Михаил Королюк - Квинт Лициний
— Но отрез же ты получил чёрный? Для моих брюк?
— Ну и что? Тебе же в них не на тан… э-э-э… Ну да, не идеально сочетаются. Но тёмное с тёмным – вполне можно носить. Ремень коричневый мой вдень – и будет нормально.
Делаю два глубоких вдоха, пытаясь успокоиться. Не орать, только не орать… Из зеркала напротив смотрел растрёпанный пацан, губы сжаты в тонкую полоску, ноздри раздуваются. Взгляд скользнул ниже: по краям широкого распаха ворота рубашки торчат головки хрупких ключиц. Дрожащими пальцами с трудом застёгиваю верхнюю пуговицу, и становится ещё хуже – тонкая шея болтается в воротнике, как кисточка в стакане. Опускаю взгляд к полу и с отвращением разглядываю широкую полосу тёмно-синих носков, предательски выглядывающую между коричневыми полуботинками и чёрными расклешенными гачами.
— Клоуна вызывали? Я здесь, — голос дребезжит, как у козы.
Вижу в зеркале, как родители обменялись за моей спиной ироническими взглядами, и мама выскользнула в коридор, давясь ухмылкой.
Это оказывается последней каплей. На мгновение пелена злости ослепляет меня, а когда мир вокруг начал опять отражаться в сетчатке, я оказался на дне стремительно набирающей силу чёрной воронки. Хлоп – края её встретились надо мной, и я замер, завороженно наблюдая, как взмётывается, наливаясь мощью, изумительно чёрная и кристально прозрачная волна чистого гнева. Как хорошо, как честно будет сейчас с праведным криком выплеснуть её из себя вовне, ни о чем не заботясь и ничего не страшась. В перехваченном спазмом горле клокочут и саднят, сбиваясь в шершавый ком, слова ответной обиды. Бросаю рукоятки управления, и срываюсь в сладостное пике:
— Да вы… Вам наплевать! Хожу в робе, копейки считаете!
Краем глаза заметил своё отражение: лихорадочные красные пятна на скулах, блестящие влагой глаза и перекошенные в нелепой гримасе губы. За спиной – внимательно глядящий в зеркало отец. В памяти всплыла цитата: «он разглядывал меня с интересом этомолога». Нет… как-то иначе… Морщу лоб, выдавливая из себя забытый термин. А! «Энтомолог»! Угу… «Он разглядывал меня с интересом энтомолога». Мимолетно радуюсь находке.
Эта микропауза оказывается спасительной, и я чудом успеваю перехватить управление. Зажмуриваю глаза и замираю, вскинув руки в жесте «сдаюсь».
— …Уф… — я длинно выдохнул и открыл глаза, — спокойно… Папа, мам, я уже вернулся…
Из-за двери встревоженно выглянула мама, обменялась с папой взглядами и он отправил её кивком назад в коридор.
— Фу… — оборачиваюсь. — Извините оба, естественно, я так не думаю. Это эмоции захлестнули.
— Ты хоть понял, что с тобой было? — озабоченно спросил папа.
— Что было… Да понятно, что было, «сложный подросток» попёр во всю мощь. Однако… — я озадаченно покрутил головой. — Чуть не захлестнуло с головой. Еле выплыл.
— Удивительно, что ты это осознаешь, — папа внимательно посмотрел на меня. — Обычно самокритичность в таких ситуациях резко снижается, до нуля, как у шизофреников, которые не могут осознать бредовость своих идей.
Я сделал парочку глубоких вдохов и окончательно сбросил напряжение.
— Ну ты сравнил… Да минует меня чаша сия. Но мощно накрыло, да…
— Между прочим, «сложный подросток» – это проявление очень интересного инстинкта, — папа с профессорским видом расположился в кресле, наблюдая за моими попытками расстегнуть подрагивающими пальцами ворот. — Когда мы жили в саванне, в этом возрасте подростки уже становились самостоятельными, могли сами добывать еду, отбиваться от хищников и, хм…, заводить себе подружек и, даже, заботиться о своих детях. Возрастающая в этом возрасте раздражительность по отношению к родителям – это катапульта, выбрасывающая подростка в самостоятельное плаванье. Наверное, подобное раздражение к опостылевшему гнезду испытывает и птенец, совершающий первый шаг через край. Проблема лишь в том, что возраст вступления в самостоятельную жизнь теперь наступает годика на два-три позже, а инстинкт об этом не знает. Вот и возникает сложная ситуация, когда раздражительность подростка нарастает, а самостоятельно он жить ещё не может.
Я окончательно успокоился и решил пофилософствовать:
— Тогда у меня есть встречная гипотеза. Друзья детства – это инстинкт, закрепляющий «чувство локтя» в небольшом отряде охотников примерно одного возраста. И из гнезда они катапультируются не поодиночке, а более-менее спаянной группой, это повышает шансы на выживание. И… возможно… по отношению к ним, напротив, снижается критичность.
