистала содержание, прочла вступительный текст и принялась за внимательное изучение самой первой статьи — А.А.Смирнова — о кельтских источниках легенды.
Этажом ниже, занимая две четырехкомнатные квартиры, в стене между которыми прорублена была дверь, обретался владелец коммерческого банка, классический «новый русский» с совершенно карикатурным сочетанием имени, отчества и фамилии — Зигфрид Израилевич Абдуллаев. Родом он был, как говорили, с Северного Кавказа, но подтвердить или опровергнуть подобные слухи оказалось не по зубам не только милиции, но и «компетентным органам», куда Абдуллаев был также неоднократно вызываем по причине наличия слишком многих паспортов и прочих взаимоисключающих документов. Однако визиты банкира на Лубянку полностью прекратились после предъявления там абсолютно настоящего удостоверения начальника одного из гэбэшных главков на имя Абдуллаева З.И. Характерно, что имя свое Зигфрид нежно любил и во всех документах повторял с настойчивым постоянством. Попытка проверить подлинность и выяснить происхождение невероятной ксивы натолкнулась на звонок в следственное управление ФСБ откуда-то очень сверху: мол, все в порядке, ребята. И Абдуллаева оставили в покое.
А жил Абдулла, он же Зига, он же Конопатый, конопат он был, кстати, не от оспы, а от очень милых рыжих веснушек, — так вот, жил наш герой на широкую ногу. В роскошной квартире едва ли не ежедневно устраивались приемы с танцами, девочками, битьем посуды, а иногда и со стрельбой. Переулок и двор постоянно наводняли умопомрачительные джипы и лимузины, сверкавшие чистотой в любое время года, а по углам зачастую дежурили бритоголовые плечистые молодчики в дорогих костюмах от Кардена и с маленькими сотовыми трубочками в руках. Соседи и сверху, и снизу, и сбоку давно притерпелись как к машинам, так и к бесконечному шуму. А кто не притерпелся — съехал, ведь поменять квартиру в старом престижном доме в центре Москвы проблемы не составляло.
Маша, весьма дорожившая своей уютной комнаткой в тихом переулке, ехать никуда не собиралась и за два года вполне научилась работать под ритмичное сотрясение полов от могучего музыкального центра, а также крики и визги, доносившиеся порою через окно. Однокомнатная квартира на окраине, принадлежавшая фактически тоже ей, вот уже третий год сдавалась, и на эти деньги Маша жила, так как на преподавательскую зарплату, тем более выдаваемую не слишком регулярно, можно было едва-едва купить молока и хлеба, а на работу пришлось бы уже ходить пешком. В общем, университет, где Маша читала лекции по зарубежной литературе, нужен ей был практически лишь для общения — с людьми и книгами. Сотрудники кафедры, да и студенты, безусловно, помогали ей в работе над диссертацией. Но на самом-то деле все, что она писала, называлось диссертацией так, в силу привычки. Защита, звание кандидата, даже новая должность — вся эта по нынешним временам никому не нужная чепуха не прельщала и Машу. Она писала для себя, ее интересовало научное исследование как таковое.
Однажды, наткнувшись на странные аналогии в древних британских и скандинавских текстах, Маша почувствовала некую тайну, некую загадку, которую все литературоведы и историки в течение многих веков словно бы не замечали или, откровенно испугавшись, делали вид, что не замечают, и обходили стороной. Машу заело. Она решила докопаться, вполне отдавая себе отчет в том, что труд предстоит титанический и на завершение его может не хватить всей жизни. Ну и что? Все равно пока ей ни с кем не хотелось делиться своими идеями. Пока. Вот потом, когда возникнет необходимость ехать в Англию, Ирландию, Норвегию — тогда придется, ей одной этого просто по деньгам не потянуть. А сегодня еще очень многое можно найти здесь, в Москве и Питере, и это многое следовало перелопатить. Она и работала как вол. А чем еще ей было заниматься? Ведь личная жизнь не удалась.
Родителей потеряла рано. Чуть позже умерла и бабушка, у которой она жила в коммуналке: и к университету ближе, и помогала старой больной женщине. Так Маша в двадцать лет осталась совсем одна. Тоска. Но какая может быть тоска в этом возрасте? Молодые же все, и демократия в стране молодая. Денег нет — черт с ними! Зато говорить, смотреть, писать, читать можно все что угодно, ну, почти все! Здорово-то как: споры о вечном, вино, любовь, надежды… Меж тем традиционно студенческий загульный образ жизни был не в Машином вкусе, пьяные сборища на ее территории начали утомлять, семейный уют как-то больше импонировал, вот и выскочила замуж, не долго думая. Даже в отдельную квартиру переехали. Было хорошо. Но недолго.
Муж-однокурсник поступил с ней подло. Сначала заставил сделать аборт («Ты что, сдурела, мать, надо хоть универ закончить, на ноги встать, какой, на хрен, ребенок?!»). А потом, когда после жутко неудачной операции — ну бывает такое, все под Богом ходим! — оказалось, что у нее, вероятнее всего, уже никогда не будет детей, юный супруг Володя заявил буквально следующее: «Ты, конечно, красивая и умная баба, но зачем мне, извини, бесплодная жена?» Дело было, разумеется, в другом: Володя уже увлекся к тому времени другой красивой и умной бабой, а Машу он, собственно, никогда и не любил.
Какая уж там любовь — так, полудетские сексуальные игры, закончившиеся по неопытности браком.
Всех следующих своих мужчин Маша рассматривала не более как партнеров для поддержания общего здоровья. Она была теперь очень строга в выборе, очень осторожна в поведении и никогда не говорила о женитьбе. Цинизм становился нормой жизни. Ждала ли она своего принца? Да, в глубине души, на потаенном, почти инстинктивном уровне. Так его ждет, наверное, любая женщина, но сознательно Маша уже никого не ждала и никого не искала. Может, поэтому он и появился. Принц. Иван.
