Господин следователь 3 - Евгений Васильевич Шалашов

Вот это уже наглость!

Силантий собрался закрыть дверь, но я ухватил мужика за шиворот и толкнул его так, что тот растянулся и стукнулся обо что-то головой.

— Сейчас морду бить стану, — пообещал я.

— А чё сразу морду-то бить? Так бы сразу и сказали, что снег надо сегодня убрать, — заголосил Силантий, осознав, что барин не такой добрячок, как ему показалось.

— Схватил лопату, быстро рванул ко мне, — сквозь зубы сказал я. — Бегом!

— Так мне бы хоть одеться и босый я.

— Шесть секунд на обувание и одевание. Промедлишь, буду на тебе половецкие пляски плясать. Время пошло!

Когда мы пришли на двор, ямщик уже прокопал дорожку к крыльцу. Я, сделав вид, что просто нагнулся, вытащил ключ (скажу Наталье, что место надо менять). Открыв дверь, кивнул:

— Сейчас все стаскаем, потом я тебя отпущу.

Перетащили в дом связки с книгами, короба, ящики и узлы, мешки и мешочки, пристроили в столовой, которая сразу же стала раза в два меньше. Удивительно, как мы это все увезли в одной карете? Кажется, фарфор довезли, и бутыль со спиртом благополучно доехала.

Рассчитавшись с ямщиком, дав тому не полтора, а два рубля, глянул — что там с Силантием? Порадовался, что трудотерапия снова творит чудеса. Вон, ни намека на лень или усталость. Уже половину двора очистил.

Стало даже немного совестно, что приложил человека обо что-то твердое. Вот, как всегда. Распустишь руки, потом переживаешь. Рефлексируешь, блин.

— Как закончишь, получишь гривенник, — пообещал я.

В избе Северный полюс. Думаю, даже Нансену сейчас бы не понравилось. Поэтому, первым делом принялся топить печь.

Дрова у меня заготовлены, все открыл — и заслонку, и вьюшку.

Печь топится, можно и самовар поставить. А в мешочке у меня еще домашняя снедь. Пирожки, правда, все уплел, но хлеб с колбасой и вареные яйца остались. Надеюсь, за два дня пути не испортились?

Заварил чай, как в дверь робко постучали.

— Барин, я все закончил, — подобострастно доложил Силантий.

Что ж, на слово я теперь не верю, пойду принимать работу. Ишь, все очистил, даже за забор выкинул.

— Если бы двор к моему приезду таким был, я бы тебе не гривенник, а полтинник дал, — хмыкнул я, вручая мужику монетку.

— Благодарствую, — поклонился мужик. Убирая гривенник, робко спросил. — Иван Александрович, а что такое половецкие пляски?

Ишь, какой любознательный!

— А тоже самое, что и цыганочка с выходом из-за печки, только еще больнее, — пояснил я. — Еще раз проштрафишься, сразу узнаешь.

Кажется, объяснил толково. По крайней мере, больше не спрашивал.

Выпроводив мужика, приступил к чаепитию.

Печь топится, по дому разливается тепло, на душе тоже становится теплее. Уже можно переодеться в домашнее. Когда напился чаю и перекусил, понял, что жизнь вообще замечательная штука.

Но только я это понял, как раздался скрип двери и легкий топот шагов в сенях. Тьфу ты, выпроводил Силантия, а дверь не закрыл! А теперь уже открывается дверь в избу, а на пороге появилась Татьяна Виноградова.

— Таня? — удивленно воскликнул я.

Вообще-то, вечер уже, а барышне приходить одной к молодому мужчине не полагается. Впрочем, Танечка это и без меня знает.

— Таня, что-то случилось? — забеспокоился я.

— Нет, не случилось, — нервно ответила девушка, расстегивая пальто.

Если девушка принимается расстегивать пуговицы, пусть и на верхней одежде, это наводит на определенные мысли. Но у дочки Александра Ивановича были иные планы.

Расстегнув пальто, Танечка вытащила из рукава… пистолет, прицелилась мне в лицо.

— Чернавский, вы — негодяй. Вы постоянно третируете и унижаете моего отца, а мой папенька — самый лучший человек в мире. Сейчас вы умрете!

[1] Некогда граф Евгений Андреевич Салиас-де-Турнемир был чрезвычайно популярен, но впоследствии, как многие «властители умов» забыт.

Глава одиннадцатая

Череповецкий городовой!

Танечка держала пистолет ровно, рука у девушки не дрожала, а дуло смотрело мне прямо в глаз. Или в нос? Сильная девочка. Пистолет — прямо-таки, пищаль. И наверняка тяжеленный. «Макарова» держишь, а там и всего-то восемьсот грамм, все равно чувствуешь вес. А в этой дуре, килограмма полтора, если не два.

Наверное, стоило испугаться, но мне почему-то стало смешно. Нелепая ситуация — дурная дочь вороватого отца убить может, но я не воспринял происходящее всерьез. Где-то на задворках сознания, все, что творилось со мной в последние полгода, казалось сном. Кто знает, не впал ли я после реанимации в кому? Очнусь в чистенькой палате и выяснится, что все приключения только плод моего воображения.

— Неправильно, Танечка, ты пистолет держишь, — сказал я с интонациями кота Матроскина, подходя ближе. — Не в лоб нужно целить, а прямо грудь. Рука дернется, пуля скользнет по черепу и вверх уйдет. Череп у человека твердый, его так просто не пробьешь. В сердце стрелять нужно. Давай покажу.

Я подошел еще ближе, взял оружие двумя пальцами и, вроде бы, направляя к сердцу, опустил ствол ниже, потом слегка развернулся, пропуская руку Татьяны вдоль груди, выхватил «пищаль» у девчонки и бросил на пол. Возможно, что сейчас и на самом-то деле пребываю в коме, но проверять — больно ли умирать, не хотелось.

И что мне с этой дурочкой делать? По законам жанра, герой, которого попыталась убить женщина, обязан ее изнасиловать. Но я не герой. Наверное, стоило перекинуть Таньку через колено, задрать ей подол, взять ремень и так выдрать, чтобы неделю не смогла сесть за парту.

Но вместо этого открыл дверь и сказал:

— Убирайся.

Татьяна молчала, недоуменно пялилась на меня. Пришлось ухватить ее за рукав, вытащить в сени и выпроводить на улицу.

Закрыв дверь на засов, вернулся в