Николай Берг - Лёха

Трое пленных сели на край придорожной канавы. Жанаев раздал по сухарю каждому, захрустели всухомятку. Задумались.

— Черт, даже спичек нет — грустно сказал Семёнов.

Жанаев просящими глазами посмотрел на него и кивнул в сторону разговаривающих немцев. Те как раз дымили словно паровозы. Хорошо еще дымок в сторону сносило.

— Ну, попробуй. Только аккуратно! — скрепя сердце согласился Семёнов.

В общем, все обошлось хорошо, тот, что с трубкой дал азиату прикурить, правда, когда тот развернулся идти обратно, конвоир все же дал куряке пинка под зад и обратно Жанаев пришел прихрамывая. Впрочем, счастья это ему не слишком умерило. Лёха сидел очумелый, уставший до крайности, а Семёнову уставать было нельзя. Не у тещи на блинах, а совсем наоборот — в плену. Опыта, конечно, тут никакого, но думать надо, здесь старшины нету, чтобы присматривал. И надо обязательно водичкой разжиться. И сейчас попить. Колодец с воротом был недалеко, только ведра там не наблюдалось, а пить уже давно хотелось. Присмотревшись, Семёнов нашел неподалеку на обочине пустую бутылку и пару пустых консервных банок. Ведро нашлось на одной из сгоревших машин, закопченное и простреленное, но для того, чтобы воды набрать и попить — сгодится. В танк уже не полезешь, конвоир опять занервничает, а если с ведерком до колодца, наверное, и не возразит. Потому Семёнов медленно побрел до машины, а когда снял ведро и поставил его на землю — совершенно неожиданно увидел рядом с остовом грузовика в пыли дорожной перочинный ножик, который не стоило оставлять тут. Притворился, что поправляет обмотки, незаметно сунул находку за обмотку, так же добрел и подобрал пустую бутылку и роскошной этикеткой, да и банки пустые тоже. Конвоир на минутку оторвался от разговора, посмотрел, но никак больше не прореагировал. И Семёнов, не спеша, чтоб зря не нервировать конвой, пошел к колодцу.

Менеджер Лёха

В жизни Лёха так не уставал. Никогда раньше. Думал, что пробежка с канистрами будет полным пипцом, ан оказалось, что еще хуже быть может. Ноги подгибались, руки тряслись, страшно хотелось пить, да еще и во рту было паскуднее, чем после дегустации напитка «Ягуар». Лёха как‑то отупел и смяк.

Возможность сесть на край канавы была просто счастьем и менеджер повалился чуть не со стоном, как мешок набитый… Черт его знает, чем набитый, голова была пустой и тяжелой, думать не хотелось. После того как стошнило зубы неприятно скрипели, а ощущения передать было невозможно. А если учесть, что зубы он не чистил с того самого похмельного пробуждения, то букет ощущений тоже был совершенно новым. Азиат тем временем толкнул Лёху в бок и сунул ему в руку квадратный темно–коричневый сухарь. Совершенно механически Лёха стал его грызть, не чувствуя вкуса. Он словно выключился, хотя и смотрел и слушал. И сухарь грыз вполне вроде нормально. Только вот чувствовал он себя как‑то странно, не человеком что ли. Не вполне мог понять как это, но ощущал себя именно так. Не человеком. Это не то, что пугало, а как‑то вымораживало все мысли. Отстраненно, словно бы кино смотрел неинтересное, Лёха глядел, как спорят между собой немцы, как куряка Жанаев ходил прикуривать и как неугомонный Семёнов начал зачем‑то собирать всякий хлам с обочины дороги. То, что его спутники явно лучше него перенесли все пертурбации, немного удивляло, но не очень сильно, как совершенно неважное дело. А еще Лёха понимал, что его убьют. Это тоже было новым чувством. Особых эмоций понимание не вызывало, больно уж все было наглядным и простым. И пули, изрешетившие на его глазах токаря Петрова, и чужой штык, равнодушно колющий в его, Лёхину, задницу, и эти мертвяки. Нет, разумеется, в интернете доводилось видеть всякое, да и по телевизору показывали разное, так что сначала Лёха совершенно был уверен, что ничего в нем не дрогнет, но вот столкновение с таким реалом и всеми его реалиями, с легкостью опровергло эту уверенность. Картинки на экране монитора хоть и были жуткими в подробностях, все же не пахли, с них не летели мухи и не сыпались опарыши, а самое главное — там были совершенно посторонние люди, и, сидя за компом, любому было ясно — то, что на экране — это где‑то очень далеко. И надо чудовищно постараться, чтобы попасть в такое место, где тебя заживо сожгут, деловито и весело или будут с шуточками отрезать голову. И вот он и не старался — а именно попал. И сегодняшние отвратительные трупы были совсем недавно нормальными живыми людьми. А теперь — они омерзительная падаль. И самое главное — ничто не мешает и его сделать такой же подгнившей жутью. Пристрелить, заколоть штыком, сжечь. Причем те, кто это с ним сделает, будет так же рад и спокоен, как… Да как был рад и спокоен сам Лёха, когда мочил импов, некронов, вортигонтов или зомби в компьютерных игрушках. Ему ведь было надо их ликвидировать по сюжету и переживать на тему очередного грохнутого хедкраба даже и в голову не приходило. Такая мысль даже как‑то удивила Лёху. Оказаться в шкуре монстрика из игры, но в реале… Опять замутило.

