Сашка (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович
— Хорошо. Я только перекушу, а то сама не дойду, и воды из родника наберу.
Вернулась Анна через пять минут с туеском полным воды и достала из сумки, что с собой таскала в Болоховское, ломоть чёрного хлеба.
— Кухарка ваша дала. Пожалела сиротинку, я нищенкой прикинулась.
— Ты и есть сиротинка и нищенка, — донёс до навки правду матку Сашка — дурень.
— Это я-то не така, два бидона молока, сзади два окорока… — не так немного, — Это я-то нищенка! Смотри. — Девчонка шмыгнула под топчан, отклячив острый и совсем не аппетитный зад. На такой и не покусишься, разве совсем с голодухи. Вылезла в саже, земле и паутине перемазанная назад шишига с горшочком. Не сильно большим, не с таким, как в кино про Буратино кости Карабас кидал, а так — с поллитра. Тряханула им. Послышался звон. Анна подползла на коленях поближе к Сашке и высыпала ему под ноги грязно-чёрно-босые монеты из горшочка. — Вон сколько богатства!
Сашка нагнулся. Монеты были разных государей, но после Екатерины второй не было. Он пересчитал, тринадцать золотых империалов или десятирублёвиков Екатерины и двадцать восемь серебряных рублей разных государей. Чуть не полный набор, разве Петра третьего не хватает. Клад, наверное, нашла кикимора в лесу?
— Это я здесь в землянке нашла. Богатство? — глазёнки золотые блестят, в них золотые монеты ещё отражаются.
— Для кого как. Десятирублёвики золотые они есть — стоимостью десять рублей. Рубли стоимостью рубль так и остались. То есть, тут пусть сто шестьдесят рублей. Дворовая девка, от управляющего слышал несколько дней назад, тридцать рубликов на рыке стоит. Можно пять девок купить. Это много. А графья и князья всякие проигрывают в карты десятками тысяч рублей. За ночь. В сотню раз больше, чем здесь. Конь этот вороной стоит в десять раз дороже, чем твой клад. А что ты делать собираешься с ними?
— Выкупиться хочу!
— Ох, едрит твою налево. Не получится у тебя, Анна. Ты в бегах, тебя полиция ищет. Поймает и на каторгу отправит в Сибирь, а деньги просто отнимут.
— Как отнимут? — не поверила шишига.
— Не время сейчас, спрячь на место свой клад. Вот я стану хозяином Болоховского и выкуплю твою… мёртвую душу у той барыни, а потом вольную дам.
— Обещаешь?
Кох кивнул и вдруг осознал, что они так долго говорят, а Анна его хорошо понимает, да и он сложные слова типа «десятирублёвик» почти без запинки произносит. Неужели настои, отвары и сгущёнка зелёная, что Анна его потчевала, сработали, и он стал нормально говорить. Или это два месяца упражнений и логопед помогли?
— Поела? Прячь горшок и пошли. Нам в такую даль переться.
Событие тридцать четвёртое
Нужно идти туда, куда хочется, а не туда, куда якобы «надо». Идти себе, идти и ничего не бояться.
У тебя все получится, правда.
Макс Фрай «Книга одиночеств»
Шёл отряд по берегу, шёл издалека, шёл в обносках бабкиных даун лишь пока. Голова повязана, на скуле синяк, след за ними тянется, тут прошёл дурак.
Синяк Сашка заработал, оступившись и приложившись скулой о дорогу. Сначала по ней шли. Потом вдали за полем, Сашка увидел речку и говорит человеческим голосом.
— А рядом с нашей усадьбой речка протекает. Это она?
— Тут других нет, — пожала плечиками Анна.
— Пойдём тогда вдоль реки, а то кто-нибудь проедет по дороге и увидит нас.
— Пошли.
Тоже квест — по стерне ходить. Ржаное поле убрано и даже снопики уже увезли, а стерню, гады, оставили. Босиком по ней идти с непривычки удовольствие на троечку. Зато потом по травке идти стало легче. Не долго. Скорость. Через каждые двести — триста метров приходилось останавливаться, садить на эту травку и отдыхать. Вода в туеске кончилась и, профильтровав через бабкино многострадальное платье, взяли воду из реки. Сашка пил внутренне напрягшись. Холера уже начала свой загул по России матушке. Только от этой гадости сейчас не хватает помереть. В такой ситуации не простой выжил, а от поноса умрёт — обидно. Сколько они так прошли Виктор Германович посчитать не мог, только приблизительно. Они остановок десять сделали, если по двести — триста метров проходили, то получается около двух с половиной вёрст прошли. Четверть необходимого. А уже закат. На западе Солнце забежало за лес.
