Александр Филичкин - Разведчик, штрафник, смертник. Солдат Великой Отечественной
— Германское командование создало Русскую освободительную армию. В нее входят советские солдаты и офицеры, не пожелавшие воевать против Великой Германии.
Возглавляет РОА широко известный генерал-лейтенант РККА Андрей Андреевич Власов. Он был командующим 2-й Ударной армией Волховского фронта. Весной 1942 года Власов со своими солдатами и офицерами перешел на сторону вермахта. Если кто-то из вас хочет служить в Русской освободительной армии, сделайте три шага вперед.
На плацу повисло гробовое молчание. Потом из шеренги несмело вышел один человек. За ним, так же робко, последовал второй. На этом все и закончилось. Офицер, казалось, вовсе не огорчился столь малым числом желающих вступить в вермахт, а вяло махнул рукой. К добровольцам немедленно подбежали немецкие солдаты. Весело похлопали их по плечам и увели с территории лагеря. Посадили в кузов армейского грузовика и куда-то увезли.
Эсэсовец невозмутимо подождал, пока машина уедет, затем буднично продолжил:
— Тех, кто не хочет служить великой Германии, ждет одно наказание — расстрел. Сегодня будет уничтожен… — при этих словах он достал из кармана френча изящные часы на цепочке. Откинул толстую серебряную крышку и посмотрел, сколько сейчас времени. На секунду задумался и, быстро приняв решение, продолжил: — Например, каждый двадцать девятый! — чуть позже он пояснил, что день ото дня это число будет меняться, варьируясь в пределах от двадцати до тридцати.
Потом офицер произнес:
— А начнем мы с цифры… — Он немного помолчал и закончил: — Например, с цифры восемь. — После чего развернулся и спокойно удалился.
Немецкие солдаты четко отдали командиру честь и немедленно принялись за дело. Один из них подошел к правофланговому. Ткнул ему пальцем в грудь и начал расчет с того числа, которое только что назвал офицер. Добрался до двадцати девяти и кивнул охранникам. Те ловко выдернули неудачника из строя. Отвели его в сторону и оставили под охраной группы автоматчиков. Потом фашист деловито продолжил свою работу. Причем опять с цифры восемь. Так он и действовал до тех пор, пока не дошагал до замыкающего шеренгу.
После окончания ужасной процедуры фашисты отошли в сторону. Всех тех, на кого выпал несчастный жребий, быстро согнали в отдельную группу. Затем выбранных пленных тут же построили в одну шеренгу. После чего наступила скорая и неотвратимая казнь. Немецкий унтер крикнул: «Огонь!» Автоматчики дали длинную очередь, и убитые люди повалились на землю.
Однако этим дело не кончилось. Трупы несчастных оставили лежать на площадке до тех пор, пока не появились пустые телеги из ближайшей деревни. На это ушло, ни много ни мало, около двух часов. Все это время шеренга оборванных бойцов должна была неподвижно стоять на месте и, не опуская глаз, смотреть на мертвые тела. Арестантов, отказавшихся это делать, ожидала та же участь, что и погибших.
После прибытия порожнего транспорта фашисты выбрали из строя несколько пленных, тех, что покрепче. Парни молча уложили мертвецов в убогие деревянные повозки. Пожилые кучера скорбно покачивали головами и терпеливо ожидали окончания погрузки. Затем взмахнули вожжами, тронули лошадей и уехали из лагеря. Лишь после этого охранники дали долгожданную команду: «Разойтись!»
На второй день во время построения возникла ожесточенная схватка за места в шеренге. Почти все преступники и многие из заключенных захотели встать во главе колонны. Причем желательно в первой пятерке. Охранники не стали ждать, кто победит в этом сражении. К свалке подбежало сразу несколько немцев. Один из них крикнул что-то вроде: «Прекратить!» — но разгоряченные люди его не услышали. Тогда раздались длинные автоматные очереди. Пули изрешетили дерущихся пленных, и все мгновенно закончилось. Тех, кто остался в живых, солдаты отправили в хвост колонны.
С этого дня никаких свар уже никогда не возникало. Все заключенные окончательно поняли, что угадать, какой номер будет сегодня расстрелян и с какой цифры начнется отсчет, совершенно невозможно. Так что стали просто уповать на свое везение и все безропотно вставали в шеренгу там, где придется. Так продолжалось изо дня в день.
Всегда находились слабые духом бойцы, которые все-таки решались покинуть строй пленных. Каждый раз из нескольких сотен голодных, измученных красноармейцев три-четыре человека выходило вперед. Причем не всегда это были бывшие преступники. Как ни странно, но и среди уголовников имелись очень разные люди. В том числе и такие, которые оказались совершенно не готовыми для того, чтобы идти на службу к немцам.
Вот так и получилось, что каждый день скорая и безжалостная смерть усердно собирала свою жатву. В этом случае каждый несчастный вел себя по-своему. Самые сильные духом молча делали шаг вперед и сосредоточенно шли к лобному месту. Другие, что пожиже в коленках, без всяких слов молча валились в обморок. Немцы не ждали, пока пленный очнется. Они подбегали к обреченному человеку, хватали его за руки и, словно грязный мешок, тащили к месту расстрела.
Некоторые, самые слабые, впадали в настоящую истерику и ни за что не хотели покидать строй, почему-то казавшийся им надежной защитой. Они крепко цеплялись за своих товарищей, всячески упирались и кричали дурными голосами. С такими отчаянными трусами немцы тоже совершенно не церемонились. Их безжалостно били прикладами и, в конце концов, все-таки отволакивали к месту скорой казни.
Однажды наступил день, когда смертельный жребий выпал на молодого политрука. Охранники выхватили его из строя и грубо швырнули к другим несчастным. И тут случилось то, что Григорию потом часто приходилось видеть в различных немецких лагерях. Вдруг комиссар упал на колени и принялся страстно целовать пыльные сапоги фашистов. Стоя на карачках, он бросался от одного фрица к другому, хватал их за ноги и с громкими рыданиями просил о пощаде.
Неожиданно для Григория на лицах немцев появилось странное выражение. До этого случая чужеродные физиономии охранников могли отражать все, что угодно. В основном безразличие или полное равнодушие. Чаще жестокость, а иногда и животную радость от того, что они могут безнаказанно избить, унизить или даже убить безоружного врага.
Однако сейчас парень увидел выражение брезгливости, а вернее даже сказать, гадливости, смешанной с чрезвычайно сильным отвращением. На этот раз фашисты ожесточились гораздо больше обычного. Они безжалостно топтали труса ногами. Наносили удары прикладами и с шумным ревом и гоготом гнали его к тесной группе обреченных. Никакие, даже самые униженные, мольбы парню все же не помогли. Фрицы поступили точно так же, как и во все предыдущие дни. Они безжалостно расстреляли абсолютно всех выбранных, без исключения.
После одной из экзекуций Григорий задумался: зачем офицер смотрит на часы? Он решил, что, видимо, эсэсовец хочет узнать, на какое деление указывает секундная стрелка. После чего делает какие-то арифметические действия в уме. Так как названные им числа постоянно колебались от одного до двадцати, то выходило, что он просто делит на три. Потом офицер называет итог своих вычислений, и лишь от этого зависит, с какой цифры начнется смертельный отсчет.
Всего через неделю после прорыва Григорий с ужасом понял, что начинает очень быстро слабеть. Столько тяжелых и безнадежных дней, проведенных без какой-либо пищи и достаточного количества воды, не прошли для него даром. Впрочем, как и для всех остальных узников. Каждое утро выяснялось, что несколько человек уже не могут самостоятельно подняться на ноги.
Заметив обессилевшего пленного, немецкие автоматчики подбегали к несчастному и, даже не пытаясь его поднять, расстреливали бойца в упор. Потом приказывали живым оттащить труп к месту, где обычно совершалась утренняя казнь. К ужасу окружающих, с каждым днем таких доходяг становилось все больше и больше. Каждый из красноармейцев с непереносимым душевным трепетом ждал, что вот-вот наступит и его черед.
Все без исключения пленные были твердо убеждены в своей скорой и неизбежной смерти. Григорий тоже пришел к такому же неутешительному выводу. «Фашисты просто решили заморить нас всех голодом, чтобы не тратить патроны попусту, — обреченно думал парень. — Об этом говорит и то, что вербовка в Русскую освободительную армию не проводилась уже два дня подряд».
Он не знал, радоваться отмене призыва в РОА или огорчаться. С одной стороны, Григорий не мог переступить через себя и совершить такую простую вещь, как выйти из строя. С другой, это был единственный шанс, чтобы уцелеть в этой безжалостной зоне смерти. Так что, кто его знает, как бы он поступил в следующий раз и не пожалел бы потом о любом своем решении. Когда сознание мутится от голода и жажды, а впереди только гибель от пули немецких охранников, всякое может прийти на ум. А так он уже точно не окажется на службе у немцев…
