В Антонов - Дайте стройбату оружие
Дома я, ДОМА!!!
3.2. СЕМЁН ГРУМ.
Голова длинной, змеящейся колонны вчерашних зеков, привезенных спецэшелоном на станцию Издешково, пылила по обочине минского шоссе от Истоминского поворота, на восток, а с востока, навстречу ей, со станции Алфёрово, распевая бодрые песни времён гражданской войны, маршировало московское студенчество нескольких институтов и ученики старших классов.
Староста второго курса Семён Грум, словно легендарный командир товарищ Щорс, шагал в буденовке и длинной кавалерийской отцовской шинели. Правой рукой, он в такт походному шагу делал отмашку до уровня пряжки ремня, а в левой нёс небольшой фанерный чемоданчик со сменой белья, свитером, запасными штанами, котелком, кружкой, ложкой, и домашним овсяным печеньем, испеченными бабулей.
Весёлыми молодыми голосами звенела песня:
"На Дону и в Замостье тлеют белые кости.
Над костями шумят ковыли.
Помнят псы - атаманы, помнят польские паны
Конармейские наши клинки.
Если в край наш знакомый хлынут новые войны,
Проливным пулемётным огнем.
По дорогам знакомым за любимым наркомом
Мы коней боевых поведём."
Идти в шинели было жарко, но Сёма терпел это временное неудобство, прекрасно понимая, что скоро шинелька станет незаменимой принадлежностью полевого бытия. Теперь это для него и теплая одежда, и постель, и одеяло, и символ его командирского статуса.
Отцовская шинель...
Не однажды она согревала его отца, командира эскадрона второй конной армии. Много шинелей с тех пор износил Сёмин отец, а вот эту - кавалерийскую, берёжно хранил в шкафу.
Отец...
Где он сейчас?
За пару недель до начала войны, отец получил новое назначение и уехал принимать командование танковым полком в Белорусский город Лида. С тех пор от отца ни одной весточки нет. Жив ли? Если жив, то возможно сейчас ведёт своих танкистов в бой с фашистами.
А Сеня ведёт свой курс на строительство оборонительных рубежей. Он тоже пытался пойти на фронт добровольцем, да зрение не позволило. Не помогли ему в военкомате даже честно полученные значки парашютиста и ворошиловского стрелка.
Ничего! Вот выполнит он Сеня задание, возложенное на него районным комитетом комсомола и присоединится к любой маршевой роте, идущей на фронт. А пока должен Семён руководить своим курсом и любой ценой, в срок, при высоком качестве делать то, что будет поручено.
И еще нужно организовать питание для их коллектива. Тут Сёма усмехнулся и понял, что если вопрос с питанием не организуют свыше, то он не добудет и корки хлеба. Не колхозный же картофель ему воровать и не сельповские магазины грабить. Дадут им продукты - будет питание, не дадут продукты - будет голод. Нет, голода не допустят наши партийные и советские органы. Наверняка, продовольствие лежит на складах и его нужно только получить, сберечь и наладить варку горячей еды. Найдёт Сёма котёл или железную бочку, назначит пару девушек в поварихи и одного слабенького студента в дровосеки.
Говорят, что немцы забрасывают диверсантов и шпионов в наш тыл. Обязательно проведём комсомольское собрание о повышении бдительности. Будем в небе парашютистов немецких высматривать, шпионов, следящих за строительством укрепленного района вылавливать и колодцы от отравителей охранять. Соревнование между бригадами организуем. Отстающих будем в стенгазете пропесочивать, а передовиков отмечать.
Хорошо бы ещё коллективное письмо товарищу Сталину написать, что они, московские студенты не пожалеют сил и своего ударного труда для обороны родной земли и для приближения победы над врагом. Хотя это лишнее. У товарища Сталина сейчас других забот полон рот. Не нужно отвлекать его такими письмами от важных государственных дел...
Песня закончилась. Сёма перекинул чемодан из левой руки в правую и запел свою любимую песню:
"Мы - красные кавалеристы,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ -
О том, как в ночи ясные,
О том, как в дни ненастные
Мы смело и гордо в бой идём!
Веди, Будённый, нас смелее в бой!
Пусть гром гремит,
Пускай пожар кругом, пожар кругом.
И мы беззаветные герои все,
И вся-то наша жизнь - борьба.
Будённый - наш братишка.
С нами весь народ.
Приказ - голов не вешать
И глядеть вперёд.