— Зря мы к реке вышли, — присаживаясь в очередной раз на траву, буркнула кикимора. — Ночью по дороге всё же легче идти, там дальше берег будет заболоченный.
— Сейчас передохнём и можно назад вернуться, — не стал спорить с ней Сашка.
— Дурень, ты. Дорога, вон, вдоль леса идёт, до неё теперь чуть не верста. Так мы никогда не дойдём. Пойдём уж вдоль реки. И я дура, тебя послушала.
В грязь ночью залезли. Почти болото. Все изгваздались с ног до головы, а следом сразу залезли в настоящие заросли шиповника. Хотели обогнуть, а там овраг, а с другой стороны, заболоченная пойма. Решились переться сквозь шиповник, как и все оптимисты думали, что тут не может быть его много. Лучше двадцать саженей по кустарнику, чем пару сотен по болоту. А оказалось, что заросли может и больше двухсот саженей. Все в кровь изодрались и сотни занос во все места посадили.
Рассвет застал туристов в том месте, где река сворачивает на восток от Болохово. Дальше нужно будет с полверсты идти по полям. Слава богу, это не озимая рожь уже скошенная, а яровая пшеница, и она ещё в молочной только спелости. С голода и такая штука — еда. Набирали полный рот и жевали, потом мякину и ости выплёвывали. Анне был проще, она шла впереди и руки у неё свободные, а Сашка шёл за ней, держась за поясок передника одной рукой и за палку второй. Приходилось останавливаться, отпускаться от кикиморы, набивать рот неспелыми колосьями и только потом снова шагать.
Тут-то их и заметили.
— Всё, дурень, ты дальше сам, нельзя мне попадаться, а то сдадут в полицию, — хлопнула Сашку по плечу кикимора и упав на колени, чтобы её не видели, поползла с поля к реке.
— Помни выкупить обещал! — услышал её голосок Сашка и упал на землю. Силы кончились окончательно. Сознание не покинуло, но всё дальнейшее он видел как бы через пелену. Вот над ним крестьянки склонились, вот его мужики за руки и за ноги выносят на дорогу. Вот укладывают на телегу. Вот… А вот дальше ничего не помнит.
Конец второго акта.
Событие тридцать пятое
Что-то капнуло на щеку. Это Сашку и разбудило. Он открыл глаза. Над ним склонилось лицо Ксении — старшей сестры. Из обоих карих глаз стекали ручейки слёз и каплями уже пикировали на болезного, сидела сестра на стуле возле кровати и капали слёзы в основном на грудь, а тут сестра решила чего-то привстать, муху, может, отогнать с братика и слёзы стали скапывать на побитую Сашкину физиономию. Живая вода его и разбудила.
— Сашенька! — Ксения увидела, что братик проснулся. — Доктор, он проснулся! — Повернувшись в сторону двери, закричала сестрица.
Протопали шаги по лестнице, по скрипучим ступенькам, (блин блинский почему в этом доме всё скрипит), потом протопали по коридору и в комнату влетел доктор Тимофей Иоганнович.
— Ну-ка, ну-ка, позвольте-с сударыня! — даже не помыв руки полез трогать дурня эскулап. Он ему веки задрал, рот нажав пальцами на щёки открыл, глянул в него и даже закрывать не стал. Потом привалился ухом к груди. Точно стетоскопы изобретут после этой эпидемии. Нет пока. Приходится врачам касаться ухоб больного, что при холере явно не желательно.
— Дыхание слабое… Пульс неровный, глаза тусклые, язык белый… — доктор потрогал синяк на скуле. — Плохо всё… Но жить будет. Говорить можете, молодой человек?
— Могу. (оу). — Специально промычал Кох, не нужно пока весь прогресс показывать.
— Хорошо. Это хорошо. Думаю, нужно, чтобы больной неделю полежал. Бульончиками его покормите. Рыбным, куриным, с мукой. Прямо туда и замешивайте при варке, такая густая чтобы получилась консистенция.
