Алексей Лукьянов - Цунами - 1: Сотрясатели Земли

— Я нашел ее, шеф. В Вене.

У того, кого Рудольф Кассатикетс называл шефом, не было ни лица, ни тела, один лишь динамик. И Рудольф, и его шеф сидели в разных фургонах, городах и странах, не видя лиц, не слыша настоящих голосов — аппаратура связи искажала звуки до механически-дребезжащих.

— Рассказывайте.

Церковь Святого Рупрехта — покровителя солеторговцев — является старейшей церковью Вены. В названиях улиц, кафе и питейных заведений, плотно окружающих маленькую церковь, всюду проступает соль. Зальтштрассе, Зальтбар, кафе «Зальт» — это только то, что бросается в глаза при выходе из Рупрехтскирхе, а если побродить по этому морю кабаков дольше, то соли найдется еще больше.

Этот район некогда назывался «Бермудским треугольником». В переплетении узких улиц и переулков, лестниц и подворотен даже трезвому человеку без карты города немудрено заблудиться, что уж говорить о человеке подвыпившем, кочующем из одного увеселительного заведения в другое. Австрийцы, мадьяры, немцы, евреи, русские, чехи, американцы и прочие гости города исчезали тут на несколько недель и даже месяцев, чтобы потом всплыть без гроша в кармане, а иногда и, что греха таить, вообще без штанов.

Тем не менее народу здесь — не протолкнуться. Все хотят увидеть знаменитый Штефансдом — храм, в котором Моцарт венчался с Констанц, посмотреть на дом, где Моцарт жил, съесть самый большой в Вене шницель у «Фигльмюллера». К тому же времена «Бермудского треугольника» закончились в начале двадцатого века, и теперь здесь потеряться может только полный топографический кретин, недуг которого усугубляется полным отсутствием навыков общения.

Ресторан кошерной кухни «Алеф Алеф» на Юденштрассе, возле которого всегда дежурят двое полицейских, был пуст, если не считать мужчины и женщины, сидящих за первым столиком от входа. Насколько они были приверженцами кошерной кухни, судить трудно, поскольку разговор шел исключительно на русском.

— Это фото сделано на острове Понпеи, это недалеко от Марианских островов, — сказал мужчина, выглядевший как типичный европеец, прибывший в Вену отдохнуть: с огромной фотокамерой, фривольно одетый, уже успевший частично загореть, в очках типа «лектор», блондин.

Молодая, слегка за тридцать, начавшая уже полнеть красивая женщина взяла фотографию осторожно, будто пробирку с сильнейшей кислотой. Среди размытых, видимо, быстро двигавшихся в момент съемки фигур отчетливо выделялись два чернявых молодых человека, вплотную прижавшихся друг к другу и укрытых одним на двоих красным клетчатым одеялом. Лица их красотой не отличались, скорее — добродушно-щекастые, счастливые лица спасенных людей.

Женщина посмотрела на юношей и вернула фотографию.

— Я даже не знаю, кто из них кто.

— Вот этот, зеленоглазый, — Юрий, а этот — Егор.

— Вы не поняли. Меня вообще не интересует, как их зовут и почему они находятся в Микронезии, — несколько раздраженно пояснила собеседница блондину. — Они мне даже не снятся.

— Отчего же? — удивился блондин. — Чем они вам не угодили?

— Они уроды.

— И вы говорите об этом здесь, в Европе?

— Я где угодно об этом скажу.

— И все же... У Егора очень высокий коэффициент интеллекта, видимо, ваши гены...

— Не надо говорить со мной о генетике, я профессор, и вы ничего мне нового в этой сфере поведать не сможете. Давайте короче — что вам нужно. Вы из Конторы, правильно?

— Смотря что вы называете конторой, — уклончиво парировал блондин. — Контор много.

— Вы из госбезопасности русской, так?

— Нет, не так.

— Почему же мы говорим на русском? — спросила женщина на иврите.

— Потому что это ваш родной язык, — ответил блондин на немецком. И по-английски добавил: — Не важно, из какой я организации. Мы предлагаем возобновить отношения с вашими детьми.

— Если бы я этого хотела, восстановила бы уже давно. Но я хочу забыть эту историю. У меня муж и дети.

— Они будут ревновать?

— Да при чем тут ревность? Я не знаю, о чем мне говорить с этим... существом. Я даже с матерью всяческие контакты прекратила после того, как она начала писать о нем... о них... Я не понимаю, зачем вы вообще ко мне обратились.

Женщина волновалась, значит, она не была равнодушна. Если неравнодушна, то рано или поздно знак неравнодушия может поменяться. Лучше, конечно, рано, чем поздно.

— Во-первых, я обращаюсь к вам по той простой причине, что вы проводите отпуск одна, вдали от мужа и семьи. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять — если супруги отдыхают раздельно, значит, у них не все ладно. Во-вторых, вы так горячо отказываетесь от своих первенцев, что готов спорить — вам хочется их хотя бы увидеть. Ну и в-третьих, вы единственный человек, который сможет договориться с Егором.

