Александр Чернов - Одиссея Варяга
– Да уж полно-те! Поквитались без вас уже. Но нам и остальных вполне достаточно! Они, вон, тоже пристрелку закончили, грязи вам выгребать сегодня придется много! – хохотнул скаля зубы Григорьев.
"Чемоданы", нелепо кувыркаясь в воздухе и падая как попало в воду, взрывались со звонким гулом. После перелетов пошли недолеты. Все ближе и ближе… Осколки шуршали в воздухе, звякали о борт, о надстройки… Вот недалеко, против передней трубы, поднялся гигантский столб воды, дыма и пламени… На переднем мостике кто-то кричал, чтобы бежали за носилками. Я перегнулся через леер.
– Сигнального кондуктора, – крикнул сверху на мой безмолвный вопрос Кусков.
Следующий снаряд ударил в броню борта напротив передней башни, взметнув огромный фонтан воды много выше боевого марса. Мимо нас прожужжали осколки, а потом уж долетели и соленые брызги. Затем что-то грохнуло впереди и надо мной. Из штабного выхода повалил дым и показались языки пламени. Снаряд, попав в кают-компанию и пробив палубу, разорвался и произвел первый наш крупный пожар. Конечно, по случаю сражения никого из офицеров там уже не было. Но наш любимец патефон "Берлингер", подарок экипажа "Громобоя", погиб на месте. Вместе со всеми пластинками, окружающим интерьером, книгами библиотеки и содержимым винного шкафчика. Шикарный там был "Мартель"… Я рванулся наверх…
Здесь, уже не в первый раз, я мог наблюдать то оцепенение, которое овладевает необстрелянной командой при первых попаданиях неприятельских снарядов. Оцепенение, которое так легко и быстро проходит от самого ничтожного внешнего толчка и, в зависимости от его характера, превращается или в страх, уже неискоренимый, или в необычайный подъем духа.
Люди у пожарных кранов и шлангов стояли как очарованные, глядя на дым и пламя, словно не понимая, в чем дело, но стоило мне подбежать к ним, и самые простые слова, что-то вроде – Не ошалевай! Давай воду! – заставили их очнуться и смело броситься на огонь.
Поднявшись отдышаться от дыма на ростры, я вынул часы и записную книжку, чтобы отметить первый пожар, но в этот момент чем-то кольнуло меня в поясницу, и что-то огромное, мягкое, но сильное ударило в спину, приподняло на воздух и бросило на палубу… Когда я опять поднялся на ноги, в руках у меня по-прежнему были и записная книжка и часы. Часы шли; только секундная стрелка погнулась и стекло исчезло. Ошеломленный ударом, еще не вполне придя в себя, я стал заботливо искать это стекло на палубе и нашел его совершенно целым. Поднял, вставил на место… и тут только, сообразив, что занимаюсь совсем пустым делом, оглянулся кругом.
Вероятно, несколько мгновений я пролежал без сознания, потому что пожар был уже потушен и вблизи, кроме 2-х – 3-х убитых, на которых хлестала вода из разорванных шлангов, – никого не было. Удар шел со стороны кормовой рубки, скрытой от меня траверзом из коек. Я заглянул туда. Там должны были находиться флаг-офицеры с партией ютовых сигнальщиков. Снаряд вошел через в рубку спереди, разорвавшись об ее стенки… Внутри рубки – груды чего-то, и сверху – зрительная труба офицерского образца…
– Что? знакомая картина? Похоже на "Диану"? – крикнул мне снизу высунулся из колпака своей башни неугомонный Григорьев.
– Совсем то же самое! – уверенным тоном ответил я, но это было неискренне: было бы правильнее сказать – "не совсем непохоже"…
Ведь тогда, в ночном бою с "Фудзи", в мой крейсер попало только шесть или семь снарядов крупного калибра за полчаса. "Потемкин" же за пятнадцать минут уже получил не менее десяти крупных снарядов. В большинстве своем с броненосных крейсеров. Японцы дрались насмерть. Но и наши плутонги грохотали вовсю.
– Ну, начинаем, благословясь! – махнув мне рукой Григорьев исчез в своей башне. Стволы ее поднимаясь двинулись влево. Стало ясно, что мы маневрируем, и сейчас начнем всем бортом…
В суматохе дальнейшей борьбы с огнем и водой – мы получили в ходе боя две заливаемых и одну подводную пробоины, последнюю, к счастью, от шестидюймовки, прямо под адмиральским салоном, а так же два разбитых и два выгоревших каземата – я практически не мог следить за ходом сражения, критический момент которого наступил когда взорвался под огнем головных японских броненосцев "Витязь", "Громобой" был подбит, вышел из линии и донес сигналом, что не может управляться, а контр-адмирал Руднев погиб… Казалось, что японцы уже прорвались, разметав перед собой наши броненосные крейсера. Но именно сразу после этого, благодаря мужеству командиров и экипажей "Баяна" и "Новика", нам удалось переломить ход битвы в пользу русского флота. К сожалению, лично я ни тарана Рейна, ни торпедной атаки Балка не видел. Увы…
Вскоре после этих событий, пробегая с матросами пожарной партии и младшим боцманом в сторону очередного крупного возгорания у переднего мостика, увидел довольно близко нашего противника. Это был большой пятнадцатитысячетонный броненосец, как потом стало ясно, "Сикисима", почему-то оказавшийся без хода и здорово севший на корму. Он был страшно избит, горел, но в кого-то яростно палил главным, в противоположную нам сторону. Такой жуткой картины я не только никогда не видел, но и не представлял себе.
Снаряды сыпались на него беспрерывно, один за другим. В борту его уже без бинокля видны были провалы и дыры, кое где из них выбивало пламя. Грот-мачта рухнула у меня на глазах, прочертив в дыму дугу своим развевающимся боевым флагом… Идущий перед нами "Ретвизан" даже пустил по японцу мины из подводных аппаратов, но, не похоже, что попал. Далеко впереди дымил как огнедышащий вулкан охваченный пожарами "Цесаревич", всаживавший тем не менее в стоявшего японца снаряд за снарядом из кормовых башен…
Потом я увидел, как из-за дыма пожара "Сикисимы", контркурсом нам, выходит еще один неприятельский корабль, на который немедленно перенесли огонь орудия нашего "Потемкина" и идущего за ним "Суворова".
Это был флагман Камимуры броненосец "Конго", о чем говорил развевающийся на фор-стеньге вице-адмиральский флаг и высоченные шлюпочные краны, характерные только для двух кораблей британской постройки, которые были спроектированы для чилийского флота. Дистанция до него не превышала двух с небольшим миль, и за очередным актом драмы – безжалостным его избиением, к которому подключился и "Александр", где справились, наконец, с повреждением в руле, мне удалось даже какое-то время понаблюдать.
Не скрою, но после стольких уже виденных сегодня смертей и страданий моих товарищей, зрелище превращения этого красивого, элегантного корабля в груду огнедышащего, покореженного металлолома, вызвало какое-то мрачное удовлетворение, к которому начинало примешиваться всепоглощающее чувство торжества! Мы побеждаем! Это уже становилось очевидным. Японцам не удалось прорваться и уйти, а значит главное, что так волновало командующего, удалось предотвратить. Раз Камимура развернулся, значит все! Заметались. Бегут… Сила не взяла! Но в этот момент до меня донесся чей-то крик: "Смирнова сюда, скорее! Адмирал ранен! Правую руку оторвало!" Я опрометью кинулся по уцелевшему трапу левого борта наверх, в боевую рубку…
Глава 7. Послевкусие крови.
28 декабря 1904 года. Желтое море.
– Смотрите, смотрите! Всеволод Федорович! Слава богу!
– Жив! Адмирал жив! Воды! Скорее! Доктора в рубку, живо! Отойдите же, не мешайте…
– Бинт быстрее! Да, сочится… И здорово… Так, голову приподнимите ему…
– Всеволод Федорович! Дорогой! Вы меня слышите?
До Петровича как сквозь вату начал доноситься глухой шопот криков, обступивших его офицеров. Картинка постепенно светлела, приобретая цветность и резкость… Тени людей вокруг кружились… Кружились… "Но как… Как же хреново…" Его вывернуло. Голова раскалывалась. Было очень холодно и жестко. Трясло… Хотя сознание и начинало постепенно приходить в некое слабое подобие нормы.
– Что… Что это было…- силясь криво усмехнуться, – спросил он обращаясь к стоящему над ним на коленях Хлодовскому.
– Слава Богу, Вы живы… А то уж думали, все… Вот, выпейте глоточек…
Коньяк непривычно обжег, перехватив дыхание.
– Слава Тебе, Господи, – прошептал Хлодовский и перекрестился.
– Каперанг! Вы мне еще слезу тут пустите… Помогите же подняться… Ох… Нет, пока силенок маловато… Рассказывайте, что тут случилось? Что сейчас происходит? Ну, быстрее…
– Двенадцатидюймовый. С "Ясимы". Вернее два даже. Один в каземат восьмидюймовки под нами. Прямо в амбразуру. Там всех… Второй в аккурат нам в рубку. Не пробил, так как фугасный, но удар был жуткий, и осколков позалетало. У нас от него убитых трое. Командир тяжело ранен в ногу, выше колена, прооперировали. Слава богу у нас жгут был под рукой и кость не перебило. Вас бросило головой прямо на штурвал, и потом на настил, на вон тот угольник… И мы думали, что все… Вы практически не дышали, Всеволод Федорович. И пульса не было. Даже кровь тогда почти не текла. Поэтому сперва мы Вас со всеми и положили…- быстро заматывая вокруг разбитой головы Руднева бинт, частил Хлодовский.
