Жан-Анри Руа - Битва при Пуатье
Хильдеберт II правил пять лет, после смерти ему наследовали два младенца. Дагоберт II был «совсем маленьким», когда пришел к власти. Впоследствии он оставил после себя двоих сыновей в возрасте восьми и четырех лет. Хлотарю III, старшему из наследников Хлодвига III, было семь лет, когда он потерял отца. Король царствует, но больше не правит. Впрочем, в большинстве своем эти государи были вырожденцами, вроде Хлодвига II, который умер безумцем.
Но это еще не самое худшее. Ведь, в конце концов, бывали и периоды устойчивого регентства, когда у власти находились энергичные женщины, вроде Брунгильды,[153] но эта опора королевской власти скоро сгинула, впоследствии же королевы выбирались, скорее, за красоту, чем за таланты «государственного мужа».
Некоторые, вроде Фюстеля де Куланжа, датируют начало упадка Меровингов примерно 614 г., который приходится на период правления Хлотаря II.[154] Более явным образом он начался в 639 г со смертью Дагоберта I, который еще был великим королем. Начиная именно с этой даты мы наблюдаем первые плоды последовательных и глубоких изменений, неумолимо подтачивавших королевскую власть.
Не последней причиной было оскудение казны. Франкские короли располагали фантастическими богатствами, которые постоянно старались приумножить, справедливо считая эту собственность самой прочной своей опорой. Это богатство, сравнимое с сокровищами византийских императоров, употреблялось аналогичным образом – на приданое, милостыню и другие дары, а кроме того, и это главное, на политические цели. Из своих сундуков короли черпали средства, чтобы платить своим чиновникам, содержать армию, в то время как в их внешней политике казна играла роль щита. «В 596 г. Брунгильда с помощью денег предотвратила нападение авар на Тюрингию».
Где следует искать источник этих колоссальных богатств и, если говорить более точно, того золотого запаса, которым они располагали?
Как и Фердинанд Лот, Марсель Пру указывает на настоящую выкачку золота со всего государства в королевские сундуки. Но в стране не было рудников, и это объяснение лишь констатирует наличие драгоценного металла, не сообщая нам о его происхождении. Возможно, следует вместе с Анри Пиренном искать главный источник этих средств в торговле, и особенно с Востоком. Если, следуя Ибн Хальдуну, допустить, что в начале VIII в. «христиане уже не могли даже доски пустить по морю», мы придем к выводу, что обескровливание торговли, а значит, и уменьшение притока золота, было вызвано натиском ислама, который одновременно является косвенной причиной падения Меровингов. Эта теория крупного бельгийского историка Анри Пиренна, безусловно, немного утрирована, но не лишена серьезных оснований.
Золото – бесподобное обеспечение. Григорий Турский сообщает нам, что король приобретал его в Константинополе, такие же сведения предоставляет нам и вестготское законодательство. У монарха было только одно желание: увеличить, насколько возможно, свой финансовый потенциал. Это ни в коем случае не надуманная потребность: ручеек металла разбухал за счет сбора податей – средства, тем менее оригинального, что фискальная система Франкского королевства точно воспроизводила соответствующий институт в Римском государстве. Однако методы были более безжалостными: непомерным поземельным налогом неумолимо облагались все земли без исключения. Что же касается tributum, другого, подушного налога, то король толковал его более широко. В своей неумолимой доброте он освободил от него чиновников, нищих и калек, но не забыл ни франков, ни галло-римлян и без различия взимал налог как с колонов, так и с земельных собственников. Даже в случае смерти налогоплательщика вдове и детям приходилось изыскивать необходимую для уплаты подати сумму. Тяжкие повинности, которые порой приводили к восстаниям, как, например, в Туре и Клермоне. Эти всплески недовольства нисколько не мешали работе неумолимого насоса, перекачивающего средства, чтобы наполнить королевские сундуки.
Наш обзор этой налоговой системы был бы неполным без напоминания о ядовитом букете из многочисленных косвенных поборов. Постоянно взимались огромные пошлины. Платили за ввоз товаров, их вывоз и оборот. Платили на реках, платили на дорогах. Плата за переход через мост, за пользование государственной дорогой, налог, открывавший ворота города или позволявший войти на рынок. Ошеломляющая шахматная доска, которая приносила неопровержимую финансовую выгоду. Ничто не осталось без внимания: штрафы за обвинения в суде, конфискации, военные доходы и добыча, дань, причитающаяся с побежденной стороны. Так, ежегодный откуп саксов составлял пятьсот коров, в то время как лангобарды вносили по двенадцать тысяч золотых су. Наконец, подарки, более или менее добровольные, которые прибавлялись к доходу от взяточничества. Все покупалось: место для чиновника, епископство для клирика; искусство спекуляции доросло до уровня гениальности.
