Светлейший князь 2 - Михаил Шерр
Увидев меня, Кондрат заулыбался и неожиданно шутейно поклонился мне в пояс. Я оторопело уставился на него, совершенно не понимая в чем дело. Довольный произведенным эффектом, Кондрат заулыбался еще шире.
— Ваша светлость, каких же вы работников мне прислали, я думал, такие мастера только в сказках бывают, ан нет и в жизни тоже.
— Это чем же они тебя удивили? — а то, что Кондрат очень доволен пополнением я уже знал.
— У них, ваша светлость, топоры волшебные. За троих работают на валке леса. Я вот только слышал, что одним топором можно дом поставить, а эти и правда могут.
Я улыбнулся, похоже тут староверцы пришлись ко двору.
–– Я рад, что ты так доволен пополнением. Меня, Кондрат, вот что интересует, как у тебя идет заготовка для будущего строительства?
— Хорошо идет, ваша светлость, почти все мои мужики на этом заняты, — Кондрат повел рукой, кругом действительно почти никого не было. Для работы деревянных дел мастера соорудили себе достаточно большую мастерскую и лишь двое подростков ковырялись в дальнем углу с какой-то разбитой телегой, –– ведь до Рождества самое время лес для этих целей валить.
–– Мартовское дерево тоже годится, –– некоторые тонкости деревянного строительства я хорошо усвоил за почти полвека предыдущей жизни.
–– До марта доживем, там видно будет, –– рассудительно сказал Кондрат. –– Вы знаете, ваша светлость, сколько заказов у меня. Один Степан чего стоит, я как его вижу мне уже страшно становиться.
–– Но он же для общего блага старается, бумагу вон какую сделал, любо-дорого писать, а карандашики его? –– я достал из сумки новый карандаш и показал Кондрату. Он ухмыльнулся и заулыбался.
–– Да я знаю, ваша светлость. Молодец Степка ничего не скажешь. Но уж очень досуж, как пристанет, ну прямо как банный лист, –– засмеялся Кондрат. А затем совершенно серьёзно закончил. ––Я, ваша светлость, строго наказал народу, все опилки и щепу собирать. Фома Васильевич на лесопилке тоже разговор строгий имел.
–– Кондрат, а ты сам грамотный, с письмом у тебя как?
–– Теперь грамотный, писать и считать научился, к Тимофею Леонтьевичу каждый вечер хожу. Арифметике он меня сейчас обучает. Таблицу умножения учу, –– Кондрат тяжело вздохнул. ––Она мне скоро заместо бабы будет. Вчера полночи сидел, учил.
Я засмеялся, рассказ Кондрата меня откровенно позