Игорь Николаев - 1919
- Кайзер смотрит на тебя, ты, позор армии и Германии!..
Фельдфебель оборвал тираду на полуслове, хрипло закашлялся, как морж, фыркая и отплевываясь.
- Негодяй, посмотри, я сорвал из-за тебя голос! Это будет тебе стоить лишнего часа занятий! Бегом!! Бегом!!! А теперь лег и пополз под проволокой!!!
Хейман оценивающе взглянул на небо, прикидывая, сколько осталось до рассвета. Фельдфебель орал, Кальтнер полз под проволочными рядами, собирая на промокшую шинель килограммы грязи.
Из всех новобранцев лейтенанта более всего беспокоил похожий на херувима Эмилиан Кальтнер, тот самый, который угостил командира чашкой кофе. Прочие новички достаточно быстро разобрались в уставе и неписанных правилах взвода, они пока мало что умели, но по крайней мере искренне старались. Эмилиан же был словно не от мира сего, он искренне не понимал, что такое армия и воспринимал окружающее как некий уровень ада, куда его отправили за непонятные прегрешения. У белобрысого ангелочка все валилось из рук, затвор заедал, на стрельбищах пули летели куда угодно, только не в мишень. Ботинки натирали, шинель висела на нем как на вешалке, а каска болталась как на деревянном «болване» для примерки. На первой же тренировке по штыковому бою юноша сначала промахнулся мимо чучела, а затем ткнул его так, что не смог вытащить штык, засевший в соломе.
Хейман с горечью наблюдал за этими эволюциями, вспоминая призыв тринадцатого и четырнадцатого годов, невольно сравнивая тех бойцов с жалкими, недокормленными, почти что бесполезными призывниками девятнадцатого. Эта печальная мысль тянула за собой следующую, еще более скверную – если даже в штурмовики берут таких бесполезных детей, то кого же направляют в рядовую пехоту?..
Минувшим днем Кальтнер окончательно утомил лейтенанта своей бесполезностью и нежеланием постигать науку военного ремесла. Хейман отогнал неуместное воспоминание о чашке кофе и приказал фельдфебелю обратить самое пристальное внимание на горе-солдата. Тот все понял правильно, и вечер превратился для Эмилиана в один непрерывный марафон, сплошное испытание силы духа. В три часа ночи бодрый инструктор вновь поднял юношу и, не обращая внимание не недовольное ворчание разбуженных солдат, выгнал его из блиндажа, отправив на полосу препятствий. Фельдфебель орал так громко, что разбудил Хеймана, и Фридрих, после безуспешных попыток вновь призвать сонное забытие, решил посмотреть, как обстоят дела с перековкой негодного человеческого материала. Тем более, что ноги неожиданно и на удивление почти совсем не болели.
Он вдохнул прохладный ночной воздух, насыщенный влагой. Выпала роса, и Фридрих вспомнил старый народный способ лечения ног – ходить босиком по росе. Захотелось стащить сапоги и просто побродить, чувствуя голыми стопами свежую прохладу мокрой травы.
Тем временем фельдфебель столкнул Кальтнера в глубокую яму до половины заполненную грязной водой. Юноша карабкался наверх, скользя и поминутно сползая по глинистой стенке, если же по недоразумению он все же добирался до верха, инструктор сбрасывал его обратно, кончиком ботинка, старясь не запачкать обувь. Когда Эмилиан в очередной раз с громким плеском свалился в глубокую лужу, он уже не пытался встать, скорчившись в жидкой грязи.
- Мерзавец, ты что, хочешь, чтобы я сам спустился к тебе!? Хочешь, чтобы я испачкал свой чистый мундир?!
- Зигфрид, достаточно, - негромко сказал Хейман и вопль фельдфебеля как ножом обрезало. – Вы славно потрудились, отдохните.
Зигфрид отдал честь и бодрым шагом двинулся прочь. Лейтенант подошел к яме, критически взглянул сверху вниз на Эмилиана. Мальчик затравленно съежился, словно стараясь уменьшится в размерах. Целиком измазанный в глине, он был похож на готтентота из ныне потерянных владений, лишь слезы прочерчивали неровные дорожки на черно-коричневых щеках.
«Чем мне приходится заниматься?..» - с горечью подумал Хейман. В его душе отвращение к самому себе боролось с неприязнью к Кальтнеру, своей бесполезностью заставляющему лейтенанта превращаться в злобную скотину.
Командир вздохнул и аккуратно присел на корточки на краю ямы, так, чтобы не свалиться. Лейтенант вытащил из кармана небольшой прямоугольный предмет, блеснувший серебром в лунном свете.
- Шоколаду? – неожиданно спросил он.
Кальтнер все с тем же страхом смотрел на Хеймана. Лейтенант аккуратно опустил плитку вниз, так, чтобы юноша мог ее поймать. Шоколадка едва не выскользнула из дрожащих пальцев Эмилиана, тот крепко, словно не веря своему счастью, ухватил ее обеими руками, уронив при этом винтовку. При виде этого лейтенант скорбно поджал губы, но комментировать не стал.
