Сергей Шхиян - Волчья сыть
Алино уверенное «не отпущу», произвело на мне впечатление не меньшее, чем до этого слово «промблемы». Попадать под каблучок жены мне не хотелось. Хотя в ее словах был резон, я вначале заупрямился. Начался спор. Аля была тверда, как скала. Я не уступал. Все кончилось слезами и пылким примирением. В Завидово мы поехали втроем.
Глава одиннадцатая
Небо, наконец, прояснилось. Солнце быстро прогревало землю. Наши кобылки весело бежали по дороге, разбрасывая копытами грязь. Иван правил лошадьми, Аля прижималась ко мне, пытаясь, видимо, загладить неприятное впечатление от нашей первой семейной размолвки.
В Завидово нас не ждали. Оставив Ивана при лошадях и арсенале, мы с Алей без приглашения вошли в дом. Не обращая внимания на слоняющихся по дому дворовых людей, мы направились прямиком в спальню помещика. Я постучался и, не ожидая приглашения, вошел в комнату.
Трегубов полулежал на кровати, обложенный подушками, и с удивлением посмотрел на нас. В спальне, кроме хозяина и двух женщин, из которых одна была моя ночная помощница, был еще мой приятель Вошин.
Он что-то темпераментно рассказывал хозяину, но при нашем появлении замолчал. Он переоделся и был в другой одежде, чем утром.
— Добрый день, — поздоровался я с присутствующими. И добавил, отвечая на недоумевающий взгляд больного. — Я ваш доктор, Алексей Григорьевич Крылов, а это моя жена Алевтина… (я до сих пор не побеспокоился узнать Алино отчество)… Сергеевна, — наобум добавил я.
Трегубов поздоровался слабым голосом и тревожно покосился на своего управляющего.
— Вы, кажется, хотели меня видеть? — спросил я.
— Я, собственно… — замялся хозяин, — это, вот, Иван Иваныч, он, собственно, он говорит, что вы его, что, одним словом, на него напали…
— Если у господина Вошина есть ко мне претензии, я всегда к его услугам. Кто вам отвязал растяжку?
Мое хитроумное приспособление для поломанной ноги сняли и куда-то унесли.
— Было больно, вот я и подумал, — виноватым голосом сказал Трегубов.
— Воля ваша, если хотите, чтобы у вас неправильно срослась кость, и остаться на всю жизнь хромым.
— Я не знал, вот ей-богу, не знал. Иван Иваныч, собственно, сказал, что можно и так…
Мне было неинтересно, что еще сказал «Иван Иваныч», который стоял наподобие соляного столба, ни на что не реагируя, и я опять перебил помещика:
— Распорядитесь все восстановить. Впрочем, сами решайте. Хромым будете вы, а не я.
— Принесите эту вещь, — испуганно попросил Трегубов.
Одна из сиделок бросилась из комнаты и столкнулась в дверях с дамой неяркой внешности, но по-своему приятной, одетой в европейского покроя платье. Та вносила в комнату серебряный поднос с хрустальным графинчиком и тонким стаканом.
Увидев нас, женщина остановилась, не зная, что делать дальше.
— Бонжур, — наконец, поздоровалась она. — Я, кажется, не вовремя…
— У нее в кувшине отрава, — едва слышно прошептала мне Аля.
Женщина уже повернулась, собираясь уйти, когда я среагировал на Алино предупреждение и задержал ее:
— Куда же вы, сударыня, подождите, думаю, что у нас есть, что сказать друг другу…
Дама побледнела, испуганно посмотрела на меня, потом на застывшего Вошина и попыталась плечом открыть дверь. Я опередил ее, поймал за локоть и насильно втащил в комнату. Вошин дернулся было, но, сообразив, чем наше противостояние для него может кончится, остался на месте.
Я, между тем, подвел упирающуюся женщину к постели больного и заставил поставить поднос с отравленным питьем на туалетный столик. Трегубов во все глаза смотрел на мои странные действия, ничего не понимая.
Дама, освободившись от подноса, попятилась от меня под защиту Вошина.
— Это что? — спросил я ее, указывая на графинчик.
— Лекарство, то, что доктор прописал, — пискнула она.
— Какой доктор? — поинтересовался я.
— Который Василия Ивановича лечил.
— Никак нет-с, — наконец, обрел голос Вошин, — это клюквенная вода. Это я распорядился.
— Ну, так сами и выпейте, — сказал я.
Вошин с ненавистью смотрел на меня и не двигался с места. Тогда я налил жидкость в стакан и протянул ему.
— Извольте выпить!
Неожиданно управляющий ударил меня по руке, и стакан, упав на пол, со звоном разбился. Пока я машинально провожал его взглядом, Вошин врезал меня кулаком в лицо. Опыта кулачного боя у него было маловато, и удар получился не сильный, но болезненный.