Подошедший дояр что‑то сказал, потом потряс Лёху за плечо, еще посильнее, а потом врезал мыслителю пару затрещин. Посмотрел пытливо и вдумчиво, словно художник на картину и влепил еще подзатыльник. Не больно, но как‑то отрезвляюще.

— Не раскисай! — строго велел Семёнов — ты как в себя пришел, или добавить?

— Пришел — пролепетал Лёха.

— На — ко вот водички попей — велел красноармеец и подал мятое и покрытое гарью тяжелое ведро. Из него через дырочки лились струйки, но наполовину оно было заполнено холодной водичкой. Лёха жадно присосался, чувствуя, что с каждым глотком ему становится все лучше и лучше, словно запыленные мозги протирают ласково влажной мягкой тряпочкой. Еще ему совершенно некстати подумалось, что вот так запойно сосали свою любимую жидкость вампиры в играх и фильмах и, налакавшись вдосыт, он передал обратно сильно полегчавшее ведерко уже с улыбкой, посмеиваясь над собой: «Тоже вампир нашелся! Прокусил жестяное ведро и напился до отвала воды! Вампир — веган!'

Семёнов приложился тоже, стараясь, чтобы капавшая вода не мочила зря обмундирование, потом протянул емкость кайфующему от папироски азиату. Пока Жанаев хлебал воду, бывший пулеметчик старательно обрабатывал консервные банки, камешком ровняя края и отогнутые крышки, чтобы зазубрин не осталось. Сходил еще раз за водой, на этот раз, словно спохватившись, все трое помыли руки и лица, с чего вообще‑то надо было начать. Потом еще попили. Немцы видно порешали все дела и теперь сидели и болтали в тенечке. Пользуясь перекуром, словно чувствуя, что такая благодать ненадолго, Семёнов еще раз притащил воды и теперь все трое напились впрок, про запас. А дояр еще и в бутылку воды набрал. Лёха, уже немного пришедший в себя сильно удивился, прочитав надпись на этикетке. Взял мокрую бутыль в руки, убедился, что не ошибся, покачал головой.

— Ты чего? — тихо спросил Семёнов.

— Коньяк Хеннеси — так же негромко ответил ему Лёха. И поняв, что для крестьянина это ничего не значит ровным счетом, добавил:

— У нашего гендира любимый напиток. Ну, то есть директор наш такой коньячок пил. Сохранилась, значит, фирма.

Потом Лёха подумал, что много уже чего такого знакомого видал за последнее время тут — начиная со звезды «Мерседеса» и кончая этой бутылкой и жестяной синей коробочкой от крема «Нивея», в которую немец уложил свои затрофееные значки и эмблемки. Практически такая же баночка стояла на полке у Лёхи в шкафчике в ванной. Куда как знакома. И папиросы «Беломор», кстати, тоже знакомым показался. Хоть картинка и другая немного, а, в общем, пачка угадывается с первого взгляда.

Семёнов пожал плечами. Ему явно было безразлично, что какой‑то мужчина в будущем будет пить такой коньячок. Вот то, что после обыска у них имущества совсем не осталось и даже фляжек нет беспокоило его куда больше, это даже Лёха видел. Глянув, как там немцы, не смотрят ли за ними, Семёнов аккуратно вытянул из — за обмотки ножичек, раскрыл его и попросил Лёху сидеть смирно, не ерзать.

— Ты чего? — удивился попаданец у товарища.

— Думаю спороть с тебя эту птичку. Не стоит сильно выделяться — ответил тот и аккуратно стал подпарывать нитки. Через минуту тканая эмблема была уже сунута Лёхой в карман гимнастерки.

Оказалось, что очень вовремя. В скором времени подкатил запыленный грузовичок — не тот, на котором их сюда привезли, а другой, побольше размерами. Шофер окликнул конвоира, тот подошел к нему, о чем‑то они перемолвились, и конвоир недвусмысленно показал пленным на кузов. Ведро Семёнов хотел было забрать с собой, но германец это строго воспретил, пуганув дояра штыком. Сидеть опять пришлось на полу. Толком Лёха не видел, куда их везут, только вроде как туда же, откуда они эти папиросы приволокли. Но вдруг машина тормознула, кто‑то начал резко и достаточно злобно разговаривать с шофером, в светлый проем накрытого брезентом кузова вслед за этим вперся невнятный персонаж — немец в каске и со странной бляхой на груди, здоровенной с золоченым орлом, на грубой цепи и с бросившейся в глаза надписью «Feldgendarmeriе». Когда он взялся левой рукой в перчатке за борт и заглянул в кузов, то и на рукаве оказалась та же надпись — на черной ленточке вышитой, а чуть повыше Лёха обнаружил похожую на его споротую эмблему — только у немца эмблемка птички была победнее и вроде как это был все тот же орел, что и на груди справа, только с веночком. Новый персонаж не торопясь оглядел пустой кузов и что‑то иронично спросил у напрягшегося конвоира. Тот несколько испуганно даже отрапортовал. Выпалил он так быстро, что и разобрать ничего не удалось.