Папа замер, задумавшись, потом с удивлением сказал:
— А ты только что сформулировал первую разумно выглядящую гипотезу, поздравляю. Хм… Право, действительно разумно… Это ещё, вроде, не обсуждалось… Забавно… — он потянулся в кресле, как огромный кот. — Может быть ты и не безнадежен. Запомни этот день, сегодня тебе впервые удалось встать на небольшой, ещё не истоптанный человечеством участок мироздания.
— Сколько пафоса, папа! Ты переложил заварного крема в пирожное.
— А ты зря так, — папа, кажется, немного обиделся. — Это действительно важный день. Подавляющее большинство проживает всю жизнь, так и не выйдя даже на шаг из этого истоптанного круга.
— Не думаю, что их это сильно огорчает, — я зарылся в шкаф. Где-то здесь висел дедов костюм, может быть пиджак от него мне и подойдет, дед был отнюдь не гигантом… Угу, слегка болтается, но для моих целей может сойдет. Белую водолазку одену под него, даже с намеком на какой-то стиль будет. Если, конечно, не смотреть на штаны и полуботинки… Нет, точно, нужно срочно не только придумать откуда буду брать деньги, но и как их легализовывать.
Я в радостном нетерпении переминался около спуска в подвальное помещение, где в школьном гардеробе переодевалась Тома. С третьего этажа доносится «не прожить нам в мире этом без потерь», мимо торопливо проскакивали опаздывающие к началу дискотеки. Слышно, как на площадке второго этажа их встречает директорский патруль – Тыблоко с завучем бдят, чтоб не пронесли спиртное или не пришли выпившими.
Оборачиваюсь, почувствовав движение за спиной, и от неожиданности выкатываю глаза – Тома поднимается из гардероба на достаточно высоких каблуках. Иду навстречу и внимательно оглядываю её снизу вверх. Да, теперь напротив моих глаз, если смотреть прямо, уже не кончик чуть вздёрнутого носика, а нижняя губа. Попытался представить нас со стороны, и меня передёрнуло от унижения.
— Тома… — простонал я. — Что ты наделала… Специально?
— Что именно? — вздёрнула она правую бровь.
— Туфли на каблуке… Неужели было сложно подумать о том, что я сейчас и так ниже тебя ростом!
Как назло, на последней фразе опять даю петуха.
Тома промолчала, насупившись. Радостно почирикивая, мимо проскочила стайка спешащих наверх девчонок. С интересом рассмотрели нас, некоторые продолжали нагло оборачиваться даже пройдя мимо, а затем все вместе неприятно захихикали, обсуждая. Я покраснел от стыда и распирающей меня злости.
— Тома! — пришлось громко прошипеть. — Ну включи ты голову! Представь, как будет сейчас выглядеть наша пара!
— Пара? А с чего ты вдруг решил, что у нас будет пара? — с убийственным спокойствием спросила она и, обойдя опешившего меня, быстро зацокала по ступенькам.
Я замер, парализованный последними словами. Ситуация перевернулась настолько стремительно, что сознание не успевало за происходящим, и я лишь беспомощно провожал удаляющуюся Тому взглядом, торопливо перебирая в уме варианты ответа и не находя ни одного спасительного.
Ушла. Прислушался к равномерному поцокиванию по кафельной плитке, вот она на площадке третьего этажа – и все, звучанье каблучков стало глуше, в коридорах – паркет, и, затем, совсем исчезло за дверью актового зала. Сверху, словно в насмешку, полилось, отражаясь от стен, «Червону руту не шукай вечорами». Я побрёл в тёмный конец коридора, встал у окна и, обхватив себя руками, начал покачиваться с пятки на носок и обратно, пытаясь успокоиться. Контуженные мысли по пьяным траекториям отползали от эпицентра, поверх них, чавкая острыми копытами, носились огненные зебры злости и обиды.
Шукать чи не шукать? Все, свободен, можно идти домой? Two beer or not two beer, that is a question… Чувствую себя обосранным оленем.
— Ты мне не снишься, я тебе тоже, и ничего мы сделать не можем, — начинаю вполголоса мрачно подпевать новой мелодии, выстукивая ритм подушечками пальцев по подоконнику. Хорошо, что меня парализовало. А мог бы и рвануть… Зажмурился, представив последствия. Вот… Что-то светлое в ситуации уже нашел. Давай мыслить позитивно. Ничего непоправимого, обычная размолвка. — Словно чужими стали друг другу, и между нами, и между нами белая вьюга…
Решился и побрёл, нетвердо переставляя ноги, на звук. На площадке второго этажа Тыблоко просветила, как рентгеном, взглядом и, не найдя ничего подозрительно похожего на выпирающую из-под одежды бутылку, пропустила наверх. Покрутившись на пятачке у входа в актовый зал, понял, что ещё не готов к встрече с прекрасным и направился в место не столь отдаленное, чтобы попить воды и привести в порядок расстроенные чувства.
