Малахольный экстрасенс. Дилогия (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович

— Что ты собираешься делать? — спросила удивленно.

— Приводить в порядок место обитания, — подмигнул он.

Для начала он достал отвертку, открутил с выпавшей из гнезда розетки верхнюю панель и задвинул ее в стену.

— Тебя током стукнет! — заволновалась Вика.

— Если палец в клемму сунуть — обязательно, — подтвердил он. — Но крепежные винты не под напряжением.

В следующие полчаса Михаил закреплял розетки и чинил краны на кухне и в ванной — те обильно подкапывали. Бачок в туалете тоже подтекал. Миша снял с него крышку, посмотрел, хмыкнул, подогнул проволоку, на которой держался пластмассовый поплавок, и вода перестала журчать.

— Наконец-то в доме появился мужчина! — оценила Вика. — Не ожидала, что умеешь.

— Не забывай, что я инженер, — улыбнулся он. — На заводе приходилось и к станку вставать. А теперь доставь удовольствие своему мужчине.

— Прямо сейчас? — смутилась Вика.

— Ты не так поняла, — засмеялся он. — Покажи обновки. Но твоя мысль мне нравится.

— Пошляк! — фыркнула она.

Дальше был показ мод. Он одобрил все обновки, но особо оценил спортивный костюм с кроссовками.

— Ты в нем как лебедушка белая, — заявил.

— Как в таком бегать? — вздохнула Вика. — Это ж красота какая! У меня есть старый и кеды.

— В старом будешь картошку копать, — не согласился он. — В этом — бегать. И пусть все умрут от зависти! А теперь хвастайся бельем.

Стоит объяснять, чем завершился последний показ? Вика, впрочем, не возражала. Ну совсем ни капельки…

Глава 8

Врачом Семен Терещенко стал в третьем поколении. Его дед, Самуил Коган, выросший в белорусском местечке, ухитрился, несмотря на черту оседлости, окончить гимназию, а затем — полный курс Московского университета. Отец Семена, Яков, учился при Советской власти. В мединституте познакомился с красавицей-хохлушкой Люсей Терещенко. Разом вспыхнувшая любовь завершилась браком. Распределение молодая семья получила в Тамбов, где родился Семен, в ту пору Самуил. С началом войны Якова мобилизовали и направили в военно-полевой госпиталь, где он служил долгих четыре года. К семье вернулся только в 1945 году. Жена осталась при военном госпитале — их в Тамбове развернули множество. Сема навсегда запомнил день, когда порог их комнатки в коммунальной квартире переступил высокий офицер с орденами и медалями на груди, и мать, охнув, метнулась к нему. Родители обнялись, а он стоял, не понимая, кто этот дядя, и почему мама плачет…

В Тамбове Коганы не задержались. В пострадавших от войны землях СССР требовались врачи, семья переехала в Минск. В столице БССР перспективы виделись привлекательными. Так и случилось. Семье врачей выделили квартиру — пусть в бараке и с удобствами во дворе, но отдельную. В Минске Самуил и стал Семеном. В конце 40-х в СССР случилась кампания против «безродных космополитов», и родители Семы, посоветовавшись, поменяли ему имя и фамилию. Самуил Коган стал Семеном Терещенко, а при получении паспорта выбрал национальность матери. С той поры по всех документах числился украинцем.

Разумеется, те, кому нужно, знали о его происхождении, но формально придраться не могли. «Украинец» Семен не давал повода. В школе вступил в комсомол, на собраниях говорил правильные речи, а если и колебался иногда, то вместе с линией партии. Школу он закончил с золотой медалью и поступил в Минский медицинский институт. Хирургию своей специализацией выбирать не стал, вовремя сообразив, что не имеет к этому склонности и таланта. Отец, к тому времени известный и заслуженный врач, помог сыну распределиться в столичную клинику, где Семен работал под руководством молодого светила в области белорусской оториноларингологии, будущего доктора медицинских наук и профессора. Под его руководством защитил кандидатскую диссертацию. Научная степень не вскружила голову молодого врача. Семен отдавал себе отчет, что ученый из него так себе, потому выбрал административную стезю. Руководить ему нравилось больше, чем лечить. Еще в институте он вступил в КПСС, куда его, сына фронтовика и комсомольского активиста, приняли без проблем. В клинике стал членом парткома, а со временем возглавил его. Это благоприятно сказалось на карьере. Ей не помешали даже антисемитские настроения и установки, возникшие в СССР с началом эмиграции евреев. На собраниях Семен клеймил позором израильскую военщину, сгонявшую арабов с их исконных земель, это заметили и оценили. Коган-Терещенко получил под начало клинику. Не самую престижную и именитую[22], но столичную.

