Николай Берг - Лёха

— Принесу телкам, а там видно будет. Пожалуй, все же Танька! Хотя у Лильки такое декольте… И соски через купальник торчат!

И вот на этом все воспоминание заканчивалось. Вроде как он этого светляка все же цапнул. Ну не светляк же его так оглоушил? Ладно, надо выбираться. Можно подсуетиться если и попасть на перерыв, может это проскочит? Все‑таки генеральный не всех сотрудников всех филиалов в лицо помнит, может и удастся тихо подсесть в задний ряд, и как будто тут и был? Времени‑то сколько сейчас?

Айфон не порадовал. Получалось, что на два часа уже опоздание, тут уже точно переписали всех на тренинге. Ладно, все равно выбираться из кустов придется. Вот вопрос — куда? Лёха прислушался, но ни черта слышно не было — лагерь же вроде б должен быть рядом, хотя если все на тренинге — то перед генеральным никто не пошумит. Валерику позвонить не выйдет — айфон исправно сообщал две новости — и обе неприятные — связи нет, и зарядка вот–вот закончится. Здорово! Этот Мухосранск с украинско–белорусским окончанием на «О» не подкачал.

Лёха выругался и, стараясь, чтобы гудевшая голова не слишком раскачивалась из стороны в сторону, побрел туда, где вроде бы был просвет среди этого чертового кустарника. Когда выдрался из этого проклятого кустарника, понял, что не туда вылез — проселочная дорога тут имелась, озерцо тоже, а вот здоровенного лагеря — и следов не было, даже тех же бутылок пластиковых и всяких упаковок — словно кто специально берег выдраил как тысяча китайцев. Пошлепал по песочку вдоль берега — сколько глаза хватало — никаких признаков людей. Тишина почти полная, только комарье звенит, да здоровенные такие, заразы. Ну, ваще!

Оставалось только идти по этой дорожке, она‑то всяко куда‑нибудь приведет, а там договориться, чтобы подбросили до лагеря… Работу свою Лёха не любил, зарплатой был недоволен, но вот так глупо с ней расстаться тоже не хотелось. Опять же обедом должны были покормить, завтрак‑то уже пролетел, как фанера над Парижем. Идти в пляжных шлепанцах было неудобно, дорога была в лужах и глубоких колдобинах. Лёха шел и чертыхался. По–прежнему вокруг не было ни души, хоть бы какой пейзанин на мотоцикле попался — так нет, тихо вокруг. Разве что вот комары стараются изо всех сил. И мухи откуда‑то взялись — здоровенные, наглые изумрудно — зеленые и синие, блестящие, словно китайские игрушки. И запашком каким‑то потянуло. Сладковатым, но неприятным. Что‑то с этим запашком было связано. Не сейчас, в детстве вроде… Помойка? Нет, не то. Лёха покрутил носом, прошел еще полста метров и ахнул — за поворотом эта убогая дорога, если ее можно было так назвать, наконец, вылезала из кустов на более–менее ровное пространство, и теплый ветерок именно отсюда тянул гадостный запах, тут запах стал гуще и Лёха отлично увидел — откуда и чем пахнет. Прямо у дороги торчал непонятный буро–черно–белый бугор, поодаль из травы так же холмились чем‑то похожие бугры, той же расцветки. Скорее удивившись, чем ужаснувшись, Лёха вдруг понял, что это валяется и воняет падалью здоровенная коровья туша. И дальше — тоже дохлые коровы и их тут не меньше двух десятков. И ладно бы просто дохлые коровы, мало ли их с ближайшей фермы сюда приволокли… Но с этими было все очень неладно — распотрошена была ближайшая туша совершенно зверски, валялась в луже кровищи и из вздутого брюха вывалились сизые и зеленоватые кишки. Бурые пятна крови так же пятнали и соседние туши. Радостные мухи жужжали на манер нескольких генераторов, столько их тут было, и оторопелый Лёха, содрогаясь от брезгливости, злобно отмахивался от тех, что садились на него. Отшлепав подальше от лежащей почти на дороге коровы, Лёха наконец‑то ужаснулся, потому что до него доперло, что запросто так убивать стадо коров никто не будет. Одна за другой в голове пронеслось сразу несколько идиотских мыслей, которые и сам Лёха таковыми посчитал. Какие тут волки! И инопланетяне тоже не бывают. Тем более они берут внутренности — а тут вон валяется. Тогда кто? Испугавшись того, что его сейчас увидят и либо грохнут как свидетеля, либо загребут, как виновника, Лёха присел на корточки и перевел дух. Потом со скрипом в и так натруженной голове сообразил, что сидеть на корточках посреди дороги всяко еще глупее, чем просто идти. И заметно издалека и толку нет. Лучше идти. Вопрос — куда? Может быть, назад пойти? А что там — медом намазано? Или все‑таки вперед? Странно это все. Лёха поднялся и по возможности быстрее засеменил в неудобных шлепках по засохшей грязи проселка, стараясь при этом съежиться и проклиная кричащие цвета футболки и шортов. Теперь на обочине было довольно много хлама, в основном какие‑то бумажки и тряпки, но к мусору вдоль дорог Лёха привык и тут только удивился, что нет вездесущих пластиковых бутылей и пивных банок. Когда запах стал тише и Лёха перевел было дух, подловатая дороженька преподнесла еще гадостный сюрпризец — семенивший, как пожилая китаянка, по обочинке Лёха чуть не наступил на сверток каких‑то грязных тряпок, в которые была замотана кукла. То есть внешне она была похожа на куклу — такую Лёха дарил сестре Валерки — здоровенная куклеха, размером с годовалого младенца и выглядевшая, как младенец, только эта кукла была очень грязной, загаженной чем‑то и сильно помятой. На голову этой кукле словно наступил кто‑то. И цвет у куклы был неправильный, восковой, зеленоватый. И опять мухи. И опять запах. До старательно отпихивавшегося от дикого факта сознания все‑таки дошло — это нифига не кукла, это как раз младенец. Настоящий. Мертвый. Точнее — убитый. Тут Лёха почувствовал, что его холодом просквозило. Ледяным ужасом. Это все было категорически неправильно, такого просто не могло быть, чтоб вот так по дорогам валялись убитые коровы и младенцы. Ясно — тут маньяк какой‑то бродит. Судя по тому, как изувечена была корова — не меньше чем с бензопилой. Ничего другого и в голову не приходило. Разве что уж совсем экзотика — типа Хищников целой команды. Или там Чужих. Чужие так же выдирались при своих родах из организмов — носителей. А ведь похоже! Это что — тут в белорусской или черт ее дери украинской глубинке два десятка Чужих??? Лёха дернулся обойти сверток с трупиком стороной и напоролся еще на одного мертвеца — девчонку лет десяти, которую до того прикрывала не шибко высокая, но густая трава, выдавая место, где, раскинувшись навзничь, валялась белобрысая девчонка с грязными босыми ногами, только небольшой проплешиной. Лёха оглянулся и вздрогнул — таких проплешин было еще несколько. Сунулся было к ближайшей, увидел там старуху в платочке и старушачьей одежде, потом понял, что у покойницы лицо оскаленное совсем молодое — ну не старше его, просто оделась зачем‑то так по–старушачьи, наверное это — богомольная, ну православная в смысле, они так наряжаются. И тоже вся растопорщена и в кровище, уже засохшей. Да что тут такое происходит??? Лёха дико глянул вокруг и совершенно неожиданно для себя рванул неуклюжим галопом по дороге. Хватило его сил метров на пятьдесят, все‑таки бегать, он со школы не бегал, да и жирком подернулся, пузиком оброс. Остановился, задыхаясь и морщась от боли в ушибленных об дорогу ножках… И вздрогнул от негромкого, но очень злого возгласа:

— Стой!

Лёха затормозил как можно более резко, глянул вбок — там, плохо видимый в пушистых кустиках, стоял невысокий, но широкоплечий парень в желто–зеленой мешковатой одежде, с расплющенной на круглой, стриженной наголо голове, странной шапочке. Тут только Лёха понял, что в руках этот парень держит здоровенное длинное ружье, и ствол этой длиннющей дуры направлен прямо на него.

— Ты кто? — по–прежнему негромко, но внятно спросил парень с ружьем. Очень как‑то увесисто это у него получилось, убедительный такой вопрос вышел.

Лёха еще не собрался с ответом — мысли скакали, словно мультипликационные кенгуру, как за спиной спросившего раздалось низкое рокочущее рычание, словно там пряталась здоровенная собаченция типа той, что у соседа с третьего этажа. И не успел Лёха напугаться еще раз, как рычание перешло в низкий визг и закончилось требовательным и трубным звуком Му. Офисный работник совершенно очумел от всего этого, даже попятиться толком не получилось.

— Стоять, Зорька! — не оборачиваясь на рев за спиной, прикрикнул властно парень с ружьем и повторил вопрос еще раз, настойчивее:

— Ты — кто?

И нетерпеливо дернул ружьем, подчеркнув этим сразу несколько вещей — например то, что ждать долго он не собирается.

— Лёха! — неожиданно для самого себя выпалил вспотевший от страха горемыка.

Парень с ружьем задумался, критически осматривая стоящего на дороге. На его простоватой физиономии отразилось то, что осмотром он остался, весьма недоволен.

— Лёха, говоришь? Сколько вас тут таких?

— Не знаю, мы тут тренировались, вся компания. Тут наш лагерь должен быть рядом — зачастил Лёха и осекся, подумав, что может быть именно этот паренек в смутно знакомой одежонке и причастен каким‑то образом ко всем этим убитым коровам и богомолкам. Ружье‑то вон оно, в руке. А по Интернету со всеми этими репортажами эксклюзивными давно известно — маньяков чертова куча, так что зря это про лагерь‑то брякнул.