Владилен Машковцев - Время красного дракона
— Прояви себя сначала, Параша. Тогда дадим разрешение на фамилию — Социалистическая. Хорошо будет звучать — Партина Социалистическая. А пока шлепай Партиной Ухватовой.
Параша при знакомствах называла обычно свою будущую фамилию:
— Партина Социалистическая!
— Партина Свололистическая! — дразнили ее в городе.
Порошин удивился приходу Партины. Он и видел-то ее мельком всего три-четыре раза, никогда не разговаривал с ней.
— Здрасьте, Аркадий Ваныч. Как здоровье?
— Здравствуйте, Партина.
— Я к вам от райкома комсомола с восторгом...
— С чем?
— С восторгом! Мы взяли шефство над молодыми сотрудниками НКВД. Вы, как известно, совершили подвиг, сражаясь с лютыми врагами народа. И пострадали героически разбитой головой...
— Партина, никакого подвига я не совершал.
— Скромность в большевиках — качество. Я решила стать вашей женой, Аркадий Ваныч. Первую нашу дочь мы назовем — Марксиной, вторую — Энгельсиной...
— Партина, мы не знаем друг друга. И у меня другие планы, я никогда не испытывал к вам симпатии.
— Нет, нет! Вы не отобьетесь от моих благородных движений. У вас повреждена голова. Вы пока не в состоянии оценить мою комсомольско-девическую жертвенность.
— Партина, не ставьте себя в неудобное положение. Мы никогда не будем мужем и женой.
— Но половые отношения без оформления брака безнравственны, Аркадий Ваныч. Считайте, что вы уже — мой супруг!
— Партина, я отказываюсь от этого счастья категорически.
— Но я уже объявила в райкоме комсомола о нашей свадьбе. Вы обязаны вступить со мной в половые отношения.
— Извините, Партина, но вы просто не в себе. Я не собираюсь вступать вами ни в какие отношения.
— Зачем же вы на меня посмотрели там — в редакции газеты?
— Партина, я не помню даже, что посмотрел на вас.
— А какой это был взгляд! У меня есть свидетели!
— Какой взгляд!
— Соблазняющий, вы меня раздели тогда глазами догола.
— Милая Партина, ей-богу, вы ошиблись.
— Нет, я своего решения не изменю: мы — муж и жена.
— Партина, вам надо обратиться к доктору Функу — психиатру.
— Это у вас голова повреждена. А я в здравии. Можно сказать, вам привалило счастье. А вы судьбу отвергли. Жалко мне вас. Всю жизнь будете сожалеть опосля. В ноги мне упадете, но я уже не соглашусь стать вашей женой. Считайте, что я подала на вечный развод. Прощайте, неблагодарный!
Партина Ухватова ушла, гордо выпрямясь, со слезами на глазах. Порошин долго не мог поверить, что он не разыгран, не вовлечен в какой-то комический спектакль. К вечеру у него поднялась температура, разболелась голова. А к нему пришла какая-то девочка:
— Фрося вам пельмени горячие передала, я соседка ее — Вера Телегина.
— Спасибо, спасибо, — взял Аркадий Иванович горшок, укутанный в шаль.
Он не запомнил ни девочки, ни ее имени и фамилии, не притронулся к пельменям. Ему поставили укол, дали снотворного, и он успокоился, уснул, обнимая подушку. Проснулся Порошин в полночь от легкого постука, то ли в окно, то ли в дверь. Он сбросил байковое одеяло, опустил ноги на махровый половичок, огляделся. В палате было сумеречно, за дверями в коридоре тишина, значит — дежурная медсестра спала на диване.
За окном желтелась миражно наркотическая луна. Аркадий Иванович подкрался к двери, приоткрыл ее, выглянул в коридор. Там никого не было. Кто же стучал? В палате густилась духота, запахи лекарства и бинтов. Он подошел к окну, взялся за створки, распахнул их, облокотился о подоконник. И зажмурился от хмельного ощущения прохлады, тающей свежести, ранней весны. А когда вновь открыл глаза, обомлел... Прямо вплотную к окну, к подоконнику, прижималось корыто, в котором сидела Фроська. Она приложила палец к губам: мол, тише! И полезла в окно. Порошин помог ей перелезть через подоконник и начал обнимать ее, целовать, приговаривая шепотом:
— Фроська, я тебя люблю. А ты меня любишь?
— Люблю.
— Тогда снимай штаны.
— На мне паталоны царицы.
— Зачем же ты их напялила?
— Штоб тебя соблазнить.
— Ох, и дура ты, Фроська.
— Умная была бы, не влюбилась бы в тебя.
— Торопись, Фрося, у тебя есть соперница.
— Верочка?
— Какая Верочка?
— Верочка Телегина, которая пельмени тебе принесла.
— Не знаю никакой Верочки. Никто мне пельменей не приносил. Твоя соперница — Партина Ухватова.
— Аркаша, я до полной нагишности разболокаюсь, для соблазнения...
