Борис Батыршин - Мартовские колокола
Мальчики засмеялись.
— Жесть. — охарактеризовал услышанное Ваня. — Злые вы всё–таки… садисты! Хотя — если это латинисту устроили, то не удивлюсь…
Николка кивнул. В царских гимназиях латинисты, наряду с преподавателями греческого, всегда относились к категории наименее любимых преподавателей. Программа учебных заведений классического толка вообще была перегружена изучением мёртвых языков: на них у гимназистов уходила почти половина времени, потраченного на занятия. Дети зубрили латинские неправильные глаголы, отрывки из сочинений Юлия Цезаря, Вергилия, Тита Ливия и Цицерона, Демосфена и Фукидида, Еврипида и Софокла, а преподаватели по своей воле не имели права хоть как–то сократить или упростить программу. Оставалось лишь удивляться, как могла вместить в себя такое количество знаний голова щупленького гимназиста. А сколько учебников и пособий приходилось этим мученикам просвещения таскать в своём ранце! Не зря и Чехов в одном из писем назвал как–то гимназиста «товарным вагоном».
— Но есть у нас и очень хорошие учителя. — вступился за честь родной гимназии Николка. — Математик, например — помнишь, я тебе рассказывал, Аллес. Еще и Леонид Андоеевич Степанов, учитель русского. Так у него на уроках все, особенно старшие классы чувствуют себя свободно. А оратор какой — заслушаться было можно, как интересно и красиво объясняет! А сочинения разбирает — потом по всей школе повторяют его фразы, я даже дома пересказываю. И шутит, но не обидно; например, какому–то из старших классов сказал: «Написали бы вы такое письмо своей барышне — это было бы ваше последнее к ней письмо. Пора уметь отвечать за свои слова». А потом сам показывает, как надо отшлифовывать каждую фразу и выражение.
— Всё рано — дисциплина у вас вообще зверская. — не сдавался Иван. — Хоть розог нет — а я‑то, признаться, думал, что вас до сих пор лупцуют.
— Нет. — помотал головой Николка. — В гимназиях — уже давно телесных наказаний нету. В сельских школах, правда, не возбраняется, ну так там и народ другой…
— Ну да, — иронически хмыкнул Иван. — там ведь быдло учится, а вы вроде как дворяне, белая кость…
Ну, знаешь! — возмутился собеседник. — Нам вот тоже достаётся — да так, что я бы порой предпочёл розги! Подумаешь — раз–другой прутиком по заднице, велика беда! А вот как накидают тебе сниженных баллов по поведению, да записей в кондуит — вот тут–то и небо с овчинку покажется. И выгнать могут, очень даже запросто…
— И ладно бы только по поведению! — продолжал гимназист. — Есть ведь ещё и прилежание: пять — «отлично», четыре — «хорошо», три — «добропорядочно», два — «не совсем одобрительно», единица — «худо». Хотя, до единицы мало кто дотягивает — у нас вон, один Кувшинов в классе… Его родителей недавно вызвали в школу — и предложили подумать о бесполезности пребывания их чада в гимназии.
— Как там им сказали? — наморщил лоб, вспоминая, мальчик: — «… так как ваше чадо бесплодно проводит в ней время и своею рассеянностью и совершенным безучастием в учебной деятельности товарищей только отвлекает их от дела и препятствует правильному ходу учебных занятий».
— Если, к примеру, будешь считать на уроке ворон — посадят на первую парту. Там и на виду у учителя, и спрашивают чаще. А если и такое не помогает — поставят стоять у стенки — и стой столбом весь урок, а то и не один!
Круто. — хмыкнул Иван. — У нас–то такого нет, а вот папа как–то рассказывал, что у них, случалось, тоже в угол ставили… правда — только в младших классах. Тогда еще форму носили, вроде вашей — из серого такого сукна, жесткого, неудобного. Он её, правда, застал только в первом классе — но помнит….
— Кстати, об Олеге Ивановиче, — вспомнил Николка. — Не знаешь, как там у них с доцентом дела с манускриптом? А то что–то давненько ничего не слышно…
Отец Вани, Олег Иванович, после возвращения с головой ушел в расшифровку привезённой из Маалюли копии древнего документа, который (как они полагали) только и способен был пролить свет на загадку портала на Гороховской. В этом нелёгком деле ему содействовал Вильгельм Евграфович Евсеин — автор пергамента, открыватель портала, историк, чудом спасённый нашими героями из лап злодея ван Стрейкера. Сам бельгиец пребывал сейчас в бегах — он достоверно покинул Россию, причём отнюдь не в одиночку. Вместе с искателем приключений на Запад отправилась Вероника, бывшая соратница Геннадия, а ныне — начинающая авантюристка и кандидатка на лавры новой Коко Шанель. Известно было — Яша постарался! — что девица эта сбежала со Стрейкером отнюдь не из романтических соображений, а вовсе наоборот, из сугубо прагматических — рассчитывая использовать его связи и положение для того, чтобы основать в Париже собственный дом мод. С собой Вероника прихватила, как это водится у всяких уважающих себя путешественников в прошлое, набитый информацией ноутбук — и оставшимся в Москве оставалось только надеяться, что его содержимое касается лишь индустрии моды. И Каретников, и Корф и Семёнов регулярно просматривали европейские газеты, выискивая в новостях какие–нибудь отголоски деятельности авантюриста и его не в меру шустрой спутницы; но, видимо, еще слишком мало времени прошло, и «круги изменений не успели еще широко разойтись по заводи Времени».
Это поэтическое сравнение принадлежало доктору Каретникову и было употреблено им в смысле скорее ироническом; отец же Ивана воспринял угрозу всерьёз и день ото дня ждал каких–то неприятных сюрпризов, связанных с деятельностью безбашенных «бригадовцев». Если уж быть до конца честным — он и сам наломал в прошлом немало дров, особенно поначалу — чего стоила одна достопамятная история с часами! И здесь–то круги пойти уже успели — не далее, как три дня назад Яша поведал своему покровителю о бурной деятельности с патентами и прочими «привилегиями», которые успел развить его дядя–часовщик. «Круги» эти, конечно, носят пока характер сугубо локальный, частный и вряд ли сколько–нибудь заметно скажутся на историческом процессе; но, как говорится — лиха беда начало. Похоже, Геннадий и его сторонники (чтобы не сказать — подельники), намерены вести себя в прошлом с непринуждённостью и грацией слона в посудной лавке. И, если судить по первым шагам, никаких моральных и прочих ограничений они знать не знают, а если бы рассказать что таковые на свете бывают — не поверят. Мотивы и цели этих молодых людей оставались для наших героев пока что тёмным лесом.
Кое–какие соображения, правда, имелись — в основном, вытекающие из упорных попыток наладить связь с народовольцами–студентами. Яша день и ночь не сводил глаз с группы Геннадия и исправно снабжал своих друзей самой свежей информацией. Так, было уже хорошо известно, что Геннадий и его команда, как правило, избегают пользоваться порталом на Гороховской, проникая в прошлое через московские подземелья. По поводу этого самого подземелья, а точнее — по поводу найденного там портала Иван много чего наслушался как и от отца так и от остальных взрослых, входящих в число посвященных; как ни крути, а если бы не его жажда приключений, радикалы из будущего не имели бы в своём распоряжении такого удачного во всех смыслах канала связи.
Ваня, конечно, переживал; сгоряча он предложил даже снова слазить под землю и взорвать, что ли, проклятый тоннель, сделав его недоступным для незваных гостей. Но — встретил решительный отпор всех до одного своих товарищей. Спор (а вернее сказать — скандал) продолжался около часа и был окончательно прекращён Ромкой, который заявил, что будь он на месте Дрона, то непременно понатыкал бы в тоннеле датчиков движения, видеокамер, растяжек и МОНок[35], да так плотно, что любого, решившего прогуляться по этим тоннелям, разорвало бы в клочья еще на подходах. И что лезть туда надо с хорошим сапёром, со спецаппаратурой разминирования, и только в самом крайнем случае — и никак иначе.
В общем, идею придавили на корню. И теперь единственной надеждой отрезать незваных визитёров из двадцать первого века от порталов оставался сирийский манускрипт — а с ним–то дело как раз и не клеилось. Олег Иванович и Евсеин ночи просиживали в библиотеках по обе стороны портала, стали своими людьми в Православной академии, а точнее — в Заиконоспа́сском монастыре, где располагалось духовное училище (сама академия с 1814–го года обреталась в Троице—Сергиевой Лавре), в котором и преподавал знаток древних языков, переводивший для Олега Ивановича фрагменты коптского текста.
И, несмотря на это, несмотря даже на помощь немецкого археолога из Александрии, дело пока буксовало. Нет, И Евсеин и Олег Иванович уверяли соратников, что продвинулись очень далеко, что вот–вот и…. в общем, пока неясно было, как закрывать или перемещать порталы — и вообще, можно ли это делать.
Об этом и поведал Ване Николка. Рассказ вышел довольно сумбурный — за разговорами, мальчики и дошагали до самой Маросейки.
