Валерий Самохин - Мой милый жандарм
– Не вижу ничего смешного, – сухо выговариваю я.
Честно признаться, ее беззаботность меня обескураживает.
Покаянно сложив ладони на груди, Анна ласково шепчет:
– Не обижайтесь, Деян… – и с самым серьезным видом добавляет: – А сие есть пакость несусветная.
Глядя на хохочущую девушку, не могу сдержаться от глупой улыбки.
Глава двенадцатая
Анна
– Каким еще сотрудником? – выпадаю я в осадок.
Кареглазый жандарм, закинув ногу на ногу, безмятежно покачивает носком начищенного до зеркального блеска ботинка.
– Секретным.
Вот как, без меня меня женили? С трудом гашу вспышку ярости, подчеркнуто спокойно спрашиваю:
– Иными словами, c данной минуты я ваш агент?
– Самый что ни на есть настоящий, – довольно ухмыляется мерзавец.
Вкрадчиво вношу уточнение:
– Вообще-то я комсомолка.
Мало ли что, вдруг у них это не приветствуется. Лучше заранее предупредить.
– Кто-кто? – подозрительно щурится змей-искуситель.
– Комсомолка, – с безмятежным видом повторяю я.
Жандарм выглядит обескураженным. Что, не доводилось слышать? Теперь знай! Нам, мой милый сатрап, по уставу запрещено стучать в охранку на своих старших товарищей по партии. Но вслух я это не решаюсь сказать, лишь сокрушенно качаю головой.
– Вы отказываетесь?
Он выглядит изумленным. И голос дрожит обидой – искренней, по-мальчишечьи горькой. Запальчиво бросается в объяснения:
– Поймите же наконец, ситуация очень непроста. Одна вы беззащитны, и даже ваши таланты, коими не я один восхищаюсь, бессильны в такой ситуации… Прошу вас, одумайтесь! Наше ведомство не последним в империи по ранжиру числится, и своих сотрудников мы в обиду давать не привычны.
– Я должна где-то расписаться? – спрашиваю с легким сарказмом.
– Это обычная формальность, – поспешно заверяет меня искуситель.
Но выглядит при этом несколько смущенным.
– Кровью? – весело уточняю я.
– Анна Васильевна!
Он возмущен до глубины души. Но и я сердита до неприличия.
– Доносы соизволите лично принимать, или прикажете почтой отсылать?
– Анна Васильевна… – с укором повторяет он.
На долгую минуту наступает тишина. Мой жандарм смотрит пытливо, с затаенной жалостью. А вот фигушки вам! Не надо меня заранее хоронить, мы еще повоюем. Во мне просыпается вредный чертик, я подмигиваю в ответ. Лукаво, с кокетством. Он пунцовеет. Надо же, не ожидала. А с виду и не скажешь – неприступная крепость, да и только. Но ему очень даже идет.
– Значит, вы отказываетесь, – потухшим голосом констатирует он.
Жалко мне его. Может, в обморок нечаянный упасть? Нет, не стоит. Лучше я его поцелую. Точно! Пусть он сам в обморок падает!
– Отказываюсь, – грустно подтверждаю я. – Не обижайтесь на меня, мой милый спаситель, но за свои поступки я привыкла отвечать сама.
Он вновь краснеет. Пытается что-то возразить, но, оборвав себя на полуслове, огорченно машет рукой. Ссутулившись, бредет к выходу. На пороге оборачивается, отрывисто кивает.
– Честь имею!
Негромко окликаю – в спину.
– Деян Иванович…
Кутаюсь в одеяло, вскакиваю, ругая себя последними словами. Ну нельзя же так с человеком! Он тебе руку помощи протянул, а ты, оттолкнув, даже поблагодарить не соизволила.
Подхожу вплотную, приподнимаюсь на цыпочки, целую в колючую щеку.
– Спасибо… – шепчу с нежностью.
Кареглазый жандарм вспыхивает, что пионерский галстук на утренней линейке в позабытом детстве. Мерзко хихикаю, показываю язык взирающему на нас с отвисшей челюстью надзирателю, с грохотом закрываю дверь темницы.
Теперь можно побыть в одиночестве.
Поплакать.
* * *Едва невидимые за мутным стеклом кутузки уличные часы пробили полдень, птичку выпустили из неволи.
За мной пришли.
Сияющий, что ярмарочный самовар Петр Трофимович и напыщенный, самодовольный Жорж. С букетом белых гвоздик.
Идиот!
Нет, приятно, конечно, но все равно идиот. Почему? Да просто вредная я сегодня с самого утра.
Дядюшка, радостно сграбастав меня в охапку, пробасил в самое ухо:
– Все в порядке, дочка! Залог внесли, судебный приказ имеется, все чин по чину, комар носу не подточит. Поторопись, матушка все глаза выплакала, тебя дожидаючись, … И не забудь помолиться за нашего благодетеля: кабы не он, деньги на выкуп так споро я бы не нашел.
– Завсегда рад услужить со всем моим почтением.
Жорж расплылся в самодовольной улыбке, по-гусиному выпятив грудь. Спаситель, прости господи! Ему бы крылья развернуть, да с гоготом по кругу пройтись! Гусак он есть гусак. Глупый и самовлюбленный.
– Свечку поставлю непременно, – клятвенно заверила я, чуть тише пробормотав: – Ректальную.
Секундочку подумав, благосклонно протянула руку для поцелуя. Поморщилась, почувствовав телячьи губы на запястье. Ладно, решила про себя, без молитвы благодарственной ты, братец, перебьешься, но молочком при случае угощу.
Расписавшись в караульном журнале, послала воздушный поцелуй надзирателю и… как там у Пушкина? Темницы рухнут – и свобода вас встретит радостно у входа, и братья меч вам отдадут…
Свобода встретила меня ленивым взмахом хвоста и приветственным ржанием: у крыльца участка скучала знакомая парочка – меланхолично жующий вороной и вечно сонный Пахом. Имелся в наличии сыромятный кнут, с мечом, судя по всему, вышла промашка. Ошибся классик, с кем не бывает.
Спрыгнув с облучка, Пахом помог мне забраться в коляску. Дядюшка пристроился рядом со мной, Жорж по-молодецки запрыгнул в стоящий по соседству наемный экипаж.
Щелчок кнута, визгливый скрип колес.
Тронулись.
Все дорогу дядюшка горестно вздыхал и сопел, бросая на меня жалостливые взгляды. Вот, гадство! У самой кошки на душе скребут, еще и он со своим непрошеным сочувствием… Сглотнув подступивший к горлу комок, я задрала вверх подбородок, всем своим видом излучая спокойствие и уверенность.
Видать, плохая из меня актриса, дядюшка не выдержал уже через минуту, вздохнув горше прежнего:
– Эвон, какие каверзы судьбинушка творит, врагу клятому не пожелаешь… – и, не дождавшись ответа, пытливо глянул из-под кустистых бровей: – Вижу, дочка, терзаешь себя в раздумьях скорбных. Ты не стесняйся попусту, коль совет нужен, так прямо и скажи. В делах судейских проку нет от меня, но житейский опыт поболее будет, чем смогу – тем завсегда подсоблю, можешь не сумлеваться.
Придержав шляпку, едва не сорванную внезапно налетевшим ветерком, я задумчиво пробормотала:
– В библиотеку мне надобно попасть, и как можно скорее.
– В библиотеку? – с изрядной долей удивления переспросил дядюшка.
– Угу… – безмятежно кивнула я.
Петр Трофимович озадачено подергал себя за бороду. Затем хлопнул по спине кучера – не гони, окаянный, думать мешаешь, – и догадливо вскинулся:
– Законы хочешь подучить?
– И это не помешает, – подтвердила я. – Но в первую очередь хотелось бы полистать подшивки старых газет.
– Да на кой ляд они тебе сдались? – не в силах разгадать загадку, сердито засопел дядюшка.
– Объявление одно хочу найти, – отстранённо пояснила я. – Надо выяснить, продавался ли славянский шкаф или мне показалось.
От настойчивых расспросов я увильнула самым бесстыдным образом, сославшись на приступ мигрени – неизменную спасительницу прекрасной половины человечества в трудные минуты различных жизненных ситуаций.
Не время для пустых разговоров, мне не давало покоя памятное объявление. То самое, что попалось на глаза в пыльном подвале фабриканта Астафьева. И если удастся найти эту газету, шансы на спасение из призрачных превращались в мизерные. А это уже кое-что, при таких раскладах можно и повоевать.
… Серафима Павловна, вопреки ожиданиям, встретила меня без охов и вздохов. Молча обняла, крепко прижала к себе и, незаметным движением смахнув слезинку, потащила в купальню. Грозно цыкнув на замешкавшуюся девку, что помогла мне в прошлый раз, моя радетельница столь же строгим голосом приказала лезть в ванну.
Спустя мгновенье невесомое облако с головой укрыло меня от окружающего мира. Блаженство! В пахнущей душистым ландышем пене таяли, исчезали ненавистные запахи околоточной кутузки. Так бы и пролежала вечность, засыпая под убаюкивающий напев журчащей из медного крана воды, но не судьба: обиженная чем-то горничная сварливо поведала, что время полдничать подходит, и приличным барышням невместно спускаться к гостям без соответствующего антуража.
Спорить я не стала – пусть будет антураж. Мимолётно спросила:
– Тебя как зовут?
– Меланьей от рожденья крестили, – буркнула служанка.
Пока стараньями Меланьи и доисторического утюга на паровом ходу – если это не локомотив, тогда зачем в него уголь засыпают?! – мой наряд приобретал божеский вид, я торопливо приводила в порядок себя любимую. Из всего обилия местной косметики рискнула воспользоваться лишь карандашом для подводки глаз – помада и пудра от лучших парижских домов моды меня, честно говоря, не впечатлили. И фена завалящего поблизости не наблюдалось.
