Опричник - Геннадий Борчанинов
Возле Успенского собора снова обреталась целая толпа нищих и убогих, просящих милостыню Христа ради. Бросил нескольким по монетке, пропуская мимо ушей поздравления, благодарности и обещания век за меня молиться.
— Государь в Москве? — спросил я у них.
Если кто владеет всеми городскими сплетнями, то только нищие. Практически готовая разведывательная структура. Все они приторговывали информацией, порой разнюхивая такие подробности, что ни одна ищейка не нашла бы.
— Как же, боярин! В Москве заступник наш батюшка-государь! Два дня тому возвернулся! — наперебой заголосили нищие.
Эта информация к разряду секретной не относилась и почти ничего не стоила, так что её выкладывали мне почти бесплатно. Но без подробностей, само собой. За подробности придётся заплатить. Хотя мне оказалось достаточно и этого.
Я скинул шапку, перекрестился перед входом в собор. Внутри оказалось народа столько, что мне чуть не стало дурно от такого количества людей. Царя среди них не оказалось, так что я просто отстоял службу возле дверей, где воздух был посвежее, положив здоровенный болт на местничество и то, что мне полагалось стоять гораздо ближе к алтарю.
Моя репутация и так уже довольно далека от эталона храброго поместного воина и служилого человека. Как же, огненным боем воюю, с худородными знаюсь, с мастеровыми, с торгашами. Никто, правда, не осмеливался высказать мне в лицо своё недовольство, но я достоверно знал, что шепотки за спиной ходили. Для всех я был странным и непонятным человеком, а к таким сперва долго приглядываются, прежде чем составить окончательное мнение.
Из храма я отправился к царскому двору, на входе в который службу нёс смутно знакомый рында с рогатиной в руках.
— Христос воскрес, — сказал я.
— Воистину воскрес, — улыбнулся он, узнав меня.
— К государю бы мне попасть, — сказал я.
Рында усмехнулся. Таких просителей он повидал уже не один десяток, но я в числе простых смертных уже не значился. Меня велено было впускать если не без доклада, то как минимум в обход стандартных путей и процедур.
— Не вернулся ещё государь, — сказал рында.
— А мне сказали, в Москве, — нахмурился я.
— С молебна не вернулся ещё, — пояснил рында.
— А где он? — спросил я.
— А мне что ли докладывают? — фыркнул он. — Кабы знал, так сказал бы.
— Понял, и на том спасибо тебе, — кивнул я.
Я хоть и служил лично государю, проблемы с доступом так и остались. С другой стороны, я вообще только что вернулся из поездки.
Светлица, которую пожаловал мне царь, всё ещё числилась за мной, так что я пошёл к ней, по пути здороваясь со знакомыми и незнакомыми обитателями Кремля. Ощущение было такое, будто я и не уезжал вовсе. Всё те же люди, всё те же лица, те же коридоры и залы.
Вся ближняя свита царя, однако, ещё не вернулась, сопровождая его на пасхальной службе, и я мог только надеяться, что Иоанн вернётся в свои палаты, а не отправится куда-то ещё. Я подготовил доклад по казанскому делу и с нетерпением ждал, когда смогу его представить.
С другой стороны, сегодня наверняка будет пасхальный пир, праздник, всё-таки. И не просто праздник, а первый по значимости во всём году, даже главнее Рождества. Так что государю сегодня точно не до меня. Можно, конечно, заявиться на пир без приглашения, как я уже делал, незваным гостем, но царь точно не обрадуется моему появлению.
Я теперь служил для него живым напоминанием о совершённом грехе, как бы я ни старался убедить его в необходимости жёстких мер.
Так что я этот самый пир решил пропустить, и вместо Грановитой палаты пошёл на знакомую уже кухню, где и разговелся куличом и парой яиц. Кулич, что удивительно, вовсе не походил на знакомые мне высокие сдобы с белой глазурью, а больше напоминал каравай. Сладкий, пышный, из пшеничной муки, обычный белый хлеб, какой спустя пять веков можно будет в любое время найти в любой булочной.
А к царю пошёл только на следующий день. Подготовил грамотку, продумал заранее свою речь, нарядился, доложил через боярина Вешнякова, дождался, когда Иоанн Васильевич соизволит меня принять.
Он снова работал в тесной каморке, которая у кого-либо другого могла бы вызвать приступ клаустрофобии, но в тесноте рабочего кабинета царь чувствовал себя прекрасно, как черепаха в панцире.
— Христос воскресе, государь, — поклонился я.
По обычаю, ещё сорок дней после праздника Пасхи надлежало приветствовать друг друга именно так.
— Воистину воскресе, — проскрипел Иоанн, глядя на меня из-под насупленных бровей.
Вид у него был нездоровый, болезненный. Царь, похоже, на очередном богомолье простыл, и его бледный вид вдруг дал мне понять, что он — такой же человек, как и мы все, просто находящийся под неимоверно тяжёлым грузом ответственности.
— Сказывай, с чем пришёл, — хрипло сказал он.
Я пришёл к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало…
— Доложить о поездке казанской, — сказал я, извлекая из рукава свиток с докладом.
— Воротынский там не шалит? — хмыкнул царь. — А то знаю я его…
— Нет, государь, — сказал я. — Ждёт не дождётся, когда уже Казань покинет.
— Коли так, значит, покинет, — сказал царь, разворачивая свиток с моим докладом и вчитываясь в рукописные строчки, над которыми мне пришлось изрядно попотеть.
Иоанн, в отличие от князя Воротынского, читал бегло, быстро. За книгами он проводил значительную часть дня, читая не только доклады и документы, но и для развлечения.
— Ясно, — протянул он. — Всё никак не угомонятся…
— Как же они угомонятся, если их то и дело подначивают? — хмыкнул я.
— Кто? — посмотрел на меня царь.
— Наши же воеводы, по незнанию, османы, чтобы границы твои в беспорядок привести, священники воинствующие, в попытках к православной вере обратить, — перечислил я. — Вот они и сопротивляются.
— И на всё-то у тебя своё мнение есть! — язвительно произнёс государь.
— Такой уж я человек, — пожал я плечами.
— Ладно. Службу ты хорошую сослужил, — сказал Иоанн.
— Заехал я по пути в поместье новое своё, — поспешил пожаловаться я, до того, как царь отошлёт меня прочь. — В землях черемисских, пятьсот четей мне дадено.
— Так, — проворчал царь. — Разорено оказалось?
— Нет, государь. Там
