Раиса Сапожникова - Моя Крепость
Ее слушались. По ее грозному взгляду голоса опускались до шепота.
Здесь она правит бал! И начала расправляться ее спина, согнутая за много лет жизни в прислугах. Постепенно «мистрис Барбара» стала настоящей «мистрис». И даже ее лицо, простое, очень крестьянское, начала посещать не угодливая, а горделивая улыбка хозяйки дома.
И тяжелый, в общем-то, труд кажется много легче, когда за него так уважают...
— Доброе утро, — послышался от порога голос донны Эвлалии. — Вы уже на ногах, мистрис Барбара, даже в трудах!
— Доброго утра и вам, сударыня, — отозвалась учтиво та. — И сами-то рано встаете, правда? Небось и тепленького со сна не пили... В котле уже закипело, плесните себе в кружечку, уж будьте любезны! Руки-то у меня в муке, не обессудьте.
— Не беспокойтесь, мистрис Барбара, я сама налью. Спасибо, как раз хотелось напиться. Помощь свою пока не предлагаю, месить вы сами любите. А огонь тоже развели? Без помощи?
— Какое там! Я и проснуться не успела, как Сэм дрова притащил и огонь высек. Славный паренек. Говорит, мастер Тавис еше с вечера велел не забыть, печь разжечь и воды натаскать полный котел. Удобно же: как раз стража сменяется, значит, время.
Барбара разговаривала, а руки ее ритмично сжимали и разминали будущий хлеб. Действительно, месить она предпочитала всегда сама. Пусть это самая трудоемкая процедура, но зато и самая важная. Опара сделана с вечера, все вовремя, последний кусок будет готов через пару минут. Потом можно отдохнуть, пока тесто подходит... А Эвлалия уже знает, как подготовить печь, она сама вычистит под, подаст противни...
Если отдохнуть, потом можно еще что-нибудь испечь. Побаловать господ пирожками или медовыми коржиками, которых леди Хайди большая любительница. Олуэн говорит, барышня эти коржики в вазе на столе держит, за вышиванием или за разговором один за другим в зубки тянет, дай ей бог здоровья и жениха благородного...
— Сегодня, может быть, упадет снег, — Лалли, передернув плечами, выглянула в еще темный двор. Для нее снег был диковинкой, о которой она только слышала. И немного побаивалась. У горячей печи не могло быть прохладно, но зима уже подступала.
— Хорошо, если так, — протянула Барбара, разгибаясь. — А то мы уж все извелись в ожидании. А Рождество через две недели!
— Рождество? — Лалли остановилась на пути к печи. — Через две... А откуда ты знаешь, Барбара?
Для нее, смутно помнившей христианские праздники, Рождество было почти сказкой. У нее когда-то были отец и мать, они вместе пели что-то божественное, о Пресвятой Деве и рождении ее младенца под звездой, возвестившей приход Спасителя... И родители, и их песня остались в далеком прошлом. Она не помнила даже своего имени. Ее звали «Лалли» в серале, а потом, упрямо объявив себя христианкой, девушка выбрала похожее имя и настояла на повторном крещении. А «донной» стала из-за того, что немножко помнила итальянские слова — то ли впрямь была из Италии, то ли провела там несколько детских лет прежде, чем ее продали в султанский гарем.
— И верно, святого-то отца нет у нас, — вздохнула Барбара, подвигая последний сырой катыш к двум дюжинам остальных, выстроенных на чистом столе. — Но про Рождество грех не знать. Мельник-то вчера приезжал, а он говорил, из Ноттингема монахи в деревню прибыли. И в корчме вроде бы рассказали, как в ихнем монастыре к Рождеству гостей ждут и службу служить готовятся, лики подрисовать мастера ищут — святых лики то есть — а сроку до того две недели... И еще про графа нашего спрашивали, не даст ли на святую обитель какого ни есть пожертвования? А корчмарь, мол, им отвечал, что новый лорд к людям милостив и на святое дело, конечно же, не поскупится...
— И эти монахи пришли в замок?
— Вроде бы пока нет, — покачала головой Барбара. — Но отчего бы им не прийти? Опять же и службу праздничную у нас служить некому. Вот и отслужили бы, и монастырю прибыль. Наш-то милорд деньгами не скуден. Вон сколько всего накупил!
Добрая пекарка была права. За два месяца, что прошли со дня его воцарения на новом месте, граф Арден истратил уже столько золота, сколько другой не собрал бы и за всю жизнь.
У него просто не было выхода. Начиная с овчин, скупленных у всех скорняков Ноттингема — не только для рабов, но и казарму выстелить, и всех слуг обеспечить зимними шубами. Да, он привез много мехов, но кто мог представить себе мороз, всю жизнь прожив в Африке? А попоны? Конюшня же не отапливается. Арабские чистокровные кони о морозе даже и не слыхали!
