Сергей Анисимов - Позади Москва
— Там была пустыня: песок на земле, песок в воздухе. Смазка превращалась в желе. Авиадвигатели всех типов изнашивались с дикой скоростью, электроника сбоила от жары и того же песка. Здесь этого нет и в помине, и потери по небоевым причинам минимальны. Да и техника явно стала лучше.
— Уверен, дело не только в этом. Еще раз, я привожу не только относительные цифры, но и абсолютные.
— Вывод?
— Русские умеют стрелять. В отличие от арабов.
Питтард фыркнул, не постеснявшись. Русские были способны на много разных штук, которые отличали их от арабов. В конце концов, они конструировали и даже до сих пор производили свои собственные танки, самолеты, вертолеты и крупные боевые корабли, а не только покупали их за нефть. Да, можно было поверить и в то, что они умеют стрелять из своих «калашниковых».
— Я очень прошу не смеяться, генерал, сэр. Мы читали те же самые аналитические записки все последние месяцы и годы. Русские фактически табуировали стрелковое оружие. Практика с собственным стрелковым оружием даже в мотострелковых войсках традиционно сводится к минимуму. Владение пистолетом или револьвером строго запрещено совершеннолетним, законопослушным, принимающим участие в голосовании гражданам, в том числе отслужившим по призыву или контракту. В том числе офицерам их собственной армии и полиции во внеслужебные часы. Чтобы купить паршивое гладкоствольное ружье для охоты на уток, человек должен месяцами прыгать с русскими рублями в зубах. В любом эпизоде самообороны с применением оружия — в том числе, кстати, холодного — оборонявшийся по умолчанию признается виновным. И так далее. Вы помните этот анализ? Среднестатистический русский призывник в принципе не может метко стрелять. Так нас убеждали.
— Я слушаю внимательно. Хотя, на мой взгляд, последняя минута моего времени была потрачена напрасно.
— Я прошу прощения, генерал, сэр. Я уже закончил. Это было мое частное мнение.
— Хорошо, Кен. Я принимаю его к сведению именно как частное мнение о невысоком уровне анализа данного конкретного аспекта, проведенного на подготовительном периоде операции. Теперь о целом. Работа «Готовых первыми» меня устраивает. Темп продвижения хороший, потери более чем приемлемые даже с учетом этого удара. Дисбаланс в отношении применения «Страйкеров» и артиллерии я по-прежнему поддерживаю. Что касается противотанкистов… Рота «F» нарвалась по объективным причинам: русские нас несколько расслабили. Да, у них все еще есть «Фенсеры». К слову, из всех ударов высокоточным оружием по силам и средствам их ВВС собственно «Фенсеры» наверняка имели низший приоритет — это самые старые из их сухопутных ударных самолетов. Но у них есть и много чего еще. Штаб группы переварил девятичасовую сводку об ударе оперативно-тактическими ракетами по штабу 48-й бригадной боевой группы?
— Да, сэр. Я был впечатлен.
— Вот именно. Тот же термин. На этом фоне потери офицерского состава роты «F» выглядят довольно блекло. Не то, чтобы я на что-то намекал. Это я так призываю вас быть осторожными.
— Да, сэр. Спасибо, сэр.
— Конец связи, Готовые Первыми.
— Конец связи, Гладиатор.
Генерал Питтард стянул с головы наушники и, чтобы не вставать, положил их прямо на стол. Одновременно с разговором он успел проглядеть несколько новых документов с грифом срочности и даже ответить на некоторые из них. За следующие минуты он проработал еще несколько. Собственными глазами посмотрел на сводную таблицу потерь БПЛА по всем трем бригадным боевым группам и по отдельным ротам своей дивизии. Проверил показатели готовности всех батальонов 501-го авиаполка, они по-прежнему были почти стопроцентными. Обменялся несколькими короткими депешами с руководителями отделов своего штаба в режиме мультичата, пользуясь и стилом, и клавиатурой. Большинство командиров дивизионного звена традиционно работали в «тесных прокуренных комнатах», непрерывно общаясь в перекрестном режиме: то, что называлось round-robin. Но он был, наверное, большим индивидуалистом, чем многие другие, и значительную часть командной работы осуществлял, находясь в своем кабинете один, благо современные технологии это позволяли.
