Кирилл Кириллов - Земля Великого змея
Внимательно следивший за ним Мирослав надавил на воздух ладонью, пригни, мол, кочан, и стал карабкаться на песчаный откос. Скользкие корни и ползущий под ногами песок не смогли замедлить его движения. Скрылся за косогором. Ромкина очередь.
Оттолкнувшись руками, молодой человек пробкой вскочил из ямы и побежал, забирая влево, как было сказано. А вот и балочка. На дне что-то виднеется. Мирослав не велел. А… Была не была. Ромка немного изменил курс и выглянул за край. На дне различались четкие следы недавней стоянки. Сырая земля, вспаханная ногами, несколько пустых тыквенных фляг. Щепки. Обрывки веревки. Несколько тонких стволов невдалеке белели свежими сломами. Ромка проскочил дальше, завалился под широколистные ветви с большими красными плодами и замер, стараясь расслышать что-то сквозь стук рвущегося наружу сердца.
Никого. Видать, мешики ушли окончательно и бесповоротно. Да не подстроили б подлости какой. Надо Мирославу рассказать, он опытнее, авось что и сообразит.
Помянутый воин бесшумно сполз с песчаного откоса, залег у самой дороги и словно растворился. Если б Ромка не знал, он бы подумал, что вдоль дороги медленно перемещается небольшой сноп травы или странное растение перекати-поле, которое привозили иногда на потеху из хазарских степей.
Мирослав добрался до места, где косогор упирался в невысокую, отроку по грудь, каменную стену, огораживающую поселение. Ромкин черед. Еще раз прислушавшись и осмотревшись, он вскочил на ноги и побежал, стараясь держаться в тени. Перескочил дорогу, что исчезала в воротах, шириной едва двум лошадям разъехаться. Замер.
Прямо от ворот начинались городские строения. Наперво крытые соломой хижины с маленькими, козе не прилечь, двориками, потом глинобитные беленые домики за невысокими плетнями. В центре, как водится, городская площадь, над которой нависала громада си[3].
Городок утопал в зелени, скрывавшей от глаз путников то, что делается на улицах. Ромка прислушался. Бормотание ветра в кронах, журчание источников, птичьи трели. Все звуки природные, исконные. А женских криков, бряканья посуды, визга непоседливых детей — обычных звуков большого поселения — не слыхать. И едой не тянет, значит, не готовили давненько, несколько часов, не иначе. Только рычание вроде какое-то? Или собаки брешут вдалеке? Показалось? Нет!
Мирослав уже поджидал его, сидя на корточках около одного из привратных столбов, прислонившись спиной к раскаленному за день камню. Ромка пристроился у другого и, стараясь не шуметь, перевел дыхание.
— Кажись, нет никого, — сказал он.
— Вижу, — ответил Мирослав. В его голосе не было удивления. Индейцы часто бросали свои селения при приближении испанцев или иной напасти. — Обходить долго выйдет. С одной стороны холмы непролазные, с другой — река за обрывом. Придется напрямки.
— Что, туда вот лезть? В осиное гнездо прям?
Мирослав кивнул и решительно поднялся на ноги. Уголки его рта обрезали глубокие прямые морщины.
— Быстрее начнем, быстрее закончим.
Они достали оружие из ножен и перешагнули незримую черту, отделяющую город от остального мира. Людей видно не было. Оброненного скарба, битых горшков и забытых кур, безмолвных свидетельств того, что обитатели в спешке покидали свои дома или что их уводили силой, тоже не наблюдалось.
А вот и живая душа. На солнцепеке, прямо посереди мощенной камнем площадки вольготно развалилась палевая собака размером с небольшую овчарку. Глаза ее были блаженно прикрыты, розовый язык вывалился из открытой пасти прямо на белые плиты. Рядом копошились то ли семь, то ли восемь щенков, изредка повизгивая и подлаивая.
Молодой человек сглотнул набежавшую слюну. Этих бы щенков да на вертел. Индейцы собак для того и разводили.
— Ишь, разлеглась, — благодушно проговорил Мирослав: собак он любил больше, чем людей.
— А мешиков-то не видно. Не нравится мне это, — пробормотал Ромка, нервно оглядываясь. — Что ушли, непохоже. Словно пропали все в одночасье. Как Вельзевул унес.
Мирослав мрачно кивнул в ответ.
— Куда ж нам теперь? — спросил молодой человек.
— К святилищу, — ответил воин. — Если кто остался, у храма найдем.
— Так зачем их искать-то, нам бы проскочить по-тихому?
— Лучше узнать, что да как тут было, вдруг жив кто остался и в погоню кинется?
Ромка кивнул. Держа оружие наготове, они снова двинулись вперед, ориентируясь на нависающую над городком срезанную верхушку пирамиды.
