В августе сорок первого (СИ) - Тарханов Влад

[5] В РИ Фердинанд Йодль был в это время в Греции, на свою голову в этой реальности напросился в Норвегию, чтобы оказаться на острие вторжения в СССР. Вошел в историю ЭТОЙ реальности как первый генерал, оказавшийся в советском плену.

[6] Хебуктен бетонной полосы не имел, чтобы посадить транспорты, туда были заброшены решетки, из которых десантники очень быстро смонтировали импровизированную ВПП, способную принимать транспортные самолеты.

[7] Извините, называю так танк по-привычке. Он получился с учетом местных условий, очень похож на семидесятку, но имел и ряд важных отличий, вызванных необходимостью скорейшего введения изделия в производство.

[8] Многие немецкие танки обрезинивали изнутри, зная такую их особенность, а вот с французскими таким не заморачивались.

[9] В РИ эти две батареи попили крови у захватчика, причем успевали отметиться как на суше, так и на море!

[10] В РИ эти два антифашиста сумели в сентябре 1941 года организовать массовую забастовку в Осло, сильно напугавшую оккупационные власти. 11 сентября были арестованы и казнены немцами. В ЭТОЙ реальности решили такими кадрами не разбрасываться, они заранее готовились для борьбы за освобождение Норвегии от немецко-фашистских захватчиков.

Глава двенадцатая Буран. Продолжение

Район Кандалакши. Позиции 420-го СП 122-й СД. 4 августа 1941 года. Поздний вечер.

— Колян! Шоб ты был так здоров, тебе не кажется, что эта атака таки должна быть на сегодня последней?

Коля Афонченко[1], разведчик 420-го стрелкового полка 122-й стрелковой дивизии, посмотрел в ту сторону, куда уткнул пальцем его шебутной друг, неугомонный одессит Семен Рубинчик. Они сдружились еще в Северную войну. Призваны в одном году, попали служить куда еще холоднее — под Мурманск. Николай Афанасьевич Афонченко был родом из Витебской области, есть там такая деревенька Клиновое, недалеко от городка Невель. Судьба его была обычной, как на то время: окончил семилетку, работал в колхозе, парень был толковый, в технике понимал, с головой дружил, так очень скоро стал в своем клинском колхозе бригадиром. А это — ответственность и уважение! В армии быстро освоил ручной пулемет, молодого пулеметчика заметил командир разведвзвода их полка, присматривался, присматривался к парню, ну и взял в разведвзвод. «Нам такие парни нужны, а если он еще и с ручником на ты, так это находка!» — заявил начальник разведвзвода, командир полка не возражал, так Коля стал тренироваться с разведчиками, осваивая трудную военную науку. В разведке хочешь не хочешь, а надо и сапером быть: не только заминировать, но и разминировать, преодолеть любое препятствие, уметь бесшумно снять постового, захватить болтливого «языка», уметь подменить радиста на рации, если что… Лучше всего Афонченко умел стрелять: из любого вида оружия, но лучше всего пулемета. Свой Дегтярь он любил, холил и лелеял, не раз тот выручал бойца. Пару месяцев назад им во взвод хотели всучить новый ручник, но Коля посмотрел на него, сказал, что агрегат неплохой, но остался с надежным и проверенным Дегтярем. С Семой Рубинчиком они сошлись уже в Финскую. Этот невысокий крепкий парень был из одесских биндюжников, в разведку попал потому как очень умело размахивал ножиком, не замечая, что за его выставочными упражнениями для утверждения авторитета наблюдает командир разведки. «Запомни, паря, хороший разведчик — это очень тихий разведчик». — не раз и не два говаривал Сёме командир разведвзвода. Была у Семена Арнольдовича Рубинчика такая черта характера — был он неугомонный шутник-балабол. Анекдотов и смешных историй знал — на все случаи жизни, рассказывать их умел и любил. Но как попал в разведку, сразу научился быть тише воды и ниже травы. Для разведчика он обладал двумя сверхценными качествами — музыкальным слухом и соколиным зрением. В тот день тридцать девятого года они были в поиске языка и возвращались с добычей. Было предрассветное время, они спешили уйти в заранее оборудованную лежку у небольшого озера, где намеревались переждать и осмотреться, вроде бы погоня отстала, но всяко можно от местных ждать. Оттуда можно было выйти на связь, а потом уже, вторым заходом, пробираться к своим. Сёма первый заметил какую-то странность в окрестном пейзаже, о чем тут же тихо сообщил идущему рядом пулеметчику, они вместе упали в снег, Коля быстро уставился стволом пулемета на те странные холмики, так не понравившиеся глазастому одесситу. И тут прозвучал выстрел — язык, связист, который мог много чего рассказать, замолчал: пуля попала точно в голову. Второй выстрел прозвучал почти одновременно с первым, видимо, они наткнулись на снайперскую пару. Тут не повезло командиру — ранение оказалось смертельным. Он умер буквально через полчаса. Коля с выстрелами тут же открыл огонь по финским «кукушкам»[2], запрятавшимся в снегу. Скорее всего, его первые прицельные короткие очереди ранили или убили одного из снайперов.

— Позицию меняй! — Это крикнул Рубинчик, который пополз быстро, как змея, в сторону и чуть левее холмиков, надо же, умудрились почти в чистом поле лежку сделать, удивился про себя рядовой Афонченко. Он еще подумал, с чего бы это финские снайпера так неудачно залегли, но когда со своим Дегтярем попытался-таки сменить позицию, как вражеская пуля ткнула его в грудь. Это потом он узнал, что первой же очередью удачно завалил первый номер снайперской засады, а вторую (обе охотницы на русских были женщинами) прижал к земле их снайпер, а достал гранатой тот же Рубинчик. А потом Колю перевязали, и всю дорогу до родной части его на себе тащил все тот же неугомонный одессит. Ребятам крупно повезло в том, что снайперская засада не была по-настоящему засадой: финские «кукушки» наткнулись на нашу разведку случайно — уходили со своих позиций, а тут русская разведка, да еще и с товаром возвращается. Решили им помешать, на свои блондинистые головушки. С тех пор молчаливый белорус и говорливый одессит стали парой — не разлей вода!

— Сёма, присмотрись, там вроде движение в обе стороны наблюдается. Моноклю возьми!

Моноклем Николай назвал найденный им еще в Финскую испорченный цейсовский бинокль, принадлежавший какому-то офицеру. Один окуляр был разбит вдребезги, так неугомонный Рубинчик выпросил себе у друга сей агрегат, отпили половину и пользовался им как подзорной трубой, если что-то надо было очень-очень рассмотреть. Вот и сейчас он уставился в ту сторону, где заметил какое-то странное шевеление…

— Колян, шоб я так жил, как сегодня атаки не будет! Они меняются там на позиции, только этих, эсэсманов, меняют вроде, нет, точно! Это финны их меняют! Нашлися, родимые!

— Точно финны? — засомневался штатный пулеметчик разведвзвода.

— Сам гляди, зенки только не сотри! — обижено протянул «моноклю» товарищу Рубинчик.

Через несколько секунд Николай убедился, что товарищ его прав.

— К командиру, сообщи!

На всякий случай Афонченко убрал свой Дегтярь с бруствера окопа, отодвинул сумку с набитыми дисками, которую его второй номер, Сема бросил к ногам и помчался докладывать и улыбнулся. Впервые за эти долгие два дня. Второго числа вечером они были в поиске. Войны не было, но на границе появились свежие немецкие части. И форма у них была другая. Языка брать не имели права, но выяснить, что перед ними ребята из дивизии СС «Норд» было элементарным. Им показывали нашивки и знаки отличия этой дивизии[3]. Дело в том, что эта дивизия была в резерве у немцев и куда ее кинут — был вопрос, а тут оказалось, что немцы сделали рокировку, выведя из состава 36-го корпуса 163-ю пехотную дивизию и заменив ее дивизией СС. Новость была приятной для начальства, потому как «Норд» была облегченной дивизией, даже скорее, усиленной бригадой, имела в своем составе всего два пехотных полка и до уровня ветеранов 163-ей дивизии не дотягивала от слова совсем. А вот куда враг отправил этот резерв оставалось загадкой. Наша 122-я дивизия занимала оборону у городка Салла, на первом из трех уркепрайонов, сооруженных для прикрытия Кандалакши еще в конце сорокового года. У Саллы это были линии с ДЗОТами, более-менее хорошо вписанными в местность, но о многих из них финская (и немецкая) разведка знала — слишком близко эта линия проходила к границе. На позиции 420-го полка ударила немецкая дивизия СС «Норд», но, зацепившись за линию ДЗОТов, наши ребята держались весь день, хотя и потери несли, и пришлось разведчикам затыкать дыру в обороне — но справились. Повезло, что у немцев самоходки и танки не могли подойти по этим дорогам, против них действовала только пехота при поддержке минометов и артиллерии. А еще помогла «накачка» политруков, которые рассказали, кто такие части СС, чем занимались ребята дивизии «Мертвая голова», на основе батальонов которой создавали дивизию «Норд», так что отступать перед карателями, как говорят в Одессе, «было в западло»[4]. Вот и не отступали! Держались! Весь день держались! А под вечер вынуждены были все-таки отступить. Опытные австрийцы из 169-й пехотной дивизии[5] сумели-таки продавить оборону 715-го стрелкового полка у реки Тенние, и выйти во фланг остальным частям 122-й дивизии, заставив ее отступить к подготовленным позициям у поселка Кайрала. Очень неприятным сюрпризом оказалось наличие у немецких саперных ударных групп огнеметов, которыми выжигали древесно-земляные укрепления, а окопы рядом с ними забрасывали гранатами, которых у ударников было с избытком. Противник продвинулся за сутки на этом направлении на 10–15 километров вглубь советской территории. У Кайралы были куда как лучше подготовленные укрепления, имелись и бетонные (правда, только пулеметные) ДОТы, тут, у озер Куола и Ала разворачивались артиллерийские полки из резерва 14-й армии, а слишком борзых австрийцев решено было встретить двумя минометными полками. Минометчики заняли позиции до реки Нурми. Четыре дивизиона 120 мм минометов — это сила, которая может сказать свое веское слово. Австрийцы под командованием генерал-лейтенанта Германа Титтеля[6] сумели утром четвертого августа опять удивить — они умудрились подтянуть танки, причем кроме легких двоечек на поле появились и более наглые тройки и приземистые коротконосые «штуги» — самоходки с очень низким силуэтом, из-за которого они были очень неприятной целью для наших противотанкистов. Из своих трехдюймовых окурков они пытались погасить наши огневые точки и довольно метко прошлись по пулеметным гнездам, не прикрытым бетоном. Две батареи сорокапяток уже были выбиты вражескими танками и артиллерией, а неугомонные коробочки все ползали по полю, поддерживая наступление пехоты. Но когда в бой вступили минометные батареи, врагу стало совсем не до маневров — удачным попаданием была уничтожена одна «двоечка» чешского производства, еще две легкие машины перевернуло от близкого разрыва, пехота стала сразу же отступать — минный обстрел в чистом поле дело неприятное. Под этот шумок откатились и «штуги». Чтобы укрепить оборону, в подготовленные саперными танками с грунтоотвалами места подтянули батальон Т-26, танки хорошо замаскировали, а кое-где и присыпали землей. Это помогло отбить еще две атаки немцев. Один раз попыталась финская авиация помочь союзной немецкой пехоте, но им вломили сталинские соколы, потеряв два бомбардировщика и пару истребительного прикрытия, финские асы убрались восвояси. Эсэсовцы, приободренные опытом соседей, утром четвертого попытались использовать в атаке саперов и огнеметные команды. Но тут им опять обломилось: позиции 420–го полка были хорошо и продуманно подготовлены, бойцы эти позиции обживали еще во время маневров, так что несколько горящих и орущих факелов возвестили о неудачном дебюте эсэсовцев уже в боях у озера Ала.