А уж окна... Джарвису удалось раздобыть несколько стекол. О цене даже стыдно вспомнить. Но нельзя же оставить дам совсем без дневного света, плотно закрыв все окна! А сохранять тепло было возможно только таким образом. Именно этому служило то множество тряпок, что так не понравилось Леонсии и кстати оказалось для бедных рабов.
Как замечательно, что под рукой был Давид из Кента и его хитрые инструменты! С его помощью плотники соорудили вполне годные рамы и закрыли оконные проемы. Правда, не все. Только на женской половине. Остальным придется потерпеть.
И еще сено. Даже после того, как Том Дерек выбраковал половину конского поголовья, заготовить корм для животных стало трудной проблемой. Опять пришлось покупать, завозить и складывать на зиму. В морозы множество сена поможет утеплить денники...
Даже кухня зависела от покупок. В замке не было запасено ни вина, ни провизии для сотни ртов. Только через год погреба наполнятся новым урожаем, а пока мясо и овощи, яйца, растительное масло, сыры, сладости — все привозили с рынка. Этим пришлось почти каждый день заниматься старому Джону Баррету. Ему даже нравилось восседать на телеге с парой тажеловозов, обходить городской рынок и красоваться перед купцами неисчерпаемым графским кошельком.
Но и рынок не мог насытить. Нельзя же скупить товар у всех мясников! Полгорода тогда останется на бобах, в прямом смысле. Поэтому в течение двух месяцев Торину и его людям пришлось ездить охотиться. Благо лес тоже входил в число графских владений.
Охота в английском лесу оказалась для большинства трюком новым и непривычным. Рыцари, у каждого из которых на счету был если не лев, то крокодил или даже слон (несколько человек успели побывать в Абиссинии), не могли с первых дней отыскать оленьих или кабаньих тропок. Даже следы читать пришлось научиться заново.
В одном разъезде участвовали обычно пять-шесть человек. Не всегда они бывали в деревне, чаще проверяли дорогу сквозь лес, встречали из Ноттингема повозку с продуктами. Обычно к этому времени кончали охоту те, кто рано утром выехал в поисках свежей оленины. Спустя две-три недели, редкий поход возвращался без новой добычи. Грузили на телегу, отсылали домой, а разъезд продолжал свой путь вокруг земель Ардена.
Неожиданно для родителей, охотой увлекся юный Родерик Арден.
Этот книжный ребенок, воспитанный мудрецами в духе добра, сам захотел сопровождать рыцарей в их промысле. Первая кровь, что он видел при спасении отца с дочерью от бандитов, не перепугала и не разочаровала его. Оказывается, убивать легко. Даже Мун это сумела! И Родерик научился бить точно из английского лука длиной в его рост. Он был даже более меток, чем его старшие спутники. Правда, он чаще стрелял в более мелкую живность: зайцев, птиц, кроликов. Когда в первый раз после охоты вместе с Эвальдом и Робером он навестил сельскую корчму, добыча на его седле восхитила почтительных посетителей.
Немного смущаясь, мальчик предложил корчмарю угостить людей свежей дичью. Удивленные и недоверчивые крестьяне не решались попробовать его дар. Пришлось их уговаривать. После этого Родерик выслушал столько благословений, что у него уши горели. Но охота предстала перед ним уже другой стороной. Оказывается, кому-то его развлечение может принести редкий праздник...
— Отец, почему они не охотятся? — спросил Родерик своего отца, когда вечером они сели отдохнуть у камина. Правая часть дома уже полностью была обустроена. Первый этаж предоставили сэру Конраду, и в его распоряжении была спальня, кабинет и малый столовый зал. В этом-то зале и сидели отец с сыном.
— Кого ты имеешь в виду, сынок?
— Крестьян. Жителей Баттериджа. Окрестных сел тоже. Они живут рядом с лесом, но не охотятся. А почему?
Лорд Арден вздохнул и принялся объяснять.
— В Англии есть законы, сын мой. Согласно этим законам, лес и все звери принадлежат лорду — хозяину земли. Только он и имеет право убивать дичь в лесу. Он сам, или его люди, но с его разрешения.
— А почему в Египте не так?
— Там другое дело. Большая часть земли там — пустыня. Любой, кто способен выжить в пустыне, может охотится на животных, которых найдет и сумеет поймать или убить. За шкуру льва даже крестьянин может получить вознаграждение, потому что лев — хищник, опасный для людей и скота... И крокодил в нильских болотах, и даже птицы, когда они летят стаей и, сев на поле, уничтожают весь урожай... А тут зверь никогда не покидает леса. Большинство земли — это поля или луга, где пасут скот. Только волки иногда зимой нападают на стада. И дичи в Англии вовсе не столько, сколько на юге. Есть королевские леса, где даже местный барон не имеет права охотится.
