Второй полёт Гагарина - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
В полутёмном предбаннике магазина стройбатовцы зажали девицу лет шестнадцати. Не насиловали, по крайней мере – до срывания одежды дело не дошло. Только тискали и щупали от души, та визжала и брыкалась, хулиганы ржали.
- Отставить! – гаркнул Дергунов. – Не то патруль вызову.
Девицу отпустили. Ближайший обернулся к Юре.
- Слыш, летёха. Шёл бы ты нах со своим патрулём! - после чего оба свалили.
Дергунов метнулся вдогонку, сжимая кулаки, но я ухватил друга за рукав.
- Не лезь. Думаешь, гарнизонное начальство не знает об их выходках? Значит, есть причина терпеть. Отправят этих на губу, кто нам дом построит? Или пришлют с Большой Земли других, не лучше.
На фоне стройбата не только авиаторы, но и артиллеристы, а также представители других родов войск, обитавшие в Луостари, казались рафинированной интеллигенцией. Пусть я не прав и зря распространяю нелюбовь на всех военных строителей на основании собственных единичных встреч с их представителями, увы, таков личный опыт, пальцем его не заткнёшь. В пятьдесят пятом, буквально за пару лет до моего попаданства, командиры военно-строительных отрядов на фоне низкого состояния дисциплины получили полномочия по применению наказаний, но, видимо, не очень-то помогло.
Благодаря этим посетителям, а может из-за расположения магазинчика в промежутке между казармой и домом для семейных, к заведению прикрепилось народное название «Промежность», очень к нему подходящее. Настоящего наименования, не исключаю, не помнили и продавцы.
В мрачном пейзаже северного городка компанию стройбатовцам отлично составляли чайки.
Из того же письма:
«Природа Севера удивительная, наверняка тебе понравится. Здесь всюду летают огромные белые птицы удивительной красы. Это – большие морские чайки, здесь их почему-то именуют бакланами, хоть настоящие бакланы чёрные».
Если условным тёмным днём в гарнизонном городке раздавалась стрельба, нас предупреждали: не нервничайте, просто у кого-то не выдержали нервы и человек принялся садить по бакланам из дробовика или даже табельного «макарова». Форточки ещё можно открывать, а вот окно лучше не надо, мусорные птицы учуют запах чего-то для них привлекательного и запросто прилетят. Мало какое жильё выдержало нападение баклана!
Ваня Доронин первым пострадал от крылатых гадов, ещё только шли из части в гостиницу. Перед входом в подъезд обнажил голову и потёр рукой голову, жалуясь на жжение. Оказывается, ему на фуражку шлёпнулся птичий помёт, снайперски – мимо ромбика искусственной кожи, пришитого с внутренней стороны, он прожёг ткань насквозь, будто состоял из чистой концентрированной кислоты или щёлочи. Иван брезгливо почистил фуражку и волосы снегом. Через дырку неровной формы просвечивал уличный фонарь.
- Не расстраивайся, - утешил Дергунов. – Получим лётные шлемофоны, будем в них ходить. Они тёплые и кожаные, главное, их так быстро бакланье дерьмо не разъест.
Забегая вперёд, скажу: не разъедало насквозь, только оставляло на коже неопрятный след как ожог, ровно так же на лётных куртках и морском обмундировании.
Через тернии к звёздам – путь в космос Юрия Гагарина? Нет, через холодрыгу, одна лежанка из двух кроватей на троих мужиков, птичьи какашки, ссыпающиеся на голову, и наглых стройбатовцев. Жизнь, как обычно, оказалась куда прозаичнее, чем возвышенные жизнеописания биографии героя.
Ожидания оправдались на сто процентов только в одном: летать много и летать тяжело.
Аэродром, построенный финнами, находился в окружении сопок, до полукилометра в высоту. Поставить красные фонари на верхушках нельзя – их увидят с самолётов НАТО. В беспросветную ночь сопки сливались с общей чернотой. Фары выхватывали что-то видимое, только когда МиГ уже приближался к полосе. Любая навигационная ошибка на посадке, если не попасть в створ полосы, неизбежно влекла катастрофу.
Что бы ни происходило, для приземления нужен визуальный контакт с полосой. При нормальной погоде посадочные огни видны хорошо, но никакой синоптик на севере не мог предсказать внезапного появления снежных зарядов, то есть очень интенсивных снегопадов, снижающих видимость до нуля, и это не фигура речи. В городке мы держались за руки, чтоб не потерять друг друга из виду, это когда крались пешком, а что говорить о самолёте, несущемся со скоростью более двухсот километров в час?
Баренцево море находится на северо-востоке, вдавшаяся глубоко в сушу Печенгская губа – километрах в тридцати, оттуда прилетают циклоны, приносившие бешеное количество снега. Когда заметало и Луостари, и все соседние аэродромы, самым важным в кабине МиГа становился указатель топлива, он находится в центре приборной панели, немного ниже прицела.
- Давай самый экономичный режим! – командовал с заднего сиденья лётчик-инструктор.
Я сбрасывал обороты на минимум. Так мы кружили над Луостари на высоте около километра в надежде разглядеть хоть что-то внизу.
Может ли чистый снег быть чёрным? Ещё как, если на него не падает ни единого кванта света. Самолёт парил в белоснежных облаках, за остеклением кабины по-прежнему стояла темень, если не считать белого мельтешения у самого стекла от освещения приборов кабины да отблесков аэронавигационных огней на законцовках крыла.
В такие моменты, особенно когда молчит и радио, и внутреннее переговорное устройство, накатывает иррациональное чувство, очень похожее на испытанное под Оренбургом, что ты – один в этом мире, за бортом нет ничего, одна иллюзия, ложная память, транслирующая фантомные воспоминания о тепле, уюте, нежных женских руках… Связь с реальностью поддерживает только светящийся циферблат резерва топлива, чья стрелка неумолимо кренится к нулю. Когда двигатель умолкнет, навалится зловещая тишина, только шум ветра, самолёт устремится вниз, на том закончится всякая жизнь.
Конечно, остаётся вариант покинуть машину. Но вероятность, что найдём дорогу на базу или нас отыщут, статистически ничтожна. Циклон со снегом – это ещё и очень сильный ветер, он утащит парашюты на многие километры вглубь полуострова. Только весной, когда снег сойдёт, обнаружатся тела лётчиков, немного погрызенные или расклеванные местной фауной.
Перспектива… так себе. Без оптимизма.
Порой, когда обессиленные от нервного ожидания разрешения на посадку мы с Леонидом Васильевым, моим первым командиром звена и инструктором на вывозных полётах, выбирались, наконец, из кабины, утопая в снегу по колено около стоянки, нас догонял доклад: в фюзеляжном баке запас керосина всего на семь-восемь минут работы двигателя!
Привозить домой значительный резерв топлива не имели права, мы – морская авиация, вылеты осуществлялись на максимальное удаление в море, со сбросом подвесных баков, потому что прикрывали с воздуха советские корабли в арктических водах, чтоб на них не набросились зловредные НАТОвские ястребы. В случае войны, естественно.
После таких вылетов чувствовал себя опустошённым в ноль, но
