Николай I. Освободитель. Книга 4 (СИ) - Андрей Николаевич Савинков
А как на меня кричал брат! Его причем совсем не смутило мое лежачее положение — правда, надо признать, к тому моменту как он добрался из Крыма, где успел обосновался, я уже вновь чувствовал себя человеком, а не умирающим лебедем, — как и присутствие беременной жены. Его, впрочем, тоже нельзя за это винить, Александр меньше всего хотел после смерти Екатерины потерять еще и меня. Ну и конечно сама необходимость в спешном темпе зимой переться из теплого Крыма в холодный Питер естественно улучшить настроения тоже не могла.
Окончание года, не смотря на все неприятные ноябрьские события, прошло для меня на мажорной ноте. 15 декабря Александра успешно родила девочку, названную Ольгой, и это событие само по себе, перечеркнуло весь предыдущий негатив.
А 22 декабря в канун Рождества был пущен первый сквозной поезд из Питера в Великий Новгород. Самое главное сейчас в стране строительство, пожирающее огромные ресурсы, было еще далеко от завершения, однако ветка Петербург-Великий Новгород — в однопутном правда пока исполнении уже потихоньку начала работать. Опять же по большей части по ней доставляли стройматериалы и работников для строительства самой железки а также всей сопутствующей инфраструктуры, однако и пару просто пассажирских поездов тоже поставили в расписание.
Самой главной проблемой дороги были в первую очередь мосты, которые висели на ногах строителей подобно гирям. Если бы не обилие крупных рек на маршруте прокладки дороги, время строительства сократилось бы на год если не на два.
В целом год окончился скорее счастливо, чем нет. Моя болезнь, роды жены и возвращение в столицу императора позволили нам с Александрой в этом году просачковать и забить на обязательные в ином случае рождественские и новогодние мероприятия. Благодаря этому удалось впервые за несколько лет провести праздничное время с удовольствием. Дома рядом с камином в окружении любимых людей. Без шампанского и мандарин правда, но тут уж что поделаешь: алкоголь ни мне ни жене пока врачи не советовали употреблять, а мандарин и вовсе пока в Санкт-Петербург не возили.
К своим непосредственным обязанностям я смог приступить только к концу января. Пришлось сходу погрузиться в коммерческие дела, требовавшие личного внимания: хлопоты по управлению государством вновь взял на себя Александр.
— Как тебе? — В кабинете императора кроме меня и самого самодержца находился еще обер-прокурор Синода. Едва я увидел его тут, сразу понял, что вечер будет испорчен без шансов на исправление. Не ошибся.
— Отвратительно!
— Вот именно, отвратительно! — Было видно, что Голицына аж подмывает от внутреннего негодования. Удивительно, но все время пока Александра не было в столице он умудрялся вести себя более-менее прилично, я почти поверил в его адекватность. — И что вы будете делать с этим, ваше императорское высочество?
— Кто же так свет выставляет? А композиция кадра? Ну вообще, зачем столько одежды, если уж снимать такие карточки, то нужно девушек раздевать полностью, — у меня в руках была стопка действительно весьма паршиво сделанных порнографических фотографий, с которых полуодетые барышни томно смотрели на зрителя и пытались принять соблазнительные позы. Получалось весьма и весьма сомнительно. — Откуда дровишки?
Стихотворение про катающегося на телеге мальчика еще написано не было, поэтому отсылку никто кроме меня не понял, но суть вопроса была очевидна и так.
— Один из добрых прихожан столицы нашел у сына, — вместо кипящего Голицына ответил император. — Отдал священнику, а тот передал дальше.
— Ааа, ну да, наша знаменитая тайна исповеди, понятно, — я продолжил перебирать карточки. На взгляд жителя 21 века они были крайне целомудренные. Собственно, даже эротикой эти поделки назвать было сложно: слишком уж много на девушках было одежды: неприкрытыми оставались только отдельные части тела. — О! А вот эта симпатичная. С такой можно было бы и развлечься.
Я протянул фотографию — вернее светопись — императору, тот присмотрелся и кивнул, было видно, что отсутствие у меня смущения его совершенно не удивило.
