Конторщица - А. Фонд
– Горшкова! – из щели между контейнерами помахала Алевтина Никитична. – Сюда иди!
Я заторопилась за колобкообразной завхозихой, стараясь не отставать. Невзирая на свою внешнюю неповоротливость, передвигалась она между бочек, каких-то стеллажей и контейнеров с ловкостью заправского эквилибриста.
Наконец, она нырнула в неприметную дверь в бетонной стене. Я последовала за ней и оказалась в большом полутемном складском помещении, забитом мешками и ящиками. В помещении пахло цементной пылью и свежей древесной стружкой. Я чихнула и зябко поёжилась.
– Здесь жди, – угрюмо буркнула Алевтина Никитична и скрылась в соседнем боксе.
Не успела я осмотреться, как она уже вернулась, протягивая три талона:
– На, вот, раз Иван Аркадьевич велел, – проворчала, смерив меня недовольным взглядом, – не пойму только, с чего вдруг такие привилегии?
– Да как сказать… муж выгнал, жить негде, все вещи отобрал, даже старый бюстгальтер, – скороговоркой отрапортовала я. – Сегодня переночевала на полу в кухне нашей коммуналки, а Иван Аркадьевич вот в профилакторий на неделю пока определил пожить. Обещает с жильем помочь. А одежда нужна, чтобы завтра на комиссии министерской выступить. У меня же только вот, что на мне, осталось.
– Ох, ты ж, боженьки, – ахнула Алевтина Никитична. – Вот делааа… Ты хоть ела сегодня?
Я пожала плечами:
– Утром не было возможности, сами понимаете, они же там вдвоем со свекровью были… в обед прождала супруга, чтобы в ЗАГС идти заявление писать, а вечером еще не успела…
– Ай-яй-яй, – покачала головой завхозиха. – Идем-ка!
Мы вошли в небольшую комнатушку, почти чулан. Судя по продавленному дивану, столу и крашеному синей масляной краской стеллажу с ключами – это была каморка сторожа. Но сейчас он еще не подошел, и комнатка пустовала.
– Садись, хоть чаю попьем, – пробормотала завхозиха и передо мной материализовалась банка с чуть теплой гречневой кашей и бутерброд с салом. – Ложку вот держи и вперед, сейчас чайник вскипит.
Я не стала выделываться и быстро замолотила ложкой. С голодухи каша показалась мне необычайно вкусной, рассыпчатой, зажаренной мелкими сочными шкварками с луком и морковкой. Тем временем Алевтина Никитична плеснула в пузатую чашку заварки, долила кипятком и щедро насыпала аж три ложки сахара.
– Тебе сладкий нужен, – буркнула она, помешивая ложечкой, – чтоб силы, значит, вернуть. Пей давай.
Пока я блаженно пила обжигающе-сладкий чай, она куда-то вышла. Не успела я допить, как Алевтина Никитична вернулась. В руках у нее были два свертка.
– Держи вот, – проворчала она, глядя исподлобья.
– Что это? – удивилась я. Развернув бумагу обнаружила махровое полотенце, две простыни и наволочку, все белого цвета, с синими штампами. Во втором свертке была желтая эмалированная кружка с нарисованной на боку вишенкой и маленький кипятильничек.
– Бери, бери, тебе нынче все пригодится, – она ловко замотала все обратно. – Знаю, как тебе сейчас, сама такая же была. Мы с Иваном Аркадьевичем из одного детдома, только я на пять лет раньше выпустилась. Так-то…
"Ателье Минбыта" располагалось недалеко от депо, в большом кирпичном здании, на втором этаже. Точнее ателье занимало весь этаж. С лестницы посетитель попадал сразу в стихию Изиды: здесь повсюду царили шевиотовые ткани, благородные муаровые драпировки и отрезы пурпурного бархата. Манекены стройными шеренгами благонравно выстроились в центре зала и соперничали за лучший наряд, затмевая друг друга. По стенам, словно в каком-нибудь Версале, владычествовали грандиозные юнкерские зеркала, монументальные трюмо с барельефными изображениями рыхлозадых серафимов и херувимов, а некоторые из них были столь огромны, что отражали даже висевшее на противоположной стене эпическое полотно с какой-то то ли битвой, то ли оргией полуголых целлюлитных божков и богинь в белоснежных тогах. На блестящем паркетном полу стояли напольные вазы темного пупырчатого стекла, увитые виноградными листьями и гроздьями. В общем, в стиле "дорого-богато".
Посетителей в "Ателье Минбыта" не было.
Я уже минут пять взирала на все это безумное великолепие, а мастера всё не было. Наконец, из соседнего зала вышла женщина с сантиметровой лентой на шее. Увидев меня, она так удивилась, словно я привидение:
– Не обслуживаем! – возмущенно сообщила она.
– Я от Алевтины Никитичны Пахомовой. Она вам разве не звонила? – я помахала талонами.
– Ах, вы от Алечки? – мгновенно подобрела женщина. – Это вам к Веронике Рудольфовне. Я позову.
Женщина упорхнула, одарив на прощание мимолетной улыбкой:
– Вероничка Рудольфовна! – донесся из второго зала ее щебет, – тут к вам дамочка пришла, от Алечки.
Буквально через мгновение в зал вышла то ли мадам, то ли мадмуазель, про таких говорят "без возраста". Пышные кудри (парик?) были перетянуты на лбу пестрой тесемкой, с бомбошками.
– Добрый день, дорогая, – глубоким грудным голосом поздоровалась она. – Алечка мне звонила. Давайте талоны сюда. Прекрасно, прекрасно. Итак, я вас слушаю.
Она стрельнула глазами на лидочкин потертый чемоданчик, но предпочла сделать вид, что ничего не заметила.
В результате часового общения я оказалась обладательницей темно-голубого вельветового платья, строгого сарафана из серой костюмной ткани и бледно-зеленого жакета средней длины. Даже перешивать особо не пришлось. И хоть я стала беднее на двести семнадцать рублей, но все вещи были из очень дорогих качественных тканей, так что носить буду долго и денег не жалко.
А еще удалось разжиться беретом молочно-белого оттенка из тонкой шерсти (хорошо, что мыло свекровь не увидела, так что небольшой презентик из двух брусочков сделал Вероничку Рудольфовну очень сговорчивой). Как раз сейчас можно носить. В том числе и в помещении. У Лидочки изначально были пережженные химические кудряшки, я попыталась их хоть как-то выпрямить, к тому же волосы отросли и темные корни некрасиво диссонировали с волосами, которые к тому же смылись и теперь были некрасиво-желтоватыми. А под беретом будет не видно.
