Анатолий Спесивцев - Есаул из будущего. Казачий Потоп
Нельзя сказать, что такие настроения доминировали везде. В Малой Польше, на востоке Польши Великой большинство шляхтичей пошло в ополчение. Они своего унижения при виде нагло шастающих дикарей под стенами их замков и городов не забыли. Сбежавшие из русских воеводств благородные люди, в том числе и схизматики, организовали не одну хоругвь. Еврейская община, встревоженная страшными погромами в Малой Руси, вооружила, снабдила лошадьми и припасами пять гусарских хоругвей, наняла в Германии три тысячи наемников. Зато шляхтичи Поморья, побряцав саблями, похвастав друг перед другом своими будущими победами… занялись привычными делами. Гулянками, сведением личных счетов с соседями, прожиганием будущих доходов. Многие уже давно жили в долг. В армию оттуда явилось людей меньше, чем из формально не вступившей в войну Литвы.
Все призывы Владислава к Радзивиллам о приходе на помощь польскому литовского войска наткнулись на глухую стену. Стремившиеся к полной независимости от Польши, литовские магнаты всячески манкировали своей обязанностью выходить на бой по призыву монарха. Это было во времена восстания Хмельницкого, в изменившейся реальности это тем более случилось и в условиях погрома польских земель. Они отговаривались необходимостью защищать Великое княжество Литовское от скапливавшихся на его границах московитских полчищ. Впрочем, добровольцам выполнить долг присяги никто не мешал. Многие шляхтичи явились из Литвы отомстить за своих погибших от рук казаков родственников. Другими руководило понимание своей ответственности перед Богом. Католическим. Пусть даже все их предки в течение сотен лет были православными. Но очень многие помимо этого шли по вполне меркантильной причине, надеясь «прихватизировать» имения родственников, освободившиеся после гибели хозяев. Или, как коронный и польный гетманы, вернуть собственные поместья, казаками отобранные.
«Я этого Радзивиллам не прощу. Воистину, «если Господь хочет кого-то наказать – он отбирает разум». Неужели они не понимают, что, одолев нас, проклятые гультяи набросятся потом на Литву и разорят ее куда быстрее и легче? Но пока лучше выбросить их из головы. Хмельницкий (а каким приятным человеком при встрече казался!) ведет сюда огромную орду. Армией эту толпу не назовешь, однако уж очень много у него всадников. Конечно, не полмиллиона – это брехня казацких агентов, – пусть сто пятьдесят тысяч… затоптать в поле могут. С привычной атакой гусар придется погодить. Эх, если бы шляхтичи не глотки на сеймиках драли, а на защиту Ойчизны вышли… нет смыла попусту мечтать. Надо поторопить всех, основное войско должно успеть возле Люблина хорошо защищенный лагерь поставить до прихода врага».
Король еще несколько раз глубоко вздохнул и тронул повода. Конь неспешно, осторожно стал спускаться с холма к медленно тянущейся нескончаемой череде движущегося по дороге войска. Гусары, окружавшие холм все время раздумий повелителя, поехали за ним. Меры по безопасности командования в армии предпринимались чрезвычайные, опыт пластунских налетов прошлых лет не прошел для поляков даром.
В сведения о том, что казацкие атаманы постановили поберечь его жизнь, он не верил. И напрасно. Зимой в Чигирине были ожесточенные споры по этому поводу. Ликвидация короля означала воцарение в Польше еще большего беспорядка, грызню за корону между различными панскими коалициями. Однако победила точка зрения Аркадия, указавшего, что Смоленская война показала способность магнатов в кризисные времена сплачиваться и действовать разумно. А вместо Владислава могут избрать куда более неприятную для Вольной Руси фигуру – кардинала-инфанта Фердинанда или принца Конде. Появление во главе врагов умелого полководца могло существенно осложнить жизнь Руси.
«Если мне не удастся изменить законы в государстве в свою пользу, воистину великие беды его ждут. Что там откровенно меня не любящие Радзивиллы, для которых я кость в горле… коронный гетман, старый друг и богатейший в Польше человек – и тот пытался выехать к возвращению имений за чужой счет. Э, Адам, Адам… разве можно благородному человеку быть таким жадным? Пришлось ведь наедине стыдить и призывать его к здравомыслию. Слава Богу, умный человек, понял и исправился. Личное гетманское войско теперь одно из самых больших в армии формирований. Но сам факт, что пришлось уговаривать и стыдить… а сколько сил и нервов мне стоило провести его в гетманы! Он же с военным делом если и знаком, то издали. Но наглец Станислав Любомирский, без absque omni exceptione[6], меня на таком посту совсем не устраивает, пусть он привел с собой больше всадников и пехотинцев, чем Казановский. С ним sponte sua[7] я уж точно не хочу иметь никаких дел. Хотя и приходится. Propter necessitatem[8]».
Почти двухсоттысячная армия неудержимо шла на восток, и всем в ней казалось, что против такой невиданной в Польше силы никто не сможет устоять. Около семидесяти тысяч всадников, из которых более пяти тысяч были «элитой из элит», гусарами, почти сто тысяч пехотинцев, на добрую треть – опытнейших наемников из Германии. Сто десять орудий – также несравненно больше, чем когда-либо имела польская армия на поле боя. Владислав считал себя опытным и талантливым военачальником, хоть и скрепя сердце признавал недостаток реального опыта командования войсками во время битвы.
«Ничего, опыт – дело наживное. Столько лет изучал военное дело, общался с талантливейшими полководцами… думаю, смогу показать всем свои таланты. Не боги горшки обжигают».
Армия двигалась навстречу своей судьбе к выбранному лучшими воинами полю боя невдалеке от Люблина. С удобным местом для укрепленного лагеря и достаточно ровным для действия конницы, но с ограничениями для обхода, приходилось учитывать, что всадников у врага больше, пусть и несравнимых по боевым качествам с гусарией. Король сомневался, что все шляхетские обозы успеют подтянуться туда до появления врагов, но ничего поделать с этим было невозможно. Да и отсутствие серебряной посуды или персидских ковров на боеспособности войска сказывается мало, а артиллерия и запасы пороха должны были попасть на поле боя вовремя.
* * *Богдан пластунских засад не боялся, не было ничего подобного у поляков. Что не обеспечивало его личной безопасности. Покушения на него устраивались обычно в таборе или городе, среди множества людей и в присутствии охраны. Пока попыток лишить казацкое войско командующего было две, но можно не сомневаться, что будут за ними следующие. Переодетый казаком, но несколько выделявшийся поведением из окружающих бывший монах разоренного католического монастыря бенедектинцев пытался заколоть гетмана кинжалом – самые изощренные пытки не выявили его связи с кем-то. Человек мстил и одновременно пытался избавить мир от посланца антихриста, коим он считал разрушителя католических храмов. Зато попытку отравить Хмельницкого на торжественном обеде по случаю пришедшего известия об освобождении Луцка организовал иезуит, посланный братьями по ордену Иисуса Сладчайшего из Вильно.
Обоих повесили при большом стечении народа, литовскому канцлеру выслали протест, заранее не сомневаясь, что толку от него не будет. Иезуиты действовали в интересах католической веры, как они их понимали. Властители земные – хоть канцлер Великого княжества Литовского, хоть сам король Франции – были для них недостаточно авторитетны. Даже римский папа в дела ордена вмешиваться опасался. Помнил о скоропостижной смерти, постигшей его предшественников, пренебрегших подобной разумной осторожностью.
В начале июня Богдан осознал опасность дальнейших осад и штурмов не желающих признавать казацкую власть местечек и замков. Ему донесли, что Владислав вот-вот может отдать приказ на выступление своей армии из Варшавы. Вопреки надеждам, большая часть укрепленных пунктов на Малой Руси отказалась сдаваться, предпочитая смерть на стенах рабству, пусть даже временному. В результате чего его войско уменьшилось более чем на десятую часть. Это при том, что самые мощные крепости обходились стороной. Неожиданное взятие Луцка действительно выглядело чудом, и более пока ничего подобного не случалось.
Уже после начала выдвижения к Люблину пришла совсем неприятная весть – во время одного такого штурма задрипанного местечка Заславля погиб фактический хозяин Левобережья Скидан. Знаменитый рубака и пал, как настоящий воин. Ворвавшись на стену первым во время второго приступа – предыдущий защитники отбили с немалыми для казаков потерями, – Карпо столкнулся там с более ловким фехтовальщиком и получил смертоносный удар тяжелой карабелью.
Мигом по казацким сотням и куреням поползли слухи, что не случайно погиб знаменитый атаман, не без интриг гетмана это случилось. Хмельницкому перед решающей битвой подобные настроения в войске были совершенно не нужны, и он постарался встретиться побыстрее с главой разведки Свиткой. Эта встреча и произошла около Владимира Волынского. Петр успел завернуть в войско Левобережья и мог рассказать о случившемся и последствиях преждевременной смерти одного из претендентов на булаву кошевого атамана. Богдан собирался устроить его героическую смерть после битвы, где-нибудь в Малой Польше, поэтому слухи о его участии в убийстве конкурента нельзя сказать, чтоб не имели некоторых оснований. Как все великие люди, Хмельницкий шел к поставленной цели, не считаясь с потерями и не заморачиваясь моралью обычных людей. Но конкретно в этой смерти виноват не был и не мог не ломать голову о ее причинах. Что мешало гетману сосредоточиться на главном – подготовке к решающей битве, тем более что трудностей и без этого хватало.
