Бастард Ивана Грозного 1 - Михаил Васильевич Шелест
— Быстрее ветра. Ракшай, прокатим государя?
— Можно, — сказал Санька, отвязывая гик на буере и выводя его на правый борт. Распустив парус, он приглашающим жестом руки с почтительностью и поклоном указал на пассажирские кресла.
— Прошу садиться, ваше величество. Воспользуйтесь лесенкой и перилами.
Голос его прозвучал почтительно и одновременно… не то, чтобы велеричиво, а как-то значительно. Как у Левитана.
Царь нервно дёрнул головой.
— Он что, черемисский царь? — Спросил Иван. — Он говорит чище, чем мои бояре. И слова… «Воспользуйтесь».
— Нет, государь, он черемисский знахарь. И выражается не по-нашему. И грецкие, и латинянские слова пользует.
— И где он их набрался, ежели не у латинян? Мож лазутчик? А если на дыбу, скажет?
— Мальчишка он. В лесу вырос… — Сказал Адашев и испугался им же сказанного.
— Вот-вот, — сказал государь. — Увезёт нас с тобой и поминай, как звали. Мож, ну его эти каталки? Вдруг, он колдун и унесёт нас на небо? Вон, как крыло хлопает.
Санька понял, что царь над ним глумится, когда услышал его смех. Не нервный смех, а обычный пацанский. И Саньку «отпустило». Он вдруг увидел себя со стороны. Невысокий подросток с очень детским лицом. Какой с него лазутчик?
— Значит и к черемисам латиняне добрались, — вздохнул государь. — Помоги, Фёдорович.
— Ты, государь, кафтан сними. Там всё в соболях. Не замёрзнешь.
Царь скинул кафтан на руки Адашеву, встал на нижнюю деревянную планку, выпирающую из борта и взялся за выдвинутый Санькой деревянный леер.
— Ишь ты! — Восхитился царь. — Прячется…
Его сильное тело с помощью Адашева поднялось на буер и Иван сел в кресло.
— Удобно. Как на троне моём.
— Точно, — подтвердил боярин.
— А ты как? Это для тебя место?
— Вроде как…
— Ну так залазь! — Не томи душу.
Адашев перешёл на другой борт и залез в «гнездо», как он шутил. Накинул на Ивана соболий полог с отверстием для головы и натянул передний. Уселся сам.
— Экипаж самолёта приветствует вас на борту скоростного пассажирского лайнера и желает приятного путешествия, — звонким голосом произнёс Санька.
— Чего это он сказал? — Не понял царь.
— Это он всегда так говорит, — пожал плечами под соболиным пологом Адашев. — Заклятье какое-то.
— А-а-а… Трогай! — Приказал царь.
— Поехали, — сам себе сказал Санька и, толкнув буер, заскочил на ступеньку, поднялся в «капитанскую рубку» и снял румпель со стопора.
Буер шёл небыстро. Ветер вдруг почти стих и продемонстрировать «самолёт» во всей красе не удалось, Санька распереживался, но оказалось, что и этой «каталки» царю было достаточно. Он весело смеялся и даже вылез из мехового «гнезда» наверх, сев прямо на короб «лодьи».
— Здорово! — Крикнул Иван, оборачиваясь к Ракшаю. — Давай ещё круг.
Потом Иван обратился к Адашеву.
— Как, ты говоришь, его по имени? Равкаш?
— Ракшай, государь. Что по-ихнему означает — зверь.
— Зверь? Что, действительно — зверь?
— Очень ловкий мальчишка.
— И сколько ему? По виду совсем не понятно. На лицо совсем младенец, а телом дебел[25].
— Говорит, что семь лет.
— Сколько?! — удивился царь. — Крепки черемисы. И батя у него… Скала! Знатный коваль, говоришь?
— Знатнее не бывает. Привёз аж с самого Дона.
— Много там людишек?
— Не особо. Они от нас бегут, а попадают то к ляхам в полон, то к хану. При нас ляхи город истребили. Не успели мы. Ушли они на Тавриду.
— И что он ещё умеет? — Продолжил царь допытывать воеводу.
— Да много чего. Так сразу и не перескажешь. Много у него задумок. Корабль настоящий хочет построить. Ты его сам спытай, государь. Он и писать умеет, но не по-нашему. Очень похоже, но не по-нашему, и счёт знает. Быстрый счёт. Не делением на два, а по-другому. Он говорил и показывал, но я не понял.
— Интересно. Я счёт люблю. А по-нашему читает?
— Читает, но плохо. Ты же видишь, как он говорит? Наших писаных слов не понимает.
— Так и я их не все понимаю, — засмеялся Иван. — Их и черковники не понимают. Интересного ты черемиса привёз.
— Они, государь, не совсем черемисы. Я и не понял, кто они. Братья кузнеца в единого бога верят, но не в Христа, а в своего. Кузнец считает себя сыном Перуна, а Ракшая — сыном Велеса. Потому и жили обособленно. На выселках.
— Перун, Велес… У нас же много ещё, кто в них верит… Много дел ещё на Руси… Всё. Давай назад. Дел много.
— Назад, Ракшай! — Крикнул Адашев, поворачивая лицо к Саньке.
— Понял «назад», — ответил капитан судна.
— Определи их где-нибудь поближе, — сказал Иван. — А вечером мальчишку ко мне в спальню. Пока засыпать буду он мне расскажет про себя.
— Он ещё кое о чём рассказать может, — тихо сказал Адашев. — Он сказал, где регалии царские искать надо.
Иван дёрнулся и повернулся к боярину.
— Он же волхв, — пояснил Адашев. — Я ему ничего не говорил. Он спросил меня: «царь ты или государь» Я сказал царь для нас, но н е венчаный пока. А он сказал, что регалии «потеряны, но не утрачены». И сказал мне, что искать надо в московской усадьбе Старицких. А ещё сказал, что ты, государь, казнил Воронцова. Так ли это?
— Про то вообще пока никто не знает. Вроде, как в башне он… Вот тебе и волхв… Не верил я в них…
— Что случилось, государь?
Иван подёргал головой в разные стороны, словно конь, которому жмёт сбруя, и, скривившись сказал:
— Ты когда ушёл с войском за ханом, мы возвращались в Коломну и повстречали нас новгородские стрельцы-самопальники и пристали ко мне с челобитными. Не до того нам было… Устали с дороги, да и не уместно дела судить на дороге. Оружные они были… Мои стрельцы кинулись отгонять, те стрельнули в них. Мои в тех… Чуть меня не убили. Едва ушли. Дознание вёл дьяк Захаров Василий. Новгородцы показали на Воронцова Фёдора и сына его брата Михаила — Василия. Ещё и князь Кубенский в том сговоре…
— Иван Иванович?! Да быть того не может! Не чистый сыск… Ты знаешь, государь, не люб мне Воронцов. Много на себя взял дел государственных. До сих пор считаю, что Шуйский тогда за дело бил Фёдора. Однако резону тебя убивать ему не было.
Иван поморщился.
— Уже и сам так думаю. Погорячился я тогда. Тут же в Коломне он в башне и отдал богу душу на колесе. То я сказал Захарову не жалеть его, когда первые допросные листы прочитал.
Царь вдруг оживился.
— А
