Роман Злотников - Генерал-адмирал. Тетралогия
Впрочем, ничего катастрофического не случилось. Многое можно было закупить на месте, чему станичники во главе с подъесаулом весьма обрадовались, кое-что подвезти еще до ледостава, а по поводу остального подъесаул обещал сразу после того, как профессор окончательно определится, отправить нарочного со списком в Оренбург, чтобы тот оттуда передал его великому князю по телеграфу. А уж князь по весне пришлет все необходимое.
В бытовом обустройстве профессору очень помог артельщик татар, пятидесятипятилетний Фарид, оказавшийся опытным и расторопным хозяйственником. Он почти всю свою жизнь проработал артельщиком — то бурлацким, то плотницким, то артели землекопов, и только пару лет назад решил остепениться и осесть в Балыкши. Но прошедшие два года выдались не слишком удачными, так что уже этой весной Фарид решил вернуться к оставленным промыслам и сбил артель из земляков. Причем, не зная, какая работа может подвернуться, артель сбил на все случаи жизни. И вероятно, именно поэтому заработок за лето у них вышел скудный. Купцы нанимали знакомые артели, да к тому же заточенные под конкретные задачи. В итоге, несмотря на то что Фарид вроде как отошел от дел не так давно и кое-какие связи у него остались, все наиболее выгодные подряды проплыли мимо него. Когда в самом конце сезона Фарид с земляками собирался уже отправиться домой, почти ничего не заработав, в Астрахани вдруг объявился Тимирязев и начал искать людей на долгий найм. Разумеется, Фарид воспринял его предложение как манну небесную — уж больно туго у артельщиков обстояли дела дома. Выторговав согласие не слишком опытного в таких делах профессора на выплату аванса, они с облегчением и даже радостью нанялись к нему на три года. Тем более что плыть предстояло мимо их Балыкши и они успевали передать деньги семьям.
К середине октября практически обустроились. Изб поставили всего девять: восемь у подножия холма, а одну почти у вершины — там Тимирязев велел обустроить метеостанцию, следить за которой и снимать показания всех шести ее приборов, от термометра и осадкомера до анемометра и гигрометра, вменялось в обязанность приват-доценту Книппельниху и одному из студентов. Кроме изб, построили конюшню на два десятка лошадей, закупленных у киргизов, и овчарню на отару в сорок пять овец.
В конце октября ударили первые морозы, а спустя две недели Урал встал. Профессор очень надеялся, что до этого времени успеют доставить заказанный им керосин, бумагу и все остальное, но не случилось. Однако отменять запланированные на зимний период занятия со студентами Климент Аркадьевич не стал, хотя теперь занятия проходили либо в сумерках, царивших в избах день напролет, либо при сальных свечах — единственных источниках освещения, которыми смогли закупиться на месте. Драгоценный керосин профессор берег и лампы зажигал только на уроках с учениками из числа нанятых русских и татар. Тех, кто пожелал обучаться грамоте, оказалось пятнадцать человек, и Тимирязев посчитал глупым отказывать себе в возможности подготовить грамотных помощников. По его планам, через год число работников на опытовой станции должно было вплотную подойти к цифре в сто человек, а в сезон и преумножиться, так что образованный персонал очень пригодится. Возились с ними студенты — обучали читать и писать, преподавали счет и основы сельскохозяйственных наук. Тут без света никак было не обойтись. Со студентами же занимались в основном устно. Но при таком соотношении студентов и преподавательского состава и при наличии у последнего свободного времени, которое тратить было не на что, кроме как на просвещение, качество обучения Климента Аркадьевича вполне устраивало. Хотя студенты от таких занятий иногда подвывали и покряхтывали.
А перед самым Рождеством Климент Аркадьевич проснулся от отчаянного визга, донесшегося с другого края их небольшого поселка, оттуда, где были устроены конюшня и овчарня. Он вскочил, трясущимися руками натянул одежду, накинул тулуп и выскочил наружу. Следом бросился и квартировавший с ним в одной избе Книппельних, который чуть замешкался, надевая очки. У самого-то Тимирязева зрение было идеальное, и увиденная картина заставили профессора замереть на месте. Ворота конюшни были распахнуты, жердь, запирающая ограду вокруг оной, скинута наземь. А довольно далеко за околицей маячил не слишком быстро, поскольку его гнали прямо по снежной целине, но неуклонно удаляющийся табунок — все их два десятка лошадей. Вдобавок к тому из точно так же распахнутой овчарни несколько кривоногих и одетых в потрепанные халаты человек торопливо выгоняли овец.