За окнами сухо и негромко стукнуло несколько раз подряд, и Дана Питтард тут же, не раздумывая, выдернул из кобуры пистолет и отработанным до автоматизма движением дослал патрон в патронник. Полминуты тишины, и через массивную дверь, непонятно зачем нужную директору русской средней школы в его или ее кабинете, начали пробиваться голоса. Там вообще стало довольно шумно, и он не выдержал, поднялся со своего места и первым делом подошел к окну. Осторожно отодвинув тот же самый край занавески, что и в прошлый раз, он убедился, что во внутреннем дворе школы ничего необычного не происходит. Прямо напротив его окна были здоровенные окна крытого спортивного зала, завешенные поперечинами «шведской стенки» и почему-то крупноячеистой сеткой, как на старых парусных кораблях. Сквозь окна противоположной стороны зала тоже ничего особенного не просвечивало. Голоса за дверью не стихали, и он, отпустив занавеску, двинулся туда. Подумав, прежде чем открыть дверь, он сунул пистолет обратно в кобуру, машинально проверив положение предохранителя.
— Генерал, сэр?
— Что происходит?
Он сразу увидел, что дело пахнет чем-то нехорошим. Это была отлично знакомая каждому взрослому человеку тень на лицах.
— Ну?
Вошедший из коридора капитан произнес несколько довольно неожиданных слов, и генерал Питтард запнулся на половине шага. Потом, решившись, он все же вышел, а капитан последовал вплотную за ним. Часовой за дверью директорской приемной выглядел довольно напряженно, и командир дивизии кивнул ему успокаивающе. Парень не знал, в чем дело, но серьезно относился к своим обязанностям, к своему долгу.
Снова переходы, коридоры с широкими окнами. В простенках — застекленные рисунки цветными карандашами, восковыми мелками и яркими красками. Две трети рисунков изображали детей и их родителей в разных жанровых сценах, на остальных были лошади, собаки и котики, как это и бывает в рисунках детей всего мира. Перед входом оказалось довольно людно, но при его появлении половина офицеров и сержантов тут же начали расходиться по своим делам, демонстративно прижимая к ушам коммуникаторы, перелистывая бумаги в папках и так далее.
— Где?
Капитан обменялся несколькими словами с первым лейтенантом, и тот, оборачиваясь каждые несколько секунд, провел их обоих мимо вывороченной металлической вертушки и через двойные стеклянные двери наружу. Солнце, оказывается, светило ярко, и генерал-майор приостановился на секунду на ступенях, чтобы дать привыкнуть глазам. Первый лейтенант провел их мимо одного поворота, мимо другого, повел по выложенной из плиток дорожке между слякотными пространствами по бокам. Деревья были голыми и навевали тоску даже в середине такого отличного яркого дня. А ведь это был конец марта! В это время года зелень в его родном Эль-Пасо уже начинала выгорать.
— Здесь.
Ну да. То, что это «здесь», было видно довольно издалека. Снова группа людей. Снова часть, заметив его, тут же уходит, хотя уже не с таким деловым видом. Неожиданно стало зябко: то ли от наполненного влагой ветра, то ли от зрелища. Женщина и собака, лежащие в метре друг от друга. Довольно много крови.
— Лейтенант, очень коротко.
Кивнув, волнующийся лейтенант начал рассказывать о произошедшем. Винтовка почему-то мешала ему говорить, и он наконец убрал ее за спину.
Периметр временного штаба дивизии, разумеется, в несколько слоев обвесили датчиками. В конце концов, они были на окраине чужого города, не так давно захваченного пусть без боя, но у противника. Видеомониторы подтвердили, что одно из срабатываний было истинным, и к нарушенному периметру быстро выдвинулась тревожная группа в составе трех стрелков. С группой добровольно вызвался следовать приданный штабу дивизии офицер Сухопутных войск Вооруженных сил Эстонской Республики, имени которого Питтард даже не знал. Через пару минут бега наводимая по радио группа вышла на нарушителя, и эстонский капитан немедленно открыл огонь.
Питтард посмотрел на оба лежащих перед ним тела снова, потом обернулся к эстонцу.
— Одна минута на объяснение, — потребовал он.
— Я решил, что они могут представлять угрозу, сэр, — произнес капитан на вполне удовлетворительном английском. — Собака…
Собака была немецким боксером. Судя по тому, как она лежала, ей даже не пришло в голову пытаться защитить хозяйку от угрозы: огонь был открыт с большой дистанции.
— А девочка?
— Я не знал, что…
— Девочку застрелили потом, — громко и отчетливо сказал сбоку один из двух стоящих боком к группе капралов.
— Сэр…
— Заткнись. Даже если бы ты назвал меня черножопой образиной, ты не смог бы удивить меня больше. Капрал, говорите.
