Попова Александровна - Пастырь добрый
- По какому праву вы говорите со мной в подобном тоне! - вскинулся тот, однако по тому, какой растерянный взгляд бюргермайстер бросил на молчаливого Керна, было ясно, что упомянутый им тон свое действие все же возымел.
- По праву, данному мне Святой Инквизицией, - окончательно осмелев, отрезал Курт; от злости на блюдущее нейтралитет начальство в голосе прорезалась не ожидаемая им от самого себя жесткость. - А кроме того, я не сказал ничего недозволительного или ложного, а также для вас оскорбительного. Соберитесь, и я хочу слышать в ответ на свои вопросы - ваши ответы, а не истерики или нападки. Итак, пропажу мальчика вы обнаружили утром, войдя в его комнату; так?
Тот не ответил, продолжая буравить его взглядом; Курт кивнул.
- Так. Стало быть, вы пришли к нему рано. Это ваше обыкновенное поведение - являться в комнату сына ранним утром?
- Я шел примиряться, - наконец, с трудом разомкнул губы Хальтер, отведя взгляд в сторону, и приложился к фляге снова, отпив теперь всего глоток. - Мы ссоримся... ссорились нечасто, и я... Словом, я решил предложить ему вроде как сделку - дозволить брать моего жеребца, когда захочет, чтобы учиться владеть седлом, а я подарю ему собственного на двенадцатилетие... подарил бы...
В его горле что-то булькнуло, губы сжались, и Курт поспешно сдвинул брови, вновь приняв строгий облик, не дожидаясь повторных изъявлений горя, каковых снова мог уже не вынести: в одном бюргермайстер был прав - его единственной потерей была смерть родителей в возрасте, уже почти забывшемся, и понять сидящего напротив человека и любого, ему подобного, он не мог, отчего в таких ситуациях ощущал себя несколько не в своей тарелке. Будь Хальтер подозреваемым (вот странность), нужные слова сложились бы сами собою, и чувства были бы иными, но сейчас, в эту минуту, когда говорить надо было всего лишь со свидетелем, испытывались лишь раздражение да еще малая толика злости на собственную нетерпимость, ибо именно разум, к коему он призывал бюргермайстера, как раз и подсказывал, что Хальтер имеет полное право минимум на половину всего, что он наговорил, и что в данной ситуации он достоин похвалы уже за то, что не рвет на себе волосы и не швыряется мебелью...
- Возьмите себя в руки, - порекомендовал Курт, вновь чуть повысив голос. - И отдайте флягу, с вас довольно.
На сей раз тот не возразил ни словом, окончательно ошалев от неожиданной жесткости следователя, и он продолжил поспешно, стараясь не упустить момента, все так же чеканно и почти резко:
- Это случалось ранее? Ваш сын уже был замечен в подобных проявлениях недовольства?
- Убегал ли он раньше? - тускло уточнил Хальтер, уже не поднимая глаз, и чуть заметно дернул плечом: - Нет. Никогда. Он мог спрятаться на чердаке или в гостевой комнате, куда обыкновенно мы не заходим, но он никогда не уходил из дома. Поэтому вы и застали меня в столь... взбудораженном состоянии. Именно потому, что я попросту не знал, чего ожидать от такой ситуации, потому, что воображал себе разное, и... Но такого представить не мог...
- Да, - отозвался Курт чуть мягче; тот медленно поднял к нему мертвый взгляд, и подумалось невольно, что именно сейчас стало очевидным сходство между ним и тем мальчиком, на чье тело он смотрел чуть более часу назад - быть может, именно из-за этого омертвелого, погасшего взгляда. - Да, - повторил он уже едва слышно, - так бывает всегда. Что бы ни происходило вокруг, неизменно кажется, что беда никогда коснется тебя самого или твоих ближних. Все напасти - словно что-то далекое и мнимое, как дикие племена варваров, о которых слышишь рассказы, но которых никогда не видел и не увидишь. Даже когда это происходит, все равно не можешь поверить... Да, - кивнул он снова, увидев недоверчивое удивление в лице бюргермайстера, - я тоже терял родных, майстер Хальтер, и мне ваши чувства не чужды. Именно потому я и прошу вас взять себя в руки: после, когда горе успокоится, когда остынет и станет ледяной коркой на вашем сердце, единственное, что сумеет этот лед растопить, пусть и отчасти, пусть на время, это мысль о том, что виновник наказан. Не скажете же вы, что это не так? Что вас это не заботит? Что мысль о мести сердце не греет?
- Все, что могу, - со сдавленным хрипом выцедил тот. - Любая помощь. Люди, сведения, деньги - все. Наши дознаватели - неучи, это всем известно, а вы сможете, я знаю. Найдите его. Как угодно. Скажите, что я должен сделать, и вы получите это.