Однако деньги были не единственным достоянием королей. Со времен завоевания они владели вотчиной, самой богатой и разнообразной в государстве. Спектр их владений был бесконечен; им принадлежали леса, соляные копи, невозделанные земли, они жаловали себе виллы, дороги и даже порты.
Подчинение королю поддерживали два основных инструмента – абсолютная власть и казна. Мы уже наблюдали падение королевского престижа, подорванного юнцами на троне, но как понять банкротство, казалось бы, безграничного богатства? Необходимо вернуться к каждому пункту, которые мы перечислили, чтобы осмыслить то систематическое разложение, которое поразило все статьи дохода. С упадком торговли прекратился приток золота; одновременно под угрозой, в свою очередь, оказались подати, налоги, дани и земли. Первый удар: Церковь начала борьбу с фиском, и собор 535 г. в Клермоне настоятельно потребовал введения более справедливых налоговых ставок.
Еще более серьезными стали последствия эдикта, изданного в 614 г. Хлотарем II. Король смиренно согласился взимать пошлины только «в тех же местах и на те же товары, что и предыдущие короли». Фюстель де Куланж видит в этом отступлении первый признак упадка королевской власти. Ошибки множились, преемники Хлотаря оказались настолько слабыми, что уступили налоговые доходы частным лицам.
И государство обессилело, его данники рассеялись. Тюрингия, Бавария и Саксония вновь обрели независимость, государство замкнулось в себе, одновременно утратив прибыль от своих военных доходов.
С другой стороны, обнаружилось, что расточительность королей превосходит их скупость, и они сами нанесли себе неожиданный удар. Они совершили опасную ошибку, восстановив земельное могущество аристократии, которая и существовала-то только по их милости. Толпа «верных» получала владения и деньги.
С этих пор, обирая себя, королевская власть становится главным соучастником процесса, ведущего к зарождению конкурирующей силы. Сначала из придворных сановников, чиновников и настоятелей аббатств сложилась элита, чья мощь выскользнула из породивших ее безрассудных рук. К тому же под действием системы престолонаследия, основанной на традициях и нравах, от которых не хотели отказываться, расшаталось единство государства, в то время как на вельмож изливался поток «бенефициев». Такой, что они могли дерзко заявить Брунгильде: «Твой сын царствует, потому что мы его поддерживаем».
В то время как Теодеберт щедро жертвовал верденской церкви семь тысяч золотых монет, Дагоберт сетовал: «Мои герцоги и слуги отбирают у меня лучшие виллы моего королевства», а Хильперик горько оплакивал свою опустевшую и перешедшую к Церкви казну, невозможное все-таки свершилось: невероятное богатство Меровингов растаяло, и исчезновение этого замечательного instrumentant regni (инструмента управления) стало причиной их гибели. В основе печальной легенды о «ленивых королях» лежит эта драма власти. Ценность этой легенды только в том, что она вдохновляла Буало в его похвальном слове изнеженности:
Увы! Что сталось с тем временем, тем счастливым временем,Когда короли гордились именем лентяев,Засыпали на троне и, служа мне без стыда,Оставляли свой скипетр в руках майордома или графа.
Короля более не существовало; он безгласно присутствовал при агонии своей династии, крушение которой было томительным и долгим. Его власть присвоила олигархия, которая, возможно, смогла бы организоваться и править, если бы не появился новый правящий род. Семья, обильная майордомами (major domus), принесла с собой господство одного народа – австразийских франков.
Казалось бы, роль дворцового распорядителя сулит, скорее, безвестность, чем блестящее будущее, и у нас есть все основания удивляться. Первоначально майордом был доверенным человеком, которому поручалось наблюдение за чиновниками королевского дворца, главным домашним служителем, интендантом и не более того. В своем возвышении он повторил путь аристократии, из которой сам же и происходил. Мало-помалу он начал играть роль руководителя администрации и встал во главе королевской дружины (truste),[155] его влияние возросло, повысилось, стало заметным. Значение дворца крепло: это был центр событий, административный и военный штаб; и одновременно тот, кто им управлял, превратился в самое влиятельное лицо королевства. Будучи выбран из числа самых могущественных левдов, он был первым среди них. Бесценный агент королевской власти, он распоряжался «людьми», рвение которых вознаграждал, а излишние амбиции пресекал. В силу своего положения майордом оброс клиентами и обеспечил себе приверженцев, что позволило ему закрепить свой пост за своей семьей. В Австразии слово Тацита почти ни в чем не утратило своей истинности: Reges ex nobilitate, duces ex virtute sumunt, там королей избирали по знатному происхождению, а правителей – по достоинствам. Приход к власти майордома и немощь Меровингов представляли собой следствия одной и той же причины: засилья несовершеннолетних королей. Именно это явление превратило major domus в subregulus (вице-короля) или опекуна, который пользуется властью на месте и вместо короля, затмевая даже королеву-мать. Именно он и был подлинным регентом.
