Анатолий Матвиенко - Аэропланы над Мукденом
Костович усмехнулся.
— Молод был, любил горячие слова. Касательно вашего вопроса, представьте, добился я успехов приезжаю домой и вижу свою мать — не слишком образованную, не самую красивую и плохо меня понимающую. Она все равно остается моей матерью, как и Россия славянам. Сербия, конечно, православный край, но, поверьте, Австро-Венгерская империя — совсем не славянская страна. В России я себя чувствую как дома, хотя не склонен считать ее идеалом. Один только ваш судебный процесс чего стоит. Здесь каждый может в подобный переплет попасть.
Самохвалов с Можайским переглянулись. Они оценили ответ. Оба были русскими, но не жаловали официозный патриотизм с трескучими лозунгами и верноподданническими поклонами императорскому дому.
Серб думал немного иначе: вы, урожденные российские подданные, не понимаете, каково быть православным в мадьяро-германской империи, где славяне по природе своей — особи второго сорта. Посему для выходца из Балкан российский паспорт есть важная веха в жизни, а не естественное благо по праву рождения.
— Чем сейчас занимаетесь, Огнеслав Степанович? Помню, вы аэроплан строили в те же годы, что и я свой снаряд, потом за аппарат легче воздуха взялись.
— Увы, господа, изобретения мои морские и воздушные денег не принесли. Пришлось заводчиком стать. Произвожу арборит, это фанера многослойная, клеенная. Легкий и прочный материал, для аэропланов и кораблей удобственный весьма.
— Занимательно, — протянул Самохвалов. — Жаль, что воздушные прожекты до конца не доделали.
— Ну, не все пошло прахом. Мотор мой до сих пор на Охтинской судоверфи работает, не хуже паровых, а по размерам куда скромнее.
— Подробнее не изволите рассказать? — насторожился Петр.
— Отчего же. Двигатель с циклом Отто, восемь цилиндров, электрическое зажигание, двести сорок килограмм, восемьдесят лошадиных сил. С 1885 года трудится, больших поломок не было.
Самохвалов застонал, Можайский схватился за голову. Потом все заговорили разом.
— Огнеслав Степанович! Без ножа зарезали! Коли б я знал, что уже тогда в Питере замечательный мотор есть! Мой снаряд с ним аки птица летал бы! — контр-адмирал, несмотря на логику и здравый смысл, отказывался до конца поверить, что его чудо-аппарат не имел ни малейшего шанса подняться в воздух.
— А я столько сил потратил на опыты с четырехтактным двигателем, чуть мастерскую в Минске не взорвал, — возмущался Петр. — Что ж вы все в секрете держали?
— Не я, а Морское министерство. На патент заявку давно подал, но чиновники российские так шустро шевелятся, что мох быстрее растет.
— Прискорбно.
— Зато могу показать его в рабочем состоянии, если интересуетесь. Жаль, Александру Федоровичу променады не предписаны.
Компаньоны сами и просить не смели. Как конструкторы своего мотора они Костовичу прямые соперники. Но того с головой накрыло новое увлечение. Назавтра по дороге до верфи он рассказывал Самохвалову про арборит.
— Что есть фанера, сударь? Лист тонкий древесный, легко гнется и трескается. Представьте ровное сосновое бревно не как волокнистую массу, но бумажный рулон. На специальном станке я разматываю его, полученные листы склеиваются, чтобы волокна шли аккурат в разных направлениях. Лист в четверть дюйма становится жестче, нежели дюймовая доска.
— А вес? Сдается мне, от пропитки клеем дерево тяжелеет. Где масса важна, в авиации опять-таки, ваш арборит не годен.
— Ошибаетесь, милейший! С помощью арборита можно собрать мудреную конструкцию легче деревянной или металлической.
Костович заливался о своих достижениях: арборитовых бочках, сундуках, машиностроительных узлах и даже... казачьих пиках! Он утверждал, что изобретенный им клей-цемент делает изделие стойким к влаге и гниению, посему он — материал будущего. Со временем, пожалуй, само слово «фанера» будет означать не жалкие однослойные полотна, а арборитовый сэндвич.
Самохвалов начал понимать, что в повозке рядом с ним сидит такой же энтузиаст, пораженный изобретательской заразой, как и Можайский. От инфекции в первую голову отмирают чувство меры и здравый смысл. Если компаньон Петра, похоже, и на смертном одре будет думать, какой силовой агрегат надо было вставить в его снаряд, чтобы тот взмыл в облака, то Костович собрался заместить фанерой половину известных материалов, на полном серьезе рассуждая о полых фанерных валах для передачи вращательного момента к винту на судах и дирижаблях. Сдерживая улыбку, авиатор представил, как серб предлагает Морскому министерству фанерную броню для крейсеров, стойкую к воде, гниению и снарядам врага.
