Лабух - Иван Валерьевич Оченков
Жизнь артиста полна взлётов и падений. Ещё вчера публика тебе аплодировала и готова была носить на руках, а стоит пропасть на несколько дней и те же самые люди недоумённо морщат лбы, пытаясь вспомнить, кто ты такой. При таком раскладе стоит ли удивляться, что недавнего кумира не узнал даже швейцар.
— Куда прешь, убогий⁈ — рыкнул на меня здоровый детина в бараньем тулупчике поверх ливреи.
— На службу, Федот, на службу…
— Господин Северный? — чуть сбавил тон вышибала. — А я вас и не признал…
— Значит, богатым буду. Ты дверь-то открывай.
— Петр Михайлович про вас ничего не говорили…
— Значит, пропусти меня внутрь и доложи!
Рокотов встретил вашего покорного слугу без особого радушия, как, впрочем, и неприязни.
— Уж не чаял увидеть вас живым, Николай.
— Слухи о моей смерти несколько преувеличены!
— Ха-ха! По крайней мере, чувство юмора вас не покинуло.
— Как и чувство голода.
— Я так понимаю, вы хотели бы вернуться к выступлениям?
— Есть такое желание.
— А здоровье позволит?
— Спасибо, что спросили. Стоять смогу, значит, и петь тоже. Хотя, наверное, не так интенсивно, как раньше. Но это ненадолго. Силы ко мне возвращаются.
— Вот как вернутся, так и поговорим. Простите, Николай, но вы выглядите так, будто только что вышли из тифозного барака. А публика, сами понимаете…
Что же, отказ хозяина «Ласточки» был хоть и обиден, но вполне прогнозируем.
— Могу я просить об авансе?
— К сожалению, при нынешнем положении дел, не могу себе этого позволить.
— Я вас услышал, Пётр Михайлович.
Ответом мне был удивлённый взгляд нэпмана, очевидно, ещё никогда не слышавшего эту расхожую в будущем фразу. Интересно, как он её воспринял?
Собратья музыканты, к которым я заглянул перед уходом, встретили меня гораздо теплее. Серёжа с Изей бросились обнимать, Владимир Порфирьевич тоже похлопал по спине, и даже обычно безразличная Мария снизошла до вежливой улыбки.
— Ну как ты? — спрашивали друзья.
— Спасибо, хреново. Рокотов выступать не разрешил, но тут он, наверное, даже прав. Видок у меня ещё тот…
— Жаль, — без особой, впрочем, грусти хмыкнул бывший ротмистр.
— Это ненадолго, но беда в том, что я на мели. Граждане-господа-товарищи, подайте, кто сколько может бедному коллеге?
— Прости, друг, — замялся Изя, — я бы с радостью, но…
— Держи, — сунул, не считая тоненькую пачку совзнаков Серёжа. — Больше пока нет, но даст бог, сегодня ещё заработаю!
— Вот, — добавил к ним несколько банкнот гусар. — И не оскорбляйте нас обещанием вернуть.
— Обещать не буду. Просто верну.
— Николай, — неожиданно вступила в разговор помалкивавшая до сих пор Задунайская, — нам нужно с вами переговорить. Наедине.
— За вами хоть на край света! — не смог удержаться я.
— Так далеко не надо, — второй раз за встречу улыбнулась певица и пригласила жестом следовать за ней.
Вместе мы поднялись по чёрной лестнице на второй этаж и оказались в узком коридоре, в который выходили одинаковые двери без номеров. Отперев одну из них, Мария пригласила меня внутрь.
— Входите, это мои «апартаменты». Здесь нам никто не помешает и не подслушает.
Слухи не врали. Особой роскошью место обитания нашей примы не отличалось. Простенькие обои и занавески. Большой шкаф во всю стену для сценических нарядов и маленькая оттоманка с другой стороны. Кровать, очевидно, за ширмой, но разглядеть её не получалось.
— Вы собираетесь обсуждать со мной государственную тайну? — с интересом осматривал комнату и её хозяйку.
К слову сказать, выглядела Мария прекрасно. Хорошо сшитое платье подчёркивало достоинства фигуры, а накинутая на плечи шаль делала её какой-то домашней что ли. Во всяком случае, высокомерной стервой наша прима сегодня не выглядела. Добавьте к этому густые каштановые волосы, которые она, к счастью, не стал стричь по последней моде, а заплела в тяжелую косу. Красиво очерченные чувственные губы, бездонные карие глаза, чистую свежую кожу и всё это без грамма косметики. Ей богу, еще минута и я бы влюбился…
— Скорее коммерческую, — вернула меня на землю наша прима, прежде чем перейти к делу.
— Звучит интригующе, — постарался сохранить хладнокровие.
— Пожалуй, Рокотов прав, — не обращая внимания на мои слова, продолжила Задунайская. — На сцену вам рано. Если уж на лестнице запыхались… да вы присаживайтесь!
— Благодарю, — примостился на диван.
— Пётр Михайлович предложил вам денег?
— Напротив. Категорически отказал.
— Скупердяй! — презрительно поморщилась барышня.
— Согласен.
— Однако не обижайтесь на него. Он несколько взвинчен после вчерашних событий.
— Антанта идет на нас войной?
— Нет.
— Тогда в чём дело?
— А вы разве не слышали? — немного удивилась певица. — Съезд этих, не знаю, как их правильно называть, депутатов объявил о создании Союза ССР. На Рокотова подобные известия действуют угнетающе.
— Скорблю вместе с ним!
— Бросьте, вы же красный, — отмахнулась бывшая гимназистка.
— Простите, вы позвали меня, чтобы выяснить политическую ориентацию?
— Нет. Просто постаралась объяснить… впрочем, это действительно не важно. На самом деле, я хотела бы узнать, не откажетесь ли принять от меня некоторую сумму?
— Странный вопрос. Не прошло и пяти минут, как я об этом прямо просил.
— Ну не знаю, мужчинам бывает стыдно брать деньги от женщин.
— Маша, вы меня ни с кем не перепутали? Я вам что, граф или бывший гвардеец вроде Порфирьевича? Хотя он, кстати, деньгами своих пассий не просто не брезгует, а живёт на них. Как, впрочем, довольно многие…
— Прелюбопытный вы человек, Николай. Иногда до ужаса расчётливый, а иной раз просто наивный как дитя. Но в любом случае, я рада, что вы свободны от предрассудков.
С этими словами, она выложила на стол пачку денег, после чего смерила испытующим взглядом.
— Сколько здесь?
— Пять лимонов.
— Я верну.
— Не стоит. Это не в долг и уж тем более не благотворительность.
— А что же?
— Вклад в наше будущее предприятие.
— О чем это вы?
— Я слышала, что вы собираетесь отправиться на гастроли и хотела бы поехать вместе с вами.
— Зачем вам это?