- Ты считаешь меня жестоким человеком, - произнес Хейман, не то спрашивая, не то утверждая. Скорее второе, так как он продолжал не дожидаясь ответной реакции. – И это так. Я жестокий и бездушный командир, который вполне целенаправленно издевается над тобой. Но дело в том, что моя жестокость направлена тебе во благо.
Эмилиан протяжно всхлипнул. Шоколад он по-прежнему крепко сжимал в ладонях, словно ожидая, что лакомство вот-вот придется отдать обратно.
- Скоро ты пойдешь в бой, - продолжал меж тем Хейман. – А бой – это такая страшная вещь, которую ты себе просто не можешь вообразить. Пока не можешь. Настолько страшная, что… Говорят, есть те, кто в первом бою не намочил штаны, но я таких не встречал. Кроме меня самого, естественно. В бою враг делает все, чтобы тебя убить. Бомбы, снаряды, пули, ножи, дубинки, газ, огонь – все для того, чтобы забрать твою жизнь. А умирать – страшно. Очень больно и очень страшно, поверь мне.
Эмилиан затих, теперь он молча смотрел прямо в глаза командиру и звезды отражались в огромных расширенных зрачках.
- Я могу все прекратить, - сказал доброжелательно лейтенант. – Отмоешься, пойдешь спать. Завтра Зигфрид не будет тебя гонять. И вообще не будет, я распоряжусь. Больше никаких тяжелых тренировок, грязи, криков. Нормальная жизнь, насколько это может быть в армии. Потом тебя убьют, в первом же бою, потому что сражаться ты не умеешь и уже не научишься. И ты будешь подыхать, в крови и дерьме. А может быть умрешь быстро – это как повезет. Или… завтра мы продолжим. И послезавтра, и далее. До лопнувших мозолей, сбитых ног, отваливающихся от усталости рук, через пот и кровь. Тогда, может быть, ты останешься в живых. Может быть, вернешься к родным, увидишь отца и мать.
- Мать… - тихо донеслось со дна ямы, так тихо, что Хейман поначалу подумал, что ослышался.
- Что?
- Мать. Отец умер когда мне было пять.
- Тогда понятно, - сказал лейтенант. Ему и в самом деле стало понятно, откуда такая беспомощность Эмилиана. Безотцовщина, материнское воспитание.
- Ты на скрипке не играл? – с усмешкой спросил он.
- Нет, - ответил снизу юноша. – Я писал стихи.
- То же самое, - констатировал Хейман. – В-общем, выбирай сам…
Эмилиан был молод и неопытен, поэтому когда лейтенант неожиданно оборвал фразу на полуслове и прыгнул на него сверху, мальчишка с истошным воплем ужаса нырнул по уши, бурно расплескивая глиняную жижу. Хейман действовал быстро и четко, как и полагается умному человеку, чей обостренный слух вычленил в обычном фоне ночных шумов далекий визг приближающихся снарядов дальнобойной артиллерии. Он быстро провел ладонями по склону ямы, ища пологое место, размокшая глина склизко облепила пальцы. Найдя, Хейман сел, привалившись спиной к склону, убедившись в том, что не соскользнет ниже. Он слишком часто видел, как раненые тонули или замерзали в лужах, не в силах подняться. Втянул голову в плечи и прикрыл ее руками. Первые близкие разрывы слились с последней мыслью – «А ведь китель совсем новый и чистый…».
Земля ходила ходуном, целые пласты мокрой тяжелой земли сходили со стенок ямы ко дну, Эмилиан булькал и пронзительно, по-заячьи вопил от ужаса, Хейман лишь крепче обхватывал голову. Одна часть его сознания выла от ужаса, представляя как прямое попадание разбрасывает по окрестностям лохмотья плоти, только что бывшие лейтенантом Фридрихом Хейманом, тридцати двух лет от роду. Или как близкий разрыв заживо хоронит его в липкой грязи, жадно забивающей ноздри и рот, обрекая на быструю, но мучительную смерть. Другая же часть хладнокровно считала снаряды, оценивая интенсивность обстрела. По всему выходило, что это беглый артналет, скорее беспокоящий, чем направленный против конкретной цели.
Обстрел оборвался так же как стремительно как и начался.
Лейтенант выждал еще минуту, протер глаза и осторожно поднялся на ноги, стараясь не поскользнуться. Вода стекала с него едва ли не водопадом, пронизывающая сырость пробралась в носки, покалывая больные ступни. Где-то под ногами истерически плакал Кальтнер, захлебываясь слезами.
- Я не… не могу… Я не… я не солдат!
Поблизости послышались голоса – солдаты его взвода высыпали из блиндажа. Выделялся пронзительный, визгливый голос Харнье, густ басовито требовал искать лейтенанта. Хейман прислушался. Даже отсюда, из ямы было слышно ровное, низкое гудение, идущее со стороны фронта - словно в огромную бетономешалку загрузили тонну-другую булыжников. Небо в той стороне, откуда доносился шум, мерно пульсировало мутным красноватым заревом.
