Андрей Ерпылев - Расколотые небеса
В речи говорившего удавливался не то чтобы акцент — какая-то неправильность.
«Тоже мне латышский стрелок, — подумал Бежецкий. — Что-то я не припомню среди подчиненных близнеца явно выраженных прибалтов. Или это не прибалтийский акцент?… И опять же: что это за конкуренты такие объявились у генерала Бежецкого? Неужели „смежники“? Не может быть, чтобы тут все было настолько запущено — не кинобоевичок ведь…»
— На все вопросы я давным-давно ответил, — стараясь не слишком хрипеть сорванным горлом, с вызовом проговорил он. — Требую меня немедленно освободить и доставить в ведомство Бли… генерала Бежецкого. Без его непосредственного присутствия я ничего говорить не буду.
— Экий вы несговорчивый…
— А так? — вмешался другой голос, и Александр взвыл от неожиданной и резкой боли в руке, ударившей, словно током высокого напряжения — до зеленых кругов перед глазами.
— Прекратите! — одернул неведомого мучителя «прибалт». — Я и без вашей помощи могу разобрать господина Бежецкого на составные части, но что нам это даст? Он просто-напросто сдохнет на наших глазах, скрипя зубами и посылая перед смертью проклятия нам и всем нашим родственникам до девятого колена. Этот тип людей мне слишком хорошо известен. Сдохнете ведь, а? — снова тупо укололо нывшее запястье.
— Сдохну! — с огромным трудом расцепил Александр зубы, сцепленные до хруста (эх, прощай, пломбы!). — Хрен вы от меня что-то услышите…
Последние сомнения относительно причастности неведомых мучителей к органам охраны правопорядка отпали. Так могли поступать лишь люди, с этим самым правопорядком не имеющие ничего общего. Или принадлежащие к совсем иному правопорядку…
— А? Слыхали? — почему-то обрадовался «прибалт». — Что я говорил? Мне частенько приходилось встречаться с подобными индивидуумами в молодости. В последние годы, правда, пореже, но могу побиться об заклад, что они ни на полпенни не изменились!
«Полпенни?!! Англичанин?… Не может быть, ведь теперь мир и дружба…»
— И что же делать? — пробасил второй несколько озадаченно.
— О-о-о! Это очень русский вопрос: «Что делать?» Вы еще спросите: «Кто виноват?»… Слава Всевышнему, химики Его Величества разработали некий препарат…
— Сыворотка правды?
— В точку! Именно сыворотка, и именно правды. Вы нас слышите, Александр Павлович?…
— Пошли вы…
— Зачем же так грубо? Разве мы вас оскорбляем?
— П-п…
— Все, я устал слушать ваши мерзости. Русский язык — язык великих писателей и поэтов, а вы его позорите… Шприц.
От руки к сердцу, а потом в голову рванулась горячая волна, разорвавшаяся в мозгу ледяной бомбой, превратившей внутренность черепа в пустую, промороженную насквозь пещеру. Александр явственно ощущал, как позванивают там сосульки до того момента, когда холод, добравшись до какого-то важного центра, отключил его и все сознание заодно…
* * *— Ну, похоже, что все. Можно отстегивать! — распорядился мистер Ньюкомб, несколько минут безотрывно следивший за глазами Бежецкого, распятого перед «инквизиторами» на старенькой кушетке. — Он готов.
— Вы так думаете? — осторожно склонился над распростертым телом его напарник. — Я бы не рисковал. Черт знает, что может выкинуть этот субчик.
— Бросьте! Даже самая могучая сила воли ничто против этого препарата. Вот, глядите!
Ньюкомб вынул из нагрудного кармана ручку, свернул колпачок и резко ткнул в полуоткрытый глаз, безвольно лежащего перед ним человека. Острое перо остановилось лишь в паре миллиметров от зрачка, но эта манипуляция оставила «пациента» безучастным. Зрачок даже не дернулся рефлекторно.
— Ну, каково?
— А нельзя его оставить вот так, пристегнутым? На всякий случай…
— Нельзя, — жестко ответил Ньюкомб, пряча ручку на место. — Во-первых, лежа лицом вверх, он просто захлебнется слюной. Это вам скажет любой хирург. А операционного оборудования у нас тут, увы, нет. Всяких там отсосов, дренажей и прочих причиндал. Поэтому наш гость будет отвечать сидя, как обычный человек.
— Отвечать?! Разве он способен говорить? Да он даже не слышит нас!
— Ерунда. С чего вы это взяли? Он нас отлично слышит. Другое дело, что мы ему представляемся кем-то иным, чем на самом деле… Но это уже неважно.
— А во-вторых? — проигнорировал ответ компаньон англичанина, вспомнив, что до того было «во-первых».
— А во-вторых, — последовал хладнокровный ответ. — Пересадив его в кресло, можете привязывать его сколько хотите. Хотя бы для того, чтобы он не падал каждую минуту.
Повинуясь указаниям хозяев, их подручные — здоровенные молчаливые парни — легко подняли по-прежнему безучастного Бежецкого с его ложа и усадили в похожее на королевский трон огромное старинное кресло с прямой высокой спинкой. Для того чтобы зафиксировать «пациента» в сидячем положении прочным строительным скотчем, потребовалось всего пару секунд. Напарник Ньюкомба разошелся настолько, что придвинул к креслу массивную тумбочку и установил на нее настольную лампу, чтобы луч света бил прямо в глаза допрашиваемому.
— Ну, это уже лишнее. — Ньюкомб недовольно отстранился от столба прямо-таки осязаемого света, не вызывающего ровно никакой реакции у Бежецкого. — Тоже мне — застенок тут устроили! Насмотрелись боевиков…
— Вы же говорите, что ему все равно, — поддел его компаньон.
— Вот именно, что все равно. ЕМУ все равно, — подчеркнул «гуманист». — А его сетчатке — совсем нет. Минут тридцать так подержите его, и все — придется господину Бежецкому учиться ходить с собакой-поводырем и читать по системе Брайля.
— А разве мы его после допроса не того? — последовал более чем красноречивый жест большим пальцем руки поперек горла. — К чему эти заботы о его здоровье?
— Вы идиот! Да что мы сейчас успеем у него узнать? Так, сливки снимем, только прикоснемся. А остальная работа будет там… — Ньюкомб неопределенно махнул рукой куда-то в сторону покрытой лишаями плесени дальней стены. — Уверяю вас, это очень и очень интересный индивидуум.
— Ну и потрошили бы там — зачем здесь это шоу устраивать с сывороткой правды и всем таким…
— Извините, вам не кажется, что мы сейчас находимся не в какой-нибудь Эфиопии или на острове Тонга? И даже не в тихой благословенной старушке-Европе? Мы в России, и я не поручусь за то, что этот груз нам вывезти удастся. Так не лучше ли следовать старой английской пословице, гласящей, что не дело это — складывать все яйца в одну корзину.
— Пословица-то вроде бы не английская…
— Да черт с ней! Пусть хоть конголезская! Важна суть.
Медик, внимательно считающий пульс сидящего прямо, словно восковая кукла, Бежецкого, вклинился в разговор:
— Ничего, если я вас перебью, господа?… Между прочим, каждая минута действия этого препарата разрушает мозг подопытного. Если вы еще с полчасика посвятите своему филологическому спору, его уже невозможно будет вытащить из той страны снов, в которой он сейчас пребывает. Он вам нужен клиническим идиотом, или вы все-таки позволите мне потом чуть-чуть побороться за его рассудок?
— Конечно, конечно, доктор! — засуетился Ньюкомб. — Если вы нас с нашим гостем покинете на… — он взглянул на циферблат наручного «Роллекса», — на десять минут, я буду вам премного благодарен… Ну, ну, поспешайте, дорогие мои!
Оставшись наедине с манекеном, звавшимся когда-то Александром Бежецким, он ткнул пальцем в клавишу диктофона и спросил:
— Назовите ваше имя.
— Александр Павлович Бежецкий, — последовал незамедлительный ответ.
— Воинское звание и род войск?
— Майор воздушно-десантных войск Российской армии, — отчеканил манекен.
— Российской Империи? — уточнил Ньюкомб, удивившись явной нестыковке в ответе.
— Нет. Российской Федерации.
— Ого! — присвистнул разведчик, откидываясь на спинку кресла. — Как там говаривал этот математик Кэрролл? Чем дальше, тем интересьше и интересьше…
* * *Александр понятия не имел, как он здесь очутился.
Он брел, не разбирая дороги, по бескрайней раскаленной пустыне, с огромным усилием переставляя ноги, тонущие где по щиколотку, а где и по колено в рыхлом сыпучем песке. Порой ему казалось, что он вообще никуда не идет, а топчется, вяло перебирая ногами на месте.
А вокруг, насколько хватало взгляда, расстилалось сверкающее серебристо-белое полотно, лишь чуть-чуть сморщенное легким ветерком, как море на мелководье. И над всем этим великолепием нависало темно-синее в зените и белесое у горизонта небо, пышущее сухим жаром.
Но ужаснее всего было солнце.
Огромное, сияющее, словно миллион сварочных дуг или та самая пресловутая «вспышка слева», знакомая всем, кто побывал в армии, светило бесформенным сгустком застывшего пламени висело прямо по курсу, и не было никакой возможности не только свернуть в сторону, чтобы лучи не били прямо в глаза, но даже зажмуриться, отвести глаза, прикрыть их ладонью…