- Сейчас вы можете уйти, более мне от вас ничего не нужно - пока. Если в будущем у меня появятся вопросы...
- Хоть среди ночи, - немедленно отозвался Хальтер на его вопросительный взгляд. - Поднимите меня мертвого, если потребуется, только найдите его. Но - его, ясно? Меня не успокоит кто-то, на ком можно отыграться, мне нужен подлинный виновник.
- Разумеется, - решительно заверил его Курт. - Ведь вы лучше кого бы то ни было знаете, насколько добросовестен в расследованиях Друденхаус.
- Дознание ведете вы, майстер Гессе, ведь так? - почти перебил тот и, не дожидаясь ответа, поднялся, уставясь на Керна требовательно и хмуро. - Если мое слово имеет хоть какую-то значимость в этом городе, я желал бы, чтобы и впредь дело оставалось в его ведении.
- Сукин ты сын, - заметил Керн с тяжелой усмешкой, когда Хальтер покинул комнату, и Курт зло огрызнулся:
- От такого слышу.
- А не излишне ли ты волен стал, сын мой? - поинтересовался тот, не взяв на себя труда даже изобразить хотя бы напускного гнева. - Запретить бы тебе таскаться во всякие злачные непотребища, уж больно скверно они воздействуют на твою неокрепшую душу.
- Запретите, - хмыкнул он с откровенной издевкой. - Посмотрим, много ли вы нароете без моих злачных пажитей.
- Не ерепенься, Гессе, - уже серьезно вздохнул тот. - Как ты только что говорил бюргермайстеру, оставь эмоции и подумай о пользе дела; а для пользы дела наилучшим оказалось именно твое участие в этом разговоре. Мне он выговаривал бы до скончания веков, а Дитриха с Густавом и вовсе слушать бы не стал: тут наше давнее знакомство и сотрудничество как раз имеют худое влияние на ситуацию. Ты же человек сторонний, для него не знакомый, да еще и с определенной репутацией, а кроме того... - Керн помолчал, словно собираясь с решительностью, и медленно договорил: - А кроме того, от твоего ректората, видимо, не зря имеется примечание вверять тебе всякое расследование, на каковое ты обратишь внимание. Есть в тебе, Гессе, необъяснимый талант прижимать людей к стенке. И высказываешь, казалось бы, то же, что все, и никаких особых доводов не прилагаешь, однако же - говорят с тобой, как на духу, и делают, что требуется. Сейчас ты заполучил Хальтера за пять минут, при этом ни одного обвинения в сторону Друденхауса им не было высказано и, убежден, теперь уже не будет. И пожелание его я намерен исполнить, причем с величайшим удовольствием: расследование это - твое от и до. Вперед.
- Ave, Caesar [39]... - пробормотал Курт себе под нос. - Что-то паршивые у меня возникают чувства при такой похвале, - покривился он обреченно, и тот развел руками:
- Уж не обессудь, одаряю, чем могу. А теперь, Гессе, aufer nugas[40]: за работу. Отчет мне немедленно, и не вздыхай с таким видом - мне нужны твои выводы, а также перечень того, что ты сочтешь необходимым сделать. И, уж будь любезен, до того, как славные горожане вынесут ворота Друденхауса, требуя возмездия.
Глава 7.
Горожане молчали.
Город пребывал в тишине, словно бы кельнцев истребляла неведомая болезнь, с которой невозможно бороться никакими известными способами, а вовсе не таинственный убийца...
Отчет Курта, более походивший на перечень указов, был принят начальством без единого замечания и прекословия и исполнен в тот же день; как следствие одного из таких указаний, на стены домов сейчас развешивали листы с призывом, оглашаемым вслух для каждого, не владеющего наукой чтения: «Denk an Ausgangsverbot![41]». Под этой строчкой, выведенной попросту гигантскими буквами, разъяснялось, что всякий ребенок любого положения, невзирая на звание родителей и прочая, находящийся на улицах Кельна при наступлении сумерек в одиночестве, будет задержан и препровожден в отчий дом под присмотром (с последующим внушением упомянутым родителям), либо же «будут предприняты иные действия ввиду сопутствующих обстоятельств». Что означало последнее, даже Керн представлял себе с некоторым трудом, однако сия смутная формулировка оставляла свободу действий на всякий, как выразился Бруно, пожарный случай. Вторым распоряжением, рекомендованным Куртом, был указ о том, что всякий горожанин обязан с наступлением темноты вывешивать у двери в свое жилище фонарь, масла в котором будет довольно для того, чтобы горел он всю ночь до рассвета; те, чьи доходы не позволяли им издержаться на подобное весьма затратное дело, должны были обратиться с соответствующим прошением к бюргермайстеру, каковой и выдаст все необходимое лично в руки нуждающемуся.