Такой уж получилась у них первая медовая ночь. Они прообнимались, прошептались до первых петухов. И только перед рассветом нечаянно уснули. Дежурная медсестра застала их спящими в обнимку на одноместной кровати, закричала, позвала врача. Прибежали и больные из других палат.
— Вы как сюда попали, девушка? — пробурчал доктор, протирая то свои заспанные глаза, то очки.
— Через окно, — показала признательно Фроська.
Медсестра свесилась грудью через подоконник, глянула по сторонам, вверх, осмотрела сквер:
— Лестницы нет.
— Я на корыте прилетела, — продолжала давать показания нарушительница покоя и режима больницы.
Врач тоже выглянул в окно: высоко, третий этаж. Но можно ведь опуститься на веревке с крыши.
— Зачем рисковали, девушка? Вы могли разбиться. Эх, зелено-молодо!
— Я прилетела на корыте, — оправдывалась Фроська.
— Можно и корыто спустить с крыши на веревках, голь на выдумки хитра.
Старичок из соседней палаты возмущался:
— Ну и молодежь пошла. Для чего мы революцию делали? Полная деградация, зарубежное влияние, буржуазная безнравственность!
Раздавались и другие выкрики:
— А его в отдельной палате поместили!
— Оторвался от народа.
— Он и в столовую не ходит, брезгует супом, сваренным для рабочего класса и больных ударников.
— Книжки читает, глядишь и — наденет шляпу, очки...
— Трусы-то, шлюха, подбери! Разостлала их вишь на полу, быко политическу карту мира.
Медсестра выговаривала Порошину:
— Мы вас за серьезное начальство принимали, за руководство ответственное из НКВД. А вы кем оказались?
Порошин молчал. А больные из других палат все так же толпились у дверей, хихикали мерзко.
— О безобразии мы сообщим по месту службы, работы, — подвел итоги дежурный врач.
Кончилось все тем, что Фроську выпроводили, сунув ей в руки панталоны императрицы. А к обеду и Аркадия Ивановича выписали из больницы за грубое нарушение режима. Гейнеман и Трубочист ухохотались до слез, слушая серьезный рассказ Порошина о своем несчастье. О чрезвычайном происшествии стало известно и в горкоме партии. Новый секретарь Рафаэль Хитаров отшутился:
— Любовь не подсудна!
Предложение об увольнении горкомовской буфетчицы за моральное разложение он отклонил. Мол, на качество приготовления пищи это не повлияет. В НКВД недостойное поведение Порошина обсудили на объединенном собрании коммунистов и комсомольцев. Младшие лейтенанты Бурдин, Двойников, Степанов потребовали изгнания развратника из органов милиции. Пушков и Груздев сказали, что можно обойтись строгим выговором. Придорогин посоветовал ограничиться — выговором без занесения в учетную карточку. Мнение начальства — закон для подчиненного. На этом и определились. На Порошина после этого посыпались доносы. Был сигнал, будто он совратил кроме горкомовской буфетчицы еще двух девушек: Партину Ухватову и какую-то Верочку Телегину, а также развратничал со своими осведомительницами — Жулешковой и Лещинской...
Придорогину нравился Порошин. Начальник НКВД отправил его на полгода в командировку, чтобы утихли страсти. По запросу во Владивостоке требовались опытные и не очень примелькавшиеся оперативники. Контрабандисты там наладили вывоз золота в зарубежье. Из Москвы в Челябинск поступило распоряжение: выделить в помощь дальневосточникам двух лучших сыщиков. Сбагривая Порошина, хитрый Придорогин надеялся прихлестнуть за Фроськой, склонить ее к сожительству. Глаз у него лег на девку. А своя жена осточертела — мослатая, лицо лошадиное, скандальная, противная. Не баба, а коровья смерть. Поэтому и мысли копошились такие:
— Зачем я женился на этой чувырле? А горкомовская буфетчица оказалась штучкой! Невинную девицу разыгрывала... А в страсти на третий этаж вскарабкалась! Загляну-ка я к ней как-нибудь вечером в хату — с подарками, с бутылкой вина.
Цветь двенадцатая
Федор Иванович Голубицкий — начальник обжимного цеха — был членом горкома партии, поэтому изредка выполнял партийные поручения. Новый секретарь окружкома Рафаэль Хитаров попросил его разобраться с письмом секретаря партийной организации автопарка — Маркина. Правда, письмо было адресовано не горкому партии, а НКВД. Парторг Маркин сообщал, что начальник автохозяйства бывший эсер Андрей Иванович Сулимов является врагом народа, группирует вокруг себя махновцев, готовит антисоветское восстание. Начальник НКВД направил письмо Маркина в горком партии не просто так... Придорогину хотелось испытать новоявленного партийного лидера — Хитарова. Как он среагирует? Какие примет меры? Неужели, как и Ломинадзе, Завенягин, будет прикрывать и защищать тех, кого надо арестовывать без раздумья?