Ведь с нами Ворошилов,
Первый красный офицер,
Сумеем кровь пролить за СССР..."
3.3. СТЕША ОРДЫЛЁВА
Устала я землю копать, аж сил моих нетути. Все руки в мозолях кровяных. Гудят руки и ноги гудят. Спасу нет, как уморилась. Остановлюсь на минутку и хочется пасть на землю и заснуть. Который день роем эту рву пративатанкавую, а есть нам не дают. Гуторят, што местные, из колхозов присланные, своим харчем должны обходиться. А где его взять? Хлеб да картошку, из дому принесённые, уж три дня как поели. Вот и перебиваемся щавелем, што на лугу растёт, да кислицей из лесу. Мы-ж не телята, которые травой обходятся, да и то телятам то пойла густого хозяйка сготовит, то молочка разведенного даст. Мы-ж как лошади работаем, а рабочий скот завсегда вдосталь кормить полагается.
Роем эту землю проклятущую с рассвета и до темна. Вон, намедни, пришли какие-то ребята странные, наряженные не для работы, так их сначала чуть из пулемёту не постреляли, а потом к делу пристроили.
Двух часов не прошло, как проработали, а уж им и хлеба и каши привезли. Где правда на земле? Нарядных кормят, а нас колхозниц работой да голодом морят.
От такой жизни и на парней смотреть не хотца, а парни видные пришли. Крепкие, весёлые. Тока я не пойму, наряжены как командиры, а землю роют. наравне с нами, словно каторжане. Поди проштрафились где, вот их в наказание и заставили работать.
Да и разговаривают они странно. Матершинники ужасные. У нас в деревне даже выпившие мужики и то так не матерятся. А эти матюгаются без гнева, без злости, словно и не ругаются погаными словами бранными, а гомонят меж собой про обыденное.
Непонятные парни и интересные.
А после них понагнали ещё цельную толпу тех, которые из тюрем повыпущены. Девки говорили, якобы видели там суседа нашего - Кольку Кудрявцева, да только поговорить не смогли. Заругались на них и на Кольку охранники, винтовками стращать начали.
Вот радость то будет тётке Пелагеи, что жив её Колька. Анюта, сестра его, поди еще и не ведает ничего про Кольку. Она недалече отсель работает. Погляжу, если действительно Колька приехал, так вечером добегу до неё, порадую. Три километра для такого дела - ништо. В школу дальше и каждый день бегать приходилось.
И пошто он тогда колхозную кладовую обворовать решил? Не стал бы зерно красть, не попал бы в тюрьму. Как же я тогда его жалела, даже плакала, когда Кольку заарестовали. Нравился он мне, да и сейчас как услышала об нём, так сердечко и забилось и свидеться захотелось. Неужто люб он мне? Как закончим работу, нужно умыться чистенько, да косынку с юбкой простирнуть, а то поди и не признает он меня такую грязную да измученную...
А мне кроме Коленьки и не нужон никто.
Вон ещё городские идут. Песни поют. Девки ихние все нарядные. Парни разбитные. Знаю я их городских. Приезжают иногда к сродственникам в деревню погостить да молочка парного попить. Выбражули, а девок совсем не уважают. Так и норовят зажать в укромном месте да полапать. Срамники городские...
Девчата, чего закисли? Запевайте, "Подругу"!
И зазвучала со дна противотанкового рва щемящая душу девичья песня:
"Я на подвиг тебя провожала.
Над страною гремела гроза.
Я тебя провожала, но я слёзы сдержала,
И были сухими глаза.
Ты в жаркое дело спокойно и смело
Иди не боясь ничего
Если ранили друга-
Сумеет подруга
Врагам отомстить за него!
Если ранили друга-
перевяжет подруга
горячие раны его.
Там, где кони по трупам шагают,
где всю землю окрасила кровь,
пусть тебе помогает и от пуль сберегает
моя молодая любовь.
За дело любое готова с тобою
идти, не боясь ничего!
Если ранили друга-
сумеет подруга
врагам отомстить за него!
Если ранили друга
перевяжет подруга
горячие раны его
Такое это было поколение. Не могло оно без песен...
Кровяная дорожка от закатного солца краснела на речной воде.
3.4. ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ 1941 ГОДА
Сводка "Совинформбюро" за первое сентября, за семьдесят второй день войны, была непривычно краткой и абсолютно неинформативной:
