Александр Марков - Зачистить Чистилище! Пленных не брать!
— Ясно, ясно, — закивал Куликов, — ну что ж, для такого дела я их, конечно, оставлю. Да, в принципе, это не мои, а ваши пленные. Так что вам ими и распоряжаться.
— Спасибо. Еще одна просьба.
— Да.
— Ваши солдаты отобрали у австро-венгров саперные лопатки. Я прекрасно вас понимаю, но не думаю, что они ими воспользуются как холодным оружием. Не могли бы вы приказать вернуть их. А то рыть-то нечем будет.
— Конечно, я распоряжусь.
Мазуров посмотрел на пустой дверной проем, ведущий в форт. Ощущение было такое, будто это вход в страшное убежище, где поселилась смерть.
— Не хотите внутрь зайти?
— Нет, простите, мне больше интересно вон то. — Куликов махнул на обгоревшие остовы австро-венгерских танков. — Лихо вы их. Хочу осмотреть. Очень они на мои похожи. Такое впечатление, что австро-венгры нашу технологию выкрали.
— Или мы их.
— Может, и так. Техника-то новая совсем, на ней и воевать-то толком никто не умеет. В том числе и я.
— Ой, наговариваете вы на себя.
— Освоил я ее только два месяца назад. Как увидел — влюбился. К чертям, думаю, кавалерию. При прорывах укрепленных линий танки просто незаменимы. Главное, не угодить под обстрел прямой наводкой… Ну, не прощаюсь.
Такой не похожий внешне на Семирадского — командира эскадры, выручавшей штурмовиков Мазурова в Баварском деле, Куликов в эти минуты все равно напомнил его своим поведением, своими фразами. Эти молодые командиры среднего звена были истинными детьми нового века, когда человек становится лишь придатком техники, и если они смогут пережить войну, то очень скоро займут самые высокие руководящие посты в армейской иерархии.
Подполковник все той же пружинящей походкой двинулся к сгоревшим танкам.
«Он наверняка хорошо танцует», — подумал Мазуров, провожая его взглядом.
Чувствовалось, что он начинал свою карьеру в кавалерии, как и Семирадский. Слишком прямо еще держал свою спину. Так пехотинцы не ходят. Привыкли к земле прижиматься, от пуль спасаясь, а моряки ноги слишком широко расставляют, точно под ними не земная твердь, а качающаяся на волнах корабельная палуба. Но и его долгое сидение в танке, где развернуться негде, сгорбит, ссутулит, если, конечно, карьера подполковника не пойдет лихо вверх и он не переберется на штабную работу и уже сам будет мановением руки посылать на смерть танковые орды.
Зрелище Куликова ждало, может, ничем не лучше того, что предстояло опять увидеть Мазурову. Подполковник наверняка внутрь захочет забраться, если сможет люки открыть, потрогать рычажки, чтобы лучше знать противника, в креслах посидеть, но пока в креслах сидели обглоданные огнем до костей мертвецы. Никто ведь из подбитых танков не выбрался.
Австро-венгры поели, на лицах стал появляться румянец, но, когда им раздали лопатки и приказали рыть что-то очень напоминающее могилы, они заволновались, не понимая, для кого они это делают.
Мазуров распределил, кому могилы рыть, кому мертвых вытаскивать, а кому деревянные кресты делать.
«Живым — кресты Георгиевские всем дадут, а мертвым… мертвым я ничего, кроме деревянного креста, дать не могу».
Он неплохо говорил на немецком, но и когда он попробовал разъяснить ситуацию, австро-венгры все равно беспокойно оглядывались по сторонам на охрану и успокоились, только когда из форта стали выносить трупы и складывать их в ряд на земле.
Мазуров смотрел, как подполковник забрался на первый танк, дернул за люк, но тот не открывался, как он ни напрягал мышцы и ни стискивал зубы.
— Заклинило, — сдался Куликов.
Может, он сказал что-то другое, все равно с такого расстояния тихую речь не услышать, Мазуров скорее догадался по губам, что было произнесено именно это слово.
На втором танке подполковника ждал успех. Люк легко поддался. Куликов открыл его пошире, заглянул внутрь, потом стал протискиваться в танк, но не удержал равновесие, провалился, и вот теперь его голос был отчетливо слышен.
— Черт, черт.
— Наверняка на труп наступил, — прокомментировал этот крик Тяжлов.
— Наверняка, — согласился Мазуров, — слушай, поищи священника. Может, у деникинцев есть. Я чего-то совсем забыл у подполковника об этом спросить, а если нет, то на мосту спроси.
— Есть, — козырнул лейтенант и побежал к танку, в который залез Куликов.
— Господин подполковник, — вопрошал он у пустоты, заглядывая в люк, — у вас священник есть?
— Священник? — донеслось из брюха танка. — Какой священник?
— Ну священник, мертвых причащать, — сказал Тяжлов.
— Нет, нет у меня священника. — Голос стал отчетливее, Куликов вылез из танка. — Не позаботился я о священнике.
— Ясно. Мотоцикл у ваших одолжить можно? На мост съезжу, спрошу у кого-нибудь о священнике.
— Валяй. Забирай.
— Спасибо.
Тяжлов пообщался с отдыхавшими от ратных подвигов самокатчиками. Похоже, они поначалу предлагали ему мотоцикл без коляски, но такой штурмовика не устраивал. Когда он наконец заполучил то, что хотел, то вскочил на мотоцикл, лихо завел его и помчался к мосту.
— Эй, поосторожнее — машину не угробьте! — закричали ему вслед самокатчики.
Но Тяжлов их вряд ли расслышал. Слишком уж громко завывал двигатель.
Вверх по Дунаю шли с десяток канонерок, осторожно обходя стороной выступающие над водой трубы потопленного корабля, над которым все продолжал развеваться австро-венгерский флаг.
Куликов, чертыхаясь, старательно вытирал пучком травы свои сапоги.
«Точно, на мертвеца наступил», — наблюдая за ним, подумал Мазуров.
— Ну что, нашли что-нибудь стоящее? — окликнул его штурмовик.
— Разве после таких попаданий там что-нибудь найдешь? Все сплавилось и сажей покрылось.
Подполковник стал отряхивать форму, но перчатки его тоже испачкались, одежда от его усилий становилась еще грязнее.
— Право же, в трубочиста превратился в какого-то.
Он наконец прекратил это бесцельное занятие, понаблюдал с секунду, как австро-венгры выносят из форта мертвецов.
— Вы о тех, что в танках были, не забудете? — спросил он у Мазурова.
— Я о них помню, — кивнул штурмовик.
Подполковник пошел проведать танкистов, колдующих над поврежденной машиной.
Земля была мягкой и податливой, пахать ее да пахать, но только не снарядами, конечно, да и могилы рыть — радости совсем никакой. Проще было бы вырыть одну общую, свалить туда трупы, присыпать их землей да навалить сверху куски оторванного взрывами от форта железобетона, но Мазуров хотел, чтобы у каждого была собственная усыпальница. Все ее заслужили.
Мертвецов стали выкладывать во второй ряд, в третий, те, кто этим занимался, уже потом покрылись от усталости, но конца и края их работе было не видно. Они опустошали форт сверху вниз, но пока добрались только до второго этажа — среди австро-венгров все еще попадались тела штурмовиков.
В могильные кресты переделывали деревянные столбики, на которых держалась колючая проволока, какие-то куски дерева вытаскивали из форта — они тоже шли в дело. Кресты получались совсем разными, неказистыми и некрасивыми, а над теми людьми, что будут под ними спать, должен возвышаться мраморный обелиск, огромный-огромный, такой, чтобы его было видно издалека.
«Может, он здесь и появится когда-нибудь», — подумал Мазуров.
Он решил похоронить всех на одном кладбище, рядышком, не делая различий между своими людьми и австро-венграми.
«Пусть хоть так примирятся».
Поврежденный танк заревел, из его люка показалось перемазанное маслом и радостно улыбающееся лицо танкиста.
— Я ведь говорил, что исправлю, — говорил он Куликову, а в интонациях его голоса было какое-то извинение и вопрос, точно подполковник, не почини танкист свою машину, отправил бы ее на переплавку, будто это лошадь какая-то, уже не пригодная к дальнейшей службе.
— Молодец, молодец, — похвалил его Куликов, — я в тебе не сомневался, чего там с ним было-то?
Танкист подошел к командиру и пустился в длительные объяснения, сопровождая свой рассказ жестами, совсем как пилот, поясняющий ход минувшего воздушного сражения.
— Сейчас-то тебе повезло, — сказал Куликов, — вот только моли бога, чтобы он тебя не подвел, когда атаковать позиции противника будем. Сам ведь понимаешь, что по стоячей мишени, да еще прямой наводкой, из тебя сделают вмиг то же, что вот с ними сделали, — подполковник махнул на сгоревшие танки.
Танкист внимательно слушал и кивал, а Мазуров так загляделся на эту сцену, которая радовала его глаз, отвлекая от все растущего ряда трупов, что не заметил, как из форта вынесли человека в кожаной пилотской куртке, в почерневшем от копоти и покрасневшем от крови белом шарфе. Он увидел это, только когда тело положили к другим мертвецам.