Из остолбенения Климента Аркадьевича вывел срывающийся голос приват-доцента:
— Профессор, ну что же вы, стреляйте!
— А-а? Что?
— Ну у вас же есть револьвер! — напомнил Книппельних. — Стреляйте!
Климент Аркадьевич заполошно взмахнул руками и кинулся в избу. Револьвер ему вручил помощник великого князя Викентий Зиновьевич, весьма деятельный господин, оказавший немалую помощь в подготовке к отъезду. Содействовать в снаряжении экспедиции его высочество повелел Канарееву уже после второй встречи с Тимирязевым и Мичуриным. И с того момента фигура, одетая в безупречный, даже несколько щегольской костюм из английского твида, постоянно была заметна где-нибудь неподалеку от профессора. Кстати, ничем, кроме как его присутствием, Тимирязев не мог объяснить то, как быстро разрешились проблемы, например, с выделением вагонов для погрузки имущества экспедиции или с быстрой закупкой семян и рассады. Так вот именно Викентий Зиновьевич и вручил ему перед отъездом большой четырехлинейный револьвер системы «Смит и Вессон», а на отговорку профессора, что он-де никогда такого оружия в руках не держал и обращаться с ним не умеет, только усмехнулся и в несколько движений показал, что и как с револьвером делать: «Вот, это же, видите, довольно просто. Потренируйтесь по дороге. Все равно делать будет особо нечего. А едете вы в места глухие — мало ли что…» — «Вы что же, милостивый государь, — возмутился Климент Аркадьевич, — думаете, что я буду стрелять в людей?! Да никогда! Я — ученый, а не какой-то там жандарм, и…» — «Ну, ежели не стрелять в людей, так попугать пригодится. Да и не только люди там опасные. Другие угрозы есть. Скажем, волки. Хотя люди, конечно, куда как опаснее, — усмехнулся помощник великого князя и почти насильно сунул револьвер Тимирязеву. — Берите». Пришлось взять, хотя потренироваться по дороге профессор так и не удосужился. А по приезде сюда и вовсе времени не было.
Так что, когда Тимирязев, ругаясь под нос, извлек из задвинутого в угол чемодана злополучный револьвер и выскочил наружу, он еще с минуту нелепо дергал железяку и жал на всякие крючки, кнопки и просто непонятные выступы, пытаясь вспомнить, что там делал Канареев, прежде чем револьвер в руках грохнул, выкинув клуб сизого дыма. На его счастье — и на счастье тех, кто стоял в этот момент рядом с профессором, да и тех, кто вступил в схватку с похитителями, тоже, — пуля ушла почти вертикально вверх.
— Их ты! — охнул кто-то за спиной.
Профессор оглянулся. Рядом стоял татарин-кашевар, самый старый и самый тихий во всей нанятой артели, и оторопело пялился на него. А вернее, на револьвер в его руках. Нет, огнестрельное оружие уже давно нигде на просторах Российской империи не было в новинку и уж тем более в диковинку, однако о том, что оно может быть не только в виде ружья или винтовки, а еще вот таким компактным, кое-кто не знал. И для татарина, пусть и весьма преклонного возраста, но, похоже, всю жизнь прожившего в глухом ауле и лишь недавно в первый раз отъехавшего от него более чем на несколько верст, это тоже оказалось неожиданностью. А может, он просто испугался.
— Ну вот, другое дело! — Голос Книппельниха вывел профессора из легкого ступора, в который его вверг факт собственноручной стрельбы из револьвера. — Побежали.
Тимирязев перевел взгляд на околицу. Табун уже скрылся из виду, а вот те налетчики, которые занимались отарой и до сего момента успешно отбивались от сбежавшихся жителей, отгоняя их конями и нагайками, услышав выстрел, бросили овец и, вскочив на своих низкорослых лошадок, пустились наутек. Так что овец удалось отстоять. Всех, кроме двух, коих в суматохе ненароком прибили. Но это за убыток профессор не посчитал, поскольку овцы и так приобретались скорее на мясо, ну и еще чтобы заиметь практический опыт содержания отары в этой местности, — разводить здесь Тимирязев планировал мериносов или каракульскую породу. А вот потеря табуна нанесла сильный удар по его планам. Как теперь проводить весенние полевые работы? Привлечь казаков не представлялось возможным — в ту пору, коя является предпочтительной для сева, им свои поля обрабатывать надобно. Денег же оставалось не слишком много — если снова покупать лошадей, может не хватить на что-нибудь другое.
