Федор Годунов. Стылый ветер - Иван Алексин
А всё Шерефединов! Нет, что-то мне со своим протагонистом делать нужно. Вроде и не слышно его с тех пор, как состоялся Перенос, но стоит мне только кого из убийц его матери увидеть, как «крышу» буквально сносит! Я ведь без оглядки вдогонку за этой тварью кинулся, и на близость Москвы, и на свои сомнения в лояльности Подопригоры, наплевав.
А ведь чего проще? Вяжи меня в том овраге и с Шерефединовым договаривайся. Тот и в Москву без эксцессов проведёт, и Шуйскому без проволочек о моей поимке доложит. Себя, конечно, этот прохиндей не забудет, но и Якиму, всё, что я ему в будущем обещал, уже сейчас обломилось бы.
В общем, всем хорошо, только я дурак!
Болотникова долго не искали, всё же разговорив одного из воинов, с озабоченным видом пробегавшего мимо. Подошли к покрытой резными узорами двери, удивляясь отсутствию и здесь охраны, сунулись в полумрак горницы.
— Порохня? Сам пришёл? Не ожидал. А это кто с тобой?
Большой воевода как раз собирался куда-то идти, столкнувшись с атаманом на пороге.
— Убийц с собой привёл, изменник? — Болотников сделал несколько шагов назад, вглубь царящего в комнате сумрака, выхватил из-за пояса пистоль. — Так мы ещё посмотрим, чей верх будет!
— Я не убийца, — я поспешно выхожу из-за спины Порохни, давая себя разглядеть. — Неужто не признал, Иван Исаевич?
Однако полный бардак в стане восставших! Ни охраны на входе, ни людей рядом с Болотниковым. Кто хочешь, заходи и режь большого воеводу со всем своим удовольствием. А не будет предводителя и войско его как карточный домик посыпется.
— Чернец⁈
— Вот и свиделись, Иван Исаевич. Может опустишь пистоль да к столу пригласишь? Поговорить бы нам нужно.
— Ну, проходи, коли пришёл, — большой воевода особой радости не показал, но пистоль обратно за пояс сунул. — И ты садись, атаман. Голову бы тебе с плеч, но раз с побратимом вместе пришёл, выслушаю.
Болотников вернулся к столу, чиркнув кресалом, зажёг ещё чадящую свечу, сел на лавку, показывая нам пример. Мы с Порохнёй опустились напротив. Посидели, вслушиваясь в упавшую на плечи тишину; вязкую, напряжённую, тоскливую. Никто не хотел начинать разговор первым, никто не желал ломать это воцарившееся за столом хрупкое равновесие, понимая, что стоит только заговорить и наступит время действовать; назад уже не отыграешь. Там, может, и глотки друг другу резать придётся.
Я вгляделся в потухшие глаза большого воеводы царя Дмитрия. Мда. Невесело, похоже, на душе у Ивана Исаевича. Совсем не весело. Даже неожиданная встреча с собратом по веслу, радости не добавила. Кажется, именно сегодня он окончательно понял, что его поход на Москву закончится неудачей.
Мне стало стыдно. За одним же веслом на галере сидели; вместе из сил под палящим солнцем выбивались да солёным потом обливались, холодными ночами друг другу спины грели.
И что теперь? Теперь я, пользуясь его доверием, за его спиной собственные дела провернуть норовлю. Подленько как-то! И хоть понимаю, что этот поход так и так обречён, всё равно подленько. Вот только выбора у меня другого нет!
Эх! Если бы Болотников не был так фанатично уверен в подлинности засевшего в Самборе царя. Или быть может сомнения уже закрались? Наверняка ведь и до него дошли отголоски тех разговоров, что вели посланные Шуйским послы среди осадившего Москву войска.
— Иван Исаевич, — сунулся было в горницу рослый воин, едва не задев головой дверной косяк. — У Афанасия Никитича всё готово. Тебя ждут.
— Скажи, гости у меня, — разлепил губы большой воевода. — Позже приеду, — и, отвернувшись от хлопнувшей двери, повернулся уже ко мне. — Ты как здесь оказался, Чернец?
— Так я ещё в Путивле в отряде Грязнова был.
При воспоминании о бывшем опричнике Болотников сжал кулаки и начал наливаться кровью.
— Так чего таился? — поднял он на меня тяжёлый взгляд.
— Так Грязной же тебе ещё при первой встрече обо мне сообщил, — начал я, скрипя зубами врать, обливая грязью старика. Одно утешение; мы с ним об этом заранее договорились и Василий Григорьевич на таком поклёпе на него лично настоял. Потому как другого варианта оправдаться просто не было. — А ты и видеть меня не пожелал. Чего же я полезу?
— Не говорил мне о тебе Грязной, — покачал головой Болотников. — Видимо, уже тогда измену замыслил. Ну, ладно, — заиграл он желваками. — Может ещё доведётся встретиться. Остальные товарищи как? Тараско, Янис, Аника с Георгием? Выжили как ты или в Туретчине сгинули?
— А Грязной что о том говорил?
— Грязной мне сказал, что о вашей судьбе не ведает. А его, мол, знакомый купец в Истамбуле увидел да выкупил.
Ну, да. Именно такую версию Василий Григорьевич в Путивле Болотникову и изложил.
— Выжили, Иван Исаевич. Все выжили. Только потом кто куда подались. Аника домой в Тверь отправился, Георгий к себе в Грузию. Янис в Москву на службу к Дмитрию подался. Выжил ли в той резне, что москвичи полякам и литвинам учинили — не знаю. А Тараско, — я вновь внутренне поморщился. — В Сечи остался.
— Ладно. Живыми из рабства вернулись, и слава Богу, — размашисто перекрестился Болотников и уставился на Порохню, зло сверля того глазами: — Теперь с тобой, — от слов большого воеводы потянуло стужей. — Почему свой полк из сражения вывел? Отчего Карачарово врагам без боя отдал?
— Зато войско сохранил, — веско отрезал Порохня. — Пашков, переметнувшись к московитам, фланг оголил. А тут ещё и воевода ускакал, крикнув, чтобы следом за ним на сторону Шуйского переходили. Смятение среди воинов началось. Не отведи я их, одна половина вслед за Грязным бы подалась, а другая полегла в поле без пользы.
И вновь над столом нависла вязкая тишина; Болотников продолжал давить на атамана тяжёлым взглядом, а тот, нисколько этого не смущаясь, потянулся за люлькой.
— Не взять нам Москвы, Иван Исаевич.
Своим неожиданным заявлением я решил
