Андрей Ерпылев - Имперский рубеж
«Не хватало еще раскланиваться перед всякими местными феодалами, — подумал он. — Много чести…»
— Его королевское высочество принц Ибрагим-Хан, — так же церемонно представил вельможу поручик, и Саша, не успевший завершить поклон, торопливо склонился ниже.
«Не может быть! — пронеслось у него в мозгу. — Это же один из двух наследников эмира… Вот это да!..»
Александр уже знал расклад местной политической игры.
Престарелый эмир Ахмад-Шах не имел детей, и это горе для любого мужчины на Востоке, да еще у царственной особы, было просто трагедией. Тонкостей, естественно, не знал никто — за пределы дворцовых стен практически никакие сплетни не выходили, это вам не Европа со стаями акул-репортеров, телевидением и «утечками компромата», но факт оставался фактом: не помог ни обширный гарем, ни лекари — свои и заморские… И чем больше лет проносилось над седой головой правителя, тем меньше оставалось у него надежд на благополучную передачу трона. Слишком много желающих его занять было вокруг, а в вопросах престолонаследия Восток не так щепетилен, как Запад. Тем более Афганистан, престол которого не раз занимали откровенные разбойники, и некоторые из них не только умудрялись усидеть на нем, но и передать своим сыновьям.
Да что далеко ходить? Предок самого Ахмад-Шаха был отнюдь не голубых кровей… И, видимо, предсмертное проклятие того эмира, которого он зарубил собственноручно, сапогом сбросив бездыханное тело на растерзание собакам, пало на голову потомка…
Но зато у старого эмира было целых два племянника. Правда, от сводных братьев — отец тоже имел немалый гарем, но тем не менее — родная кровь. Оставалось лишь выбрать, кому из них придется сесть в старинное позолоченное кресло, привезенное в Кабул еще в прошлом веке англичанами, а кому — смиренно присягнуть более удачливому сопернику на верность. И решить старый монарх не мог уже долгих пять лет…
И вот сейчас Саше, простому поручику российской армии, выпало сидеть рядом с настоящим принцем, которому, вероятно, предстояло стать правителем Афганистана. С большой, между прочим, вероятностью — пятьдесят на пятьдесят. Конечно, во времена оные, гвардейские, ему доводилось лицезреть издали и российского Цесаревича, и Государыню, и самого Государя, но о том, чтобы сидеть рядом с ними вот так — на расстоянии руки, он даже не мечтал.
«Эх, видели бы меня папенька, маменька и, главное, дедушка! — счастливо думал он. — Вот это действительно удача так удача! Сегодня же вечером запишу все в дневник во всех подробностях…»
— Вы недавно у нас? — спросил по-французски принц, любезно указывая гостям на изящные венские стулья, проворно вынесенные придворными откуда-то из задних рядов (можно поклясться, что кто-то из них был обречен любоваться предстоящим кровавым зрелищем стоя). — Мы еще не встречались.
Его французскому мог позавидовать даже коренной парижанин: правильный, с аристократической версальской картавинкой. Похвастаться подобным произношением Саша, увы, не мог.
— Второй месяц, ваше королевское высочество, — учтиво ответил он, тщательно выбирая слова.
— А до этого?
— Служил в Санкт-Петербурге, в лейб-гвардии уланском Ее Императорского Величества полку.
— Почему же вы оставили столь почетную службу? Здесь непременно замешана женщина. Я прав?
— Прошу меня простить, ваше высочество, — слегка покраснел Александр. — Но я не могу ответить на этот вопрос.
— Превосходно, — улыбнулся принц. — Тогда будем считать, что вы просто сделали перерыв в карьере, чтобы набраться опыта в дальних странствиях.
Народ на площади зашумел, заволновался: на самом «лобном месте», свободном от людей пятачке утоптанной до состояния бетона земли, к тому же прихваченной морозцем, появился один из главных персонажей предстоящего действа, палач, надо полагать, поскольку человек, облаченный в свободные черно-красные одежды, был вооружен. Не топором или мечом, а всего лишь легкой сабелькой, наподобие парадной уланской, разве что с более крутым изгибом и подлиннее.
Ибрагим- Хан тут же отвлекся и принялся живо переговариваться о чем-то сразу с двумя подобострастно склонившимися к нему вельможами, и Бежецкий был несказанно рад этому обстоятельству: разговор о прошлой службе при дворе был ему неприятен.
— А где виселица? — шепнул он на ухо Еланцеву, тоже перешептывающемуся со своим соседом, но по-английски.
— Какая виселица? — не понял тот.
— Ну, ведь приговоренных повесят? Расстреливать при таком стечении народа небезопасно…
— Вы что? — вылупился на него поручик. — Какая виселица? Какой расстрел? Мы ведь на Востоке! Оттяпают головенки — всего-то и делов.
— Не может быть, — не поверил юноша. — А где тогда плаха, топор?
— Это никому не нужно, — хищно улыбнулся Еланцев. — Эти бестии саблей работают — любо-дорого поглядеть. Глазом не успеешь моргнуть, как этот Трузаншель[25] препарирует несчастных, будто куропаток.
— Этой сабелькой? — Саша помнил, конечно, упражнения по рубке лозы, но чтобы вот так, перерубить человеку позвоночник… — А вы ничего не путаете, поручик?
— Отнюдь, — сверкнул зубами тот. — Вы позволите, ваше высочество, продемонстрировать моему другу афганскую саблю?
— Охотно. — По знаку принца один из вельмож обнажил свое оружие (сумрачные типы за креслом Ибрагим-Хана заволновались, и стало понятно, что это — телохранители) и учтиво протянул его богато украшенной рукоятью вперед.
— Настоящий дамасский клинок, — с видом знатока шепнул Еланцев на ухо другу, вертящему в руках так и эдак дымчатую, прихотливо изогнутую стальную полосу чуть толще бумажного листа. — Не порежьтесь, смотрите! Здесь это почитают дурным знаком.
Принц кивнул придворному, и тот вежливо, но непреклонно отобрал саблю. Саша думал, что он вложит ее обратно в ножны, но не тут-то было. Повинуясь поощрительному кивку господина, афганский офицер перевернул клинок лезвием вверх, взял протянутый кем-то сзади кружевной платок и подбросил в воздух. Невесомая тряпица плавно спланировала вниз и… распалась на две половины, едва коснувшись металла.
— Вот это да! — вырвалось у Бежецкого непроизвольно: действо напоминало выступление фокусника.
Вельможа самодовольно ухмыльнулся и вопросительно поднял бровь: повторить? Но Ибрагим-Хан отрицательно качнул головой, и сабля с едва слышным шипением канула в ножнах.
А на «сцене» уже появились главные персонажи — бледные, босые, облаченные в одни серые рубахи до земли…
* * *— Молодцом, Саша! — Еланцев вел своего бледного как смерть товарища под руку, иначе тот напоминал бы пьяного своей неверной походкой. — Я уж опасался было, что вы в обморок брякнетесь перед титулованной особой. Экий бы вышел конфуз!
— Я попрошу вас… — Горло перехватило, и Бежецкий вынужден был откашляться. — Я попрошу вас, поручик, впредь предупреждать меня…
Перед глазами все еще стоял «эшафот», залитый дымящейся на морозе, быстро густеющей, неправдоподобно яркой кровью, конвульсивно содрогающиеся на земле обезглавленные тела, деловитые подручные, насаживающие окровавленными руками отрубленные головы на высокие колья… А более всего — жестокая улыбка, застывшая на лице Ибрагим-Хана, подавшегося вперед и жадно пожирающего глазами сцену экзекуции.
— Ха! — жизнерадостно улыбнулся провожатый, которого, казалось, совсем не волновало то обстоятельство, что всего лишь несколько минут назад на его глазах варварским образом лишили жизни пятерых человек. — Вы всегда заглядываете в финал, когда читаете детективы? Или просите рассказать концовку фильма перед сеансом? Так же неинтересно!
«Кровожадный бесчувственный чурбан, — поставил диагноз Саша. — Черт меня дернул связаться с этаким чудовищем!»
— За что их? — спросил он, чтобы только не молчать: желудок до сих пор ощутимо подкатывался к горлу.
Перед самой казнью глашатай что-то нараспев сообщил толпе, взорвавшейся оглушительным гамом, но попросить у Еланцева перевод поручик не успел — помешало кровавое продолжение, свершившееся не по-азиатски быстро.
— За измену, естественно, — равнодушно бросил Герман. — Продались англичанам за тридцать сребреников, как водится. Не сребреников, конечно, фунтов стерлингов, и не за тридцать, надо полагать, а побольше, но сути это не меняет. По закону полагалось их четвертовать, но король в последний момент милостиво заменил четвертование банальным отсечением головы.
— Гуманист…
— Да, Саша, гуманист. Без ерничанья. Вы знаете, что такое четвертование? Это когда…
— И много здесь таких? — Слушать подробности еще одного человеконенавистнического действа для поручика было невыносимо.
— Каких? — неохотно прервал Еланцев начатое было описание казни.