В период «большой алии» — массового исхода евреев из СССР, начавшемся в 1988 году, Семен остался в Белоруссии. Почему? Ну, во-первых, евреев, как он, по отцу, в Израиле не слишком привечали. Во-вторых, там следовало начинать с нуля. Дипломы врачей из СССР в «Земле обетованной» перестали признавать, и Семен, утративший квалификацию на руководящей должности, не сумел бы ее подтвердить. Перебраться в США, как сделали некоторые из знакомых ему врачей-евреев, было не лучше. Там тоже следовало подтвердить диплом, для чего следовало сдать экзамены на английском языке, а потом пару лет стажироваться… Заниматься этим в пятьдесят лет? Увольте! В Минске он солидный и уважаемый человек, кандидат в члены ЦК КПБ и депутат Верховного Совета.

Единственное, что огорчало Терещенко, так это происходившие в СССР события. Некогда могучая страна кипела и трещала по швам. В Белоруссии к власти рвались националисты. Их лозунг: «Чемодан, вокзал, Россия», мягко говоря, настораживал. Семен отдавал себе отчет, что случится в случае победы БНФ. Должность главного врача он непременно потеряет — национальность не та. Становиться рядовым врачом Терещенко не хотелось. Могли припомнить и членство в КПСС. Одновременно ветер перемен нес и новые возможности. Ослабел диктат партии, министерство здравоохранения не стояло более за спиной, контролируя каждое движение. Возникшие, как грибы после дождя, кооперативы предлагали услуги по ремонту помещений, работать с ними было просто и легко. Никакого затягивания сроков, превышения сметы, которую замучаешься согласовывать. Подписали договор, определились с фронтом работ — и через месяц готово. Расценки государственные, никакой ОБХСС[23] не придерется.

К своей клинике Терещенко относился, как к любимому ребенку. Тем более, что собственные дети выросли и не требовали родительской опеки. Клиника — наоборот. Ворох неотложных забот занимал главного врача с раннего утра до позднего вечера. Клиника — это не только врачи и медсестры. Огромное и требующее неусыпного надзора хозяйство. Пищеблок, лекарства, медицинский инструмент, водопровод, электрические сети… Где-то и чего-то не довезли или не поставили, где-то прорвало или замкнуло. Везде требовалось вмешательство главного врача, Семен и крутился. Когда на прием попросилась ординатор Комарик, он удивился, но назначил ей на вечер. О чем может просить рядовой врач? Перевести в другое отделение? Так это решается иначе: начинать нужно с непосредственного руководителя. Попроситься в отпуск? Аналогично. «Странно», — подумал Семен, но почти тут же забыл — забот хватало.

В назначенное время молодая врач вошла в его кабинет. Ее облик изумил Семена. Лицо женщины словно сияло изнутри, глаза лучились, Комарик выглядела довольной и счастливой. Это контрастировало с тем, какой ее помнил Терещенко. Он знал о неудачном замужестве и болезни ординатора. Опытным взглядом оценил наряд подчиненной. Красивая импортная блузка с кружевами, джинсовая юбка-клеш, на ногах дорогие заграничные босоножки. Как отец двух дочерей, Терещенко знал цену таким вещам. На зарплату ординатора не купишь.

— Добрый вечер, Семен Яковлевич! — поздоровалась Комарик.

— Здравствуйте, Виктория Петровна! — ответил Терещенко. — Проходите, присаживайтесь. Замечательно выглядите! Вы, вроде, отгулы брали. Отдых помог?

— Отдых тоже, — кивнула посетительница, устроившись на стуле за приставным столом. В руках она держала картонную папку. — У меня к вам предложение, Семен Яковлевич.