— Как вы можете! — Возмущенно, но все же не переходя определенную черту, воскликнул обер-прокурор, — это же распутство, отвратительно! Нужно найти и наказать тех, кто это делает и распространяет.
— Надо найти, — согласился я, — во-первых, как я уже говорил, качество изделия ниже всякой критики и наносит вред репутации моих светосалонов.
— А во-вторых? — Император уже неприкрыто ржал от сложившейся ситуации.
— А во-вторых, тот кто это делает, — я ткнул пальцем в стопку светописей, — использует мое оборудование и явно пускает прибыль мимо кассы. Мне такое не нравится.
Я не выдержал комичности ситуации — видимо обер-прокурор Синода, главный в стране ревнитель морали всерьез рассчитывал, что вернувшийся из отпуска император сможет надавить на наследника — и тоже улыбнулся во все тридцать два. Резоны Голицына в целом были понятны: Александру еще только 46 лет, править он может еще лет двадцать легко, а со мной в качестве императора или даже регента ему все равно будет не по пути. Значит нужно очернить меня, и задержать брата на троне на как можно более долгий срок. Вот только порнографические карточки как инструмент политической борьбы — это как-то не слишком серьезно.
— То есть падение нравов и распутство, которому потворствуют ваши светосалоны вас, ваше императорское высочество, никак не смущают?
— Неа, — с максимально беззаботным видом забросил ногу на ногу и посмотрел Голицыну прямо в глаза. С тех пор как я забрал у него почтовый департамент и отдал его Аракчееву, Александр Николаевич не находил себе места пытаясь собрать на меня столько компромата, сколько мог. Это было так очевидно, что даже люди Бенкендорфа маяковали о ведущемся чуть ли не в открытую подкопе. Вот только это была игра, в которую можно играть вдвоем. Да и весовые категории у нас все же сильно отличались. — Секс, господа, важен в жизни людей. Пока не было фотографии голых женщин рисовали и лепили из глины, теперь будут фотографировать, появиться еще что-то — обязательно сразу найдется умник, желающий использовать это в сексуальном плане. Так было есть и будет, считать иначе — как минимум наивно.
— И что же, вы ничего с эти не собираетесь делать?
— А что можно сделать? — Я удивленно вскинул бровь, — сейчас светописные аппараты мы делаем только для своих салонов, но вскоре собираемся пустить их в свободную продажу. Каждый сможет делать те снимки, какие душе угодно. Или вы предлагаете к каждому светохудожнику по жандарму приставить дабы держал и непущал?
— Хм… Возможно стоит ограничить распространение таких аппаратов? — Император бросил взгляд на своего протеже, потеребил бакенбарды и выдал предложение. — Возможно учредить отдел в МВД, который выдавал бы разрешение на использование светописных аппаратов. Бесконтрольное использование подобной техники может представлять собой опасность для общественного порядка…
— Кхм… — Подал голос обер-прокурор.
— И общественной морали конечно, — добавил император, хоть было понятно, что мораль его интересует исключительно во вторую очередь.
— Это возможно… — Понимая, что так просто от брата, раз уж он обратил внимание на проблему, не отделаться, я попытался придумать, как уменьшить негативное воздействие до минимума. — Мы собираемся открывать коммерческую школу светохудожников — техника сложная просто взять и начать пользоваться не выйдет — можно дать указание людям Бенкендорфа проверять всех студентов на благонадежность.
— Хорошо, тогда есть еще один вопрос, который Александр Николаевич хотел поднять.
— Да, Ваше императорское высочество, — почувствовав, что ему, что называется пошла масть, Голицын видимо решил высказать все накопившиеся за последнее время претензии. — Я обратил внимание на то, что в патронируемом вами Электротехническом институте сложилось настоящее засилье иностранных студентов и преподавателей. Более того, на сколько я знаю, вы целенаправленно, ищете заграницей людей по некоторым неясным для окружающих мотивам и приглашаете их в Россию выдавая именные стипендии и назначая на преподавательские должности в обход соотечественников. Дошло до того, что уже больше половины преподавателей там исповедуют лютеранскую веру, а кое-кто и вовсе — католическую.
Католиков на Руси традиционно не любили. Может быть