У меня дернулась голова, но я успел сгруппироваться и встать в боксерскую стойку. Щека и губы тут же онемели. Следующий его выпад меня уже не достал. В ответ я пнул Вошина ногой по голени и тут же ударил в челюсть. Иван Иванович оказался крепким мужиком и удар выдержал.
Пронзительно закричала дама с графином. Вошин быстро оправился после моего прямого и, сгорбившись, выставив вперед кулаки, пошел на меня. Я сделал обманное движение, он попытался отклониться и, вместо прямого в нос, получил удар дворовым апперкотом в подбородок.
С боксом у меня тоже, как и у него, не ладилось, потому что и после моего второго «нокаута» он опять устоял на ногах и ответным ударом зацепил меня кулаком, содрав кожу на скуле.
В этот момент двери в спальню распахнулась, и в нее ворвалось несколько дворовых. Я отскочил к окну, намереваясь позвать на выручку Ивана с пистолетами.
— Вяжите его! — слабым голосом закричал Трегубов. Слуги замешкались, не зная кого из нас «вязать». Потом увидели, на кого показывает барин, и навалились на Вошина. Дама, прервав визг, упала в обморок.
Иван Иванович попытался вырваться из рук дворовых и начал кричать что-то нечленораздельное, но угрожающее. Мужики под видом того, что пытаются его удержать, начали охаживать управляющего кулаками.
Однако ненависть ко мне у него была так велика, что Вошину удалось вырваться из их рук и опять броситься на меня. Дворовые успели его перехватить, повалили его на пол и начали лупцевать по-настоящему.
— Хватит, — приказал помещик, когда Иван Иванович окончательно перестал сопротивляться.
Мужики неохотно подчинились. На крики и шум спальня постепенно наполнилась людьми. Кто-то сбегал за веревками, и Вошина связали по рукам и ногам.
Я отошел с Алей в сторонку и тихонько спросил:
— Она знала, что в графине отрава?
Аля утвердительно кивнула головой.
— А еще кто-нибудь знал?
— Из тех, кто в комнате, никто. Все ненавидят управляющего и рады, что барин велел его связать.
Между тем Трегубов взялся решать судьбу своего помощника. Тот, окровавленный, лежал на полу и не подавал признаков жизни.
— Оставьте его и идите, — приказал помещик дворне.
Слуги, разгоряченные легкой победой над супостатом, неохотно потянулись из спальни. Им на смену вошли люди, одетые в господское платье. По скромному поведению и заношенности одежды я классифицировал их как приживал и бедных родственников.
— Из них кто-нибудь участвовал в заговоре? — спросил я Алю.
— Нет, — ответила она.
— Если кто-нибудь попадется, предупреди, — попросил я.
— Как вы узнали, что меня хотят отравить? — спросил Трегубов.
— При помощи дедуктивного метода, — серьезно ответил я.
Помещик озадачено посмотрел на меня, но разъяснений не спросил, стеснялся показать свое невежество. В это время Вошин пришел в себя и начал ругаться. Говорил он гнусаво и бессвязно, в основном оскорбительные эпитеты, растягивая разбитые в кровь губы. Главными предметами его оценок были Трегубов и я.
Меня оскорбления никак не трогали, а вот помещика задели:
— Чем же я тебе, Иван, помешал? — спросил он дрожащим голосом. — За что ты смерти моей возжелал?
Вошин на вопрос не ответил, только выругался. Он с ненавистью смотрел на нас с хозяином и скрипел зубами в бессильной ярости.
— Плохо тебе у меня жилось? Сам хозяином возжелал стать? — риторически вопрошал Трегубов.
— Почто, ты, Ванюша-то, крамолу учинил? — спросил поверженного управляющего благообразный старичок с простецким лицом.
— Меня он, Кузьма Платоныч, извести надумал, спасибо, Господь да люди добрые не допустили, — вместо Вошина прерывающимся от обиды и слабости голосом ответил помещик.
— Ах, Ванюшка, Ванюшка-то, грех-то какой, — сказал, крестясь на образ, старик. — Благодетеля нашего, отца родного, извести-то надумал!
— Молчи, старый приживал! — закричал на старика Вошин. — Это тебе-то Васька отец родной?! Мало он нашей кровушки народной попил? Душегуб он и кровопивец!
Красивое лицо Трегубова сделалось растерянным и виноватым.
— Грех тебе так говорить, Иван, какой я кровопивец!
Василий Иванович, несмотря на свой мужественный вид, скорее всего, принадлежал к натурам нежным и ранимым. Понятно, что при таком складе характера он не мог победить талантливого интригана Платона Зубова в придворных баталиях за благосклонность Екатерины. Наглое и беспочвенное обвинение Вошина привело его в большое смущение.