Восьмицилиндровый двигатель, слава богу, был из металла, так как увлечение фанерой пришло много позже. Для летательных аппаратов он решительно не годился. Двести сорок килограмм весила лишь его главная часть. Массивная система водяного охлаждения, работавшая от водопровода, огромный плоский испаритель топлива в системе питания тянули еще килограмм на восемьдесят и превращали мотор исключительно в стационарную установку. Но пару идей Самохвалов подсмотрел. Во-первых, электрическая система зажигания питалась не от лейденских банок, а от генератора, вращавшегося от коленвала. Во-вторых, цилиндры располагались горизонтально по четыре с каждой стороны с тем, что рабочему ходу поршня соответствовало сжатие в противоположном цилиндре. Не сразу, но в будущем, когда потребуются мощные авиамоторы, оппозитная схема себя покажет.
Суперагрегат, вопреки заверениям создателя, пару лет не работал. Его сгубили не железные хвори, а электричество. На подходе к верфи Петр заметил дымящую трубу котельной. Внутри не менее половины всей механизации электрифицировано, а лампочки с угольной начинкой вытеснили газовые и керосинные светильники. Прогресс, господа. Электростанцию дешевле и проще кормить углем, чем аппарат с циклом Отто — экзотическим бензином.
— Впечатляет?
— Слов нет, Огнеслав Степанович. В Европе два цилиндра — редкость. А тут восемь!
— Это что. Я еще арборит покажу.
Понимая, что добром от Костовича не избавиться, не осмотрев воплощение его идеи-фикс, Самохвалов надел маску заинтересованности и дал отвезти себя на фанерный завод. Там, взяв в руки неожиданно тяжелый, но твердый и гибкий лист, понял, что отыскал один из самых важных материалов для самолета.
— Три слоя, общая толщина миллиметров пять. А тоньше возможно?
— На нынешних станках — не тоньше трех или довольствоваться двумя слоями.
— Все равно, для нервюр — идеальный материал.
— Да, особенно если выпилить отверстия для облегчения.
Пробуя гибкость, Петр согнул заготовку, и она треснула.
— Жаль, переднюю кромку крыла из арборита не выгнуть. Там наибольшее давление, деформация шелковой обшивки. Геометрия нарушается.
Вместо ответа Костович усмехнулся и протянул образец двухдюймовой трубы из пяти слоев.
— Но как?
— Элементарно. На заготовку крепится первый слой, на него клеятся остальные в уже согнутом положении.
— Замечательно! Жаль, что вес не позволит обшить фанерой все крыло.
— Не будьте столь категоричны, Петр Андреевич. Арборит возьмет часть нагрузки, стало быть, сэкономите на наборе. Затем выигрыш получите за счет жесткости обшивки — дерево лучше держит аэродинамическую форму. Оно крепче аэростатной ткани, дыру починит любой столяр.
— А цена?
Костович назвал.
— Немыслимо! Сосновые рейки раз в двадцать дешевше.
— Сравните с ценой на шелк, лаком пропитанный, и на стальные конструкции. А где можно простой рейкой обойтись — кто же вас неволит.
Поколебавшись, Самохвалов решил заказать метровый кусок крыла на пробу, сравнив его вес и подъемную силу с таким же, но обтянутым шелком, как на первых двух аппаратах.
Финансовый вопрос помог решить незабвенный Плевако, который появился в столице ближе к октябрю и дал на подпись пострадавшему от военно-полицейского произвола конструктору два исковых заявления на мильен рублей каждое: к Трубецким за уничтожение «Самолета-1» и к прокуратуре с полицией за гибель «Самолета-2». С присущей ему непринужденностью московский поверенный убедил присяжных, что невежественные вандалы-провинциалы уничтожили бесценные творения питерского гения Самохвалова, имевшие невероятную техническую и культурно-историческую ценность. Гвардейский поручик Александр Трубецкой, выдающийся соратник Самохвалова и герой России по версии защитительной речи в Минском суде, превратился в жалкого недотепу, который полез не в свое дело и взорвал уникальное изобретение, затормозив воздухоплавательное развитие страны не менее чем на полгода.
Конечно, присуженные суммы оказались далеки от мильенных, но с лихвой окупили затраты на приглашение адвоката в оба гражданских и в уголовный процесс, а также львиную долю денег, вложенных в авиацию. Вызванные в столицу полицмейстер и двое его подручных получили громадные регрессные иски за ущерб казне, которую она понесет, выплачивая компенсацию за порубленный планер.
