Позвони мне - Борис Михайлович Дмитриев
Самые завзятые любители дармовщины наперегонки поскакали в поля и принялись саженными аршинами межевать бесплатную землю, а когда чуть-чуть охолонули, с удивлением обнаружили, что среди захватчиков шары почему-то оказалась одна только голытьба. Кое-кто прискакал практически без порток, с готовностью начинать сладкую жизнь от самого первого бездельника, праотца нашего Адама. Голодранцы поликовали, поплясали на бескрайних просторах, но очень скоро выяснилось, что жрать сильно хочется. Земля на вкус оказалась отнюдь несъедобной, а гнуть коромыслом спину и преодолевать расстояние от непаханого клина до поджаристой каравайной корочки ни умения, ни горячего желания не было.
Дмитрий Андреевич усадил всех возбужденных обладателей дармового клина в тесный кружочек у чадящего сушёным кизяком костерка и прочитал натощак большую главу из «Капитала». Читал с выражением, как военную присягу, но желаемого чуда насыщения революционных крестьян пятью неиссякаемыми хлебами не произошло. Голодные мужики с тоской помянули благословенную щедрость Евангельской притчи и в сердцах подвергли сомнению могущество пролетарских вождей.
С каким выражением ни читал комиссар страницы из «Капитала», как ни изгалялся благочинный отец Наум, размахивая чудодейственным молитвословом, в дивизии оставались упрямцы, которые привыкли уповать лишь на собственный труд и житейскую добропорядочность. Им незачем было метаться наперегонки по полям, отмерять десятины бесплатной землицы. Они продолжали упорно трудиться в своих крепких крестьянских хозяйствах, попивая по вечерам дружными семьями малиновый с баранками чай. Это обстоятельство больше всего раздражало и нервировало пламенных революционеров. Фурманов давно уже сообразил, что от прискакавших в поля голодранцев толку не будет и дивизию, скорее всего, накроет всамделишный голод. А вот если подпутать бесплатной землицей зажиточных мужиков, одарить их неслыханной милостью от большевиков, у власти появится законное право потрошить по осени чужие закрома, по-революционному распоряжаться зерновыми запасами.
Третьего дня, затянув покрепче портупеями кожаную куртку, Фурманов обошёл с вооруженным нарядом зажиточные подворья и радостно объявил их хозяевам, что Советская власть, от великих щедрот и от избытка любви к хлеборобам, приняла решение наградить мужиков бесплатной землицей. По окончании речи стоящий за плетнём духовой оркестр, в лице трёх напрягающих небритые щёки музыкантов, заиграл триумфальный «Туш».
Смышлёные зажиточные мужики с почтением выслушали благую весть, но не проявили должного энтузиазма, не побежали наперегонки в поля межеваться. Тогда Дмитрий Андреевич обошёл по второму кругу крепких хлеборобов, предварительно увеличив вооруженный наряд и добавив в оркестр улиточную валторну да ещё корнет «ля пистон», и уже очень строго обрадовал: если мужики добром не примут в подарок от Советской власти бесплатную землю, будут иметь дело с «чрезвычайкой». Никто ещё толком не понимал, что означает новое слово «чрезвычайка», но было в самом его произношении что-то подозрительно знакомое, нестерпимо созвучное строчащему пулемёту.
В светлой горнице зажиточного кузнеца Алексея Игнатьевича за раздольным, как деревенский майдан, сосновым столом сидел десяток потомственных хлеборобов, веками возделывающих благодарную приуральскую землю. Они выращивали почти весь потребляемый в дивизии хлеб и, кроме неистового желания трудиться, не имели ни к кому ни малейших претензий. Но в этом и была их роковая ошибка. Потому что купаться в достатке и радоваться жизни без молитв протоиерея Наума или щедрот пролетарских вождей в дивизии никому отродясь не полагалось. Тем более сейчас, когда у красных бойцов начинали возникать недобрые подозрения: а стоило ли вообще затевать большевистский переполох?
Хорошо памятуя, что «бесплатно только птички поют», собравшиеся у Алексея Игнатьевича мужики играть с революционерами в поддавки вовсе не собирались. Аппетит у большевиков был шакалий, и бесплатная землица, при любом раскладе, должна была закончиться для крестьян бесплатным же отбором урожайного хлеба.
Петька сидел за сытно накрытым столом рядом с хозяином дома, что само по себе свидетельствовало о значительном к нему уважении, и за обе щеки уплетал рыбный пирог с судаком и тушёной капустой. На малый сход Чаплыгина пригласили с надеждой, что он, как человек с казачьей закваской, сможет по-свойски повлиять на комдива и власти оставят работящих мужиков в покое. Они готовы были поставлять для пропитания в дивизию хлеб по справедливым, разумеется, ценам, отвечающим нуждам хозяйства. Готовы были отпускать выращиваемый хлеб в рассрочку, с выплатой под ответственность Чапая, лишь бы власть не беспокоила бесплатной, дармовой землей и не преследовала «чрезвычайкой». Уже было выпито немало графинов высокоградусной житней водочки, уже были доедены пироги с грибами и клюквой, но к общему плану согласованных действий уважаемый сход пока ещё не пришёл.
– Не понимаю я вас, – обстоятельно рассуждал ординарец, запивая грибной пирог шипучим медовым квасом, – чего вы кобенитесь? Советская власть нарезает крестьянам в вечное пользование лучшие земли, мы за неё, между прочим, немало собственной крови пролили. Владейте бесплатно землицей и спокойно трудитесь, о чём вы хлопочете? В царские времена о такой манне небесной наши деды и думать не смели. Это же самая первая цель коммунизма – каждому хлеборобу предоставить бесплатно свой земляной надел, чтобы жилось и трудилось в своё удовольствие.
– Бесплатная землица, паря, достается только покойникам, потому что от них назад ничего не получишь, – процедил, играя желваками, порядком захмелевший казак дядя Михей. И тоже отхлебнул из глиняной кружки шипучего кваса.
На крепком подворье старого казака, межевавшем в аккурат с Петькиным отчим домом, ещё до революции в образцовом порядке содержались справная рабочая лошадь, строевой, под седлом гарцующий конь да пара откормленных неутомимых волов. Настоящим хозяином был Георгиевский кавалер дядя Михей. За безупречную службу, по казачьим законам, он получил в вечное пользование изрядный надел родючей землицы и упрямым крестьянским трудом сколотил нехитрый деревенский достаток. В семье подрастали два сына, которым полагалось к сроку поставить отдельные избы, помочь обзавестись полезной скотинкой, поделиться землей. И со всем бы управился работящий Георгиевский кавалер, если бы власть в дивизии не захватили кожаные куртки, которые полжизни проболтались по каторгам, а теперь вознамерились предоставить народу светлую участь. Потому что где-то на берегах мрачного Рейна двое отнюдь не обездоленных жизнью мечтателей, в перерывах между лафитом и кофеем, воспылали любовью к сталеварам и конюхам.
– Мне, мой милок, землю задаром никто не давал, – сжимая в кулак клещеватую мужицкую лапу, продолжил