С каждым шагом вокруг становилось все мрачнее. Опустевшие хижины и маленькие лачуги смотрелись неприглядно, но не более. Одноэтажные домики без хозяев были мрачны и унылы, а огромные двух- и трехэтажные особняки, из окон которых не долетало ни звука, производили вовсе гнетущее впечатление. Белые хлопчатобумажные занавеси, полоскавшиеся на легком ветерке, заставляли поминутно вздрагивать и оглядываться на движение. К тому же впечатлительному Ромке они неприятно напоминали саваны. Мертвенное спокойствие города нарушали только перепархивающие с ветки на ветку птицы, да бродячие собаки цокали когтями, спеша убраться с дороги незваных гостей. По мере приближения к храму улица становилась шире, заборы росли и отодвигались. Отгораживались от дороги канавами, больше похожими на рвы с накидными мостами. Дома отползали в глубь дворов, так что с улицы оставались видными только террасы и парапеты на плоских крышах.
Мирослав отчаянно крутил головой. Умом он понимал, что в городе никого нет, но привычка не давала оставить без надзора места, откуда твердая рука могла метнуть копье или пустить стрелу. Словно река в озеро, впадала улица в городскую площадь саженей двухсот в поперечнике, в самом дальнем конце которой возвышался си — ступенчатая пирамида из тесаных камней в человеческий рост. Вопреки обыкновению, на срезанной ее верхушке не курился дымок жертвенного костра.
Вот уж совсем дико. Мешикские храмы никогда не пустели совсем. Даже в самый разгар войны, посреди жестоких боев, пока оставался хоть один житель, он поддерживал жертвенный огонь и делал богам хоть какие-то подношения, дабы не забыли, не отвернулись.
Мирослав поднял руку, давая сигнал остановиться, но Ромка и так не собирался приближаться к буро-зеленоватому завалу около входа в храм. Его глаза уже явственно различали, из чего он состоит, но мозг не хотел верить. Все население города было здесь. Мужчины, женщины, дети внавал лежали вокруг храма. Судя по напряженным позам, неестественно вывернутым конечностям и перекошенным, начавшим потихоньку разлагаться лицам, смерть их не была легкой. Над телами роились тучи мух, сытые собаки лениво рылись лапами и мордами, выискивая кусочки повкуснее. Невдалеке прохаживались огромные черно-белые птицы с мощными кривыми клювами и маленькими головами на длинных сине-розовых шеях. Они явно побаивались собак и скромно дожидались очереди принять участие в трапезе.
Судя по скудости одежды — перья, бусы да набедренные повязки, во дворе приняли смерть бедные жители. Богатым выпала сомнительная честь отдать богу душу в храме. Постепенно из общей массы стали вырисовываться детали. Женщина, прижимающая к груди младенца, подросток-водонос, так и не дотащивший лохань с водой до рук страждущих. Мужчина с многочисленными шрамами и широкой костью воина, сжимающий в руке копье, бесполезное против невидимого врага. И на всех телах огромные, с орех величиной, оспины.
— Вот оно, значит, как? — долетел до Ромкиного слуха голос Мирослава. — Мор.
— Чума!!! — выдохнул Ромка и почувствовал, как слабеют его ноги.
— Не чума. Оспа скорее, — проговорил Мирослав, вглядываясь в лица умерших. — Вон, вишь язвы какие на лицах. Давай отойдем, как бы нам не подхватить.
Пред Ромкиным мысленным взором встали страшные картинки из медицинских фолиантов князя Андрея: бредут по пустым улицам мимо горящих костров врачи в костюмах из кожи и масках птичьего вида. В клювах смоляные травы; в руках жезлы с ладаном от нечистой силы. А в отверстиях для глаз поблескивают стеклянные линзы.
— Это кара божья, ее никто не минует, — обреченно вздохнул Ромка.
— С чего ты взял? Болезнь это. Аки горячка али соплетечение.
— Но в книгах пишут, что от миазмов[4] чума бывает. Правда, гнилостью тут не пахнет, — скорее по привычке заспорил Ромка. — А газы сии, как писал ученый муж Ганеман, шибко вонять должны. Но может, тут такие газы?
— Малярию, холеру азиатскую скорее в болотистых местах подцепить можно, где воняет, то верно. А вот чума или оспа и в пустынях свирепствует, где ничего не гниет, а все высыхает. Знал о том твой муж? Половина мракобесами написана, вторая — неумехами глупыми, которые к больному-то на сажень подходить боялись.
— Отчего ж книги пишут? И зачем тогда печатают? — ехидно спросил Ромка, остановился и вырвал ладонь из деревянной руки Мирослава.
