Сергей Шхиян - Волчья сыть
— Врешь ты все, Ванюшка-то, — укоризненно сказал Кузьма Платонович, — ты и есть душегуб, все от тебя плачут. Станового надо вызвать-то, пущай дознание учинит.
— Правда, пошлите за становым, — сказал помещик. — А Иван Иваныч пусть пока у себя в комнате посидит, развяжите его.
Я, заметив, как радостно блеснули глаза Вошина, поспешил вмешаться:
— Негоже его в доме оставлять, он еще по злобе пожар сделает (пожаров на Руси всегда панически боялись, почти так же сильно, как начальства), нет ли у вас какого-нибудь специального помещения? Вроде арестантской?
— Как же не быть, есть! — сказал, радостно потирая ручки, Кузьма Платонович. — Сам же Ванюша-то и построил-то. Вот пущай напоследок-то и попользуется.
— Право, я не знаю, — смутился «душегуб и кровопивец». — Ежели, правда, пожар… Ах, делайте, как сами знаете…
Кузьма Платонович под ругань Вошина, попрекавшего его за неблагодарность, кликнул слуг и велел отвезти задержанного в темную.
Между тем очнувшаяся после обморока соучастница тихо встала с пола и попыталась улизнуть из комнаты.
— А ты, Аграфена Михайловна, куды? Чай, скажешь, не знала, какое твой братец злодейство учинить намеревался? — остановил ее старик, беря административную инициативу в свои руки.
— Ах, батюшка Кузьма Платонович, я просто потрясена, какие на нас наветы идут. А вы, Василий Иванович, столько мне про свой амур говорили, а теперь такой пассаж делаете.
— Ничего я вам про амур не говорил, это вы вместе с Ванькой меня жениться хотели заставить. Это вы все про амуров говорили, Аграфена Михайловна, с кузеном вашим, изменщиком! — обиделся Трегубов.
— Говорили! Говорили! Вы, после таких слов, изменщик и не комильфо, Василий Иванович! Мне как благородного звания девице и дочери бригадира таких слов слышать не положено!
— Какая такая девица! — неожиданно закричала дородная дама со вздорным выражением лица. — Ты не девица, ты блудница! Батюшка, Василий Иванович, я за тебя жизнь положу, я тебя в обиду не дам! Никакая она не ванькина кузина, она ему как есть полюбовница. Он тебя на ней оженить хотел, а потом смертью лютою извести. Господь, он правду видит, не даст попустительствовать!
Василий Иванович побледнел и откинулся на подушки. Судя по лицам собравшихся в комнате, сейчас должен был начаться «час X». На костях поверженного управляющего приживалы спешили заработать себе индульгенции на будущее и «политический капитал».
Нам с Алей эти разборки были совершенно неинтересны, а Трегубову еще и опасны для здоровья. Меня больше занимало то, какими глазами смотрит Алевтина на молодого красавца с романтической бледностью на челе.
Василию Трегубову, по моим подсчетам, было чуть за тридцать, но выглядел он значительно моложе благодаря наивному и честному выражению лица. Даже в болезни, не оправившись от ран и потери крови, он смотрелся романтическим героем и писаным красавцем. У него были большие выразительные глаза, роскошные русые кудри, волевой подбородок с ямочкой, белоснежные зубы и какое-то внутреннее обаяние.
Аля глядела на красивого барина во все глаза, явно сопереживая обрушившимся на него бедам. То, о чем думал я, ее в данный момент, судя по всему, не очень интересовало.
— Вы что, не видите, что Василию Ивановичу плохо, — сердито сказал я присутствующим. — Извольте покинуть комнату, больному нужен покой. Тебя это тоже касается, — добавил я специально для Алевтины, которая и не подумала выйти из спальни красавца.
Она рассеяно посмотрела на меня, улыбнулась загадочной, блуждающей улыбкой и послушно удалилась вместе со всеми из комнаты.
— Где слуги? — свирепо набросился я на доброхотного старичка Кузьму Платоновича.
— Ожидают-то приказаний благодетеля, — почтительно ответил он.
— Пусть заберут этих, — я указал на заговорщиков, — и отведут в холодную. И прикажите послать за становым приставом, пусть срочно приедет.
Кузьма Платонович прищелкнул каблучками стоптанных сапожек и выскочил наружу. В спальню тотчас вошли дюжие дворовые и вывели связанного управляющего; плачущая Аграфена Михайловна сама пошла следом.
В комнату заглянула Аля и сделала мне приглашающий знак глазами. Я вышел к ней.
— Мужики их хотят убить, — сказала она и указала глазами на удаляющуюся процессию.
— Больного не беспокоить. Под вашу ответственность, — ни к кому конкретно не обращаясь, распорядился я. — Вы пойдете со мной, — сказал я Кузьме Платоновичу. — Посмотрим, что у вас здесь за холодная.
Мы со старичком вышли вслед за арестованными во двор, где меня «во всеоружии» дожидался Иван. Я успокоил его, сказав, что у нас все в порядке, и мы все вместе пошли на зады усадьбы, оберегая управляющего от самосуда.
«Темная», построенная стараниями Вошина, оказалась настоящим тюремным казематом, сложенным из тесаного камня с окованными железом дверями. Детище управляющего впечатляло мощью и неприступностью. Такой тюрьме могла позавидовать иная губерния.
При нашем приближении из караульной будки вышел сторож с ружьем и здоровенными ключами, прикрепленными кольцом к поясу.
— Отворяй темную, — весело закричал ему один из конвоиров, — арештантов тебе привели.
Стражник, пожилой мужик с солдатской выправкой и седыми усами, недоуменно уставился на своего недавнего начальника, понял, что власть переменилась, и поспешно бросился открывать двери темницы. Я пошел следом за ним. Со скрипом раскрылась тяжелая дверь, и из помещения пахнуло смрадом и сыростью. Я хотел остаться снаружи, но любопытство пересилило брезгливость. Помедлив и глубоко вдохнув свежего воздуха, я вошел внутрь тюрьмы следом за остальными.
Вошин, которому конвоиры незаметно для нас всю дорогу делали мелкие пакости, тихонько подвывал от боли и унижения. Аграфена Михайловна впала в транс и ни на что не реагировала.
Обширное помещение темницы освещалось только через отдушину, оставленную у самого потолка. После дневного света я ничего не смог разглядеть, зато отчетливо услышал бряцание цепей.
— Эй, командир, — обратился я к стражнику, — кто у тебя здесь сидит?
— Бродячий человек, — ответил старик. — Его барин Иван Иванович посадили.
Между тем конвоиры так толкнули Вошина, что он с воплем грохнулся на каменный пол.
Внутренне я был с ними согласен. Иван Иванович, сколько я успел его узнать, получал то, что заслужил, но страсть глумиться над поверженным, распространенная в моем народе, была не менее отвратительна, чем беспредельная наглость начальства.
— Эй, вы! — рассердился я. — Прекратить! И развяжите его. А ты, — обратился я к сторожу, — принеси огня.
Вел я себя так уверенно и по-хозяйски, что мне никто не осмеливался перечить. Сторож поклонился и со всех ног бросился за огнем.
Между тем глаза привыкали к полумраку, и я начал различать отдельные предметы. Центральная часть каземата была пустой. Пол, выложенный из каменных, скорее всего известняковых, плит, запорошен гнилой, вонючей соломой. По периметру помещения вдоль стен была возведена невысокая бревенчатая загородка с маленькими дверцами, ведущими в камеры. Большинство дверок было открыто настежь. Я подошел к стене, из-за которой слышалось бренчание цепей. В это время вернулся «вертухай» с горящим факелом.
— Посвети, — приказал я ему.
Я отодвинул засов, запиравший камеру снаружи, и заглянул в узилище.
В нос ударило жуткое зловоние. Жалкое человеческое существо, скрючившись, ползало по полу, пряча лицо от огня.
Одет узник был в совершенно черную рубаху. На руках и ногах у него были толстенные цепи. Кроме них, ему надели ошейник и приковали короткой цепью к стене. Не выдержав зловония, я выскочил на улицу. Меня начало выворачивать наизнанку. Заставить себя вернуться в эту клоаку стоило больших усилий.
— Алексей Григорьич, — шепнул мне на ухо Иван, — прикажи ослобонить того человека. Оченно нужно!
Я не стал расспрашивать, зачем и почему, лишь незаметно кивнул, что понял.
— Эй, ты, — обратился я стражнику, — пошли за кузнецом, пусть раскуют арестанта.
— Никак не можно, барин, — возразил стражник, — не велено.
— Это кем не велено?
— А вот ими, — ответил сторож и указал пальцем на лежащего на полу Вошина.
— Давай быстро кузнеца! — закричал я, чувствуя, что тошнота опять подкатывается к горлу. — А то я тебя, мерзавца, до смерти запорю и с ним вместе посажу!
Тюремщик попятился и кинулся выполнять приказание. Мы с Иваном выскочили вслед, оставив так и не развязанного Вошина лежать на полу. Мне почему-то расхотелось бороться за гуманное отношение к этому человеку. Пусть им занимаются Высшие Силы, если у них появится такое желание.
Спустя несколько минут вслед за нами из каземата вышли посмеивающиеся мужики.
— Не прибили? — поинтересовался, как бы между прочим, Иван.