— Что?

— Видите ли, Далила Иудовна... Вы разрешите обращаться к вам по имени-отчеству, как это делают русские? Так вот, ваши дети влипли в некрасивую и даже опасную историю. Они похитили секретный прибор. Прибор настолько мощный, что его разрушительная сила может отразиться на судьбе всего человечества.

— Похитили? — не поняла Далила. — Прибор? Вы не о барсуке с мышонком говорите?

— Э...

— Я знаю, что за свойства у этих предметов. Мама даже хотела подарить мне мышонка, когда я уезжала, но в последний момент передумала.

Блондин мысленно аплодировал себе — ай да везение, ай да Рудольф!

— Это очень важная информация для нас, спасибо. Я правильно понял, что вы согласны помочь нам?

— Значит, она согласилась?

— Как вы и говорили, шеф.

— Отлично. Можно приступать.

Наутро Лэйла и Викса сели на телефон и решили мучить его до тех пор, пока не свяжутся с родителями Виксы. Мы с Юсей не стали ждать, когда свершится это великое событие, и отправились на причал.

Грузин по-прежнему сибаритствовал, Глеб в машинном отделении о чем-то гулко переговаривался со Змеем, а Мезальянц изучал расписание рейсов местного международного аэропорта.

— Изучаете, куда бежать? — спросил я.

— От Конторы сбежать нельзя, можно только ненадолго отсрочить встречу, — мрачно ответил Иван Иванович. — Я смотрю, по каким дням ждать гостей.

— Сейчас погода нелетная, какие гости?

— Незваные. Вон, этих неудачников-кладоискателей никакие дожди не пугают, они как по часам сюда приезжают. А Контору даже цунами не остановит.

— А разве вы уже знаете, что мисс Тедди и мисс Козельски...

— И майор, и астроном, и вся эта цветная компания — все кладоискатели.

— Я бы съездил туда, в этот...

— Нан-Мадол, — подсказал Юся.

— Вы, как я погляжу, вполне вписались в местный бомонд, — хмыкнул Иван Иванович. — Глядите только, чтобы эти красавцы не стибрили у вас чего...

Что за человек, обязательно настроение испортить надо! Я решил обратиться за поддержкой к капитанам.

— А давайте в выходные в Нан-Мадол отправимся? — спросил я.

— Это что еще за хрень? — лениво спросил Боря.

— Это как раз по вашей части — окно в бесконечность.

— Не слушай его, — послышалось из машинного отделения. — Это груда камней, и никаких сокровищ там нет.

— Сокровищ? — оживился Грузин. — Каких сокровищ?

— Егор, я тебя убью, — пообещал Татарин, вынырнув наружу. — Чего человека баламутишь? Только-только приключаться закончили — и опять?

— Я не понял: почему вы говорите так, будто вас здесь только двое? — возмутился Грузин. — Почему вы меня не спрашиваете или вон Юрца?

Боря единственный из экипажа, кто называл Юсю Юрой и даже сам с ним разговаривал.

— А меня Егор спрашивал, — сказал Юся серьезно. — Он спросил: ты хочешь в Нан-Мадол?

— И что?

— А я сказал, что сокровищ там нет.

— Вот, слышал?! — обрадовался Глеб. — Я же говорил!

— Ты-то откуда знаешь? — обиделся Боря на Юсю.

— Я не знаю, — растерялся Юся. — Мне так кажется.

— Кажется ему, — проворчал Грузин. — Надо съездить и посмотреть на этот... как его там...

— Нан-Мадол, — напомнил я.

— Во-во. Глеб, у нас там чего с движком-то?

— Ничего, — пробурчал Глеб. — Некогда мне.

Татарин посмотрел на меня, постучал пальцем по лбу и скрылся в недрах катера. Мне этот жест показался мало того что непонятным, но даже и обидным. Чего я сделал-то? Поэтому я сразу спустился следом за Татариным.

— Чего ты дразнишься?

— «Це дразнисся-це дразнисся», — с кислой физиономией повторил Глеб. — Я, конечно, сам дурак, язык за зубами не сдержал. У Бори бзик — моментальное обогащение. Он раньше чемодан с долларами найти хотел, а еще раньше — государственную премию получить.

— За что?

— Да хоть за что, лишь бы много и сразу. Это мечта, она иррациональна. Он как-то узнал, что в Хабаровске старый дом есть, в котором клад. Так он его по бревну раскатал и на щепки изрубил, всю землю перекопал на два метра вглубь, весь отпуск извел, и хоть бы пятачок нашел. Вот не дай бог, загорится он этим вашим... тьфу, неважно... вот не дай бог. Он, чего доброго, катер на металлолом продаст. Ты этими своими штуковинами можешь клады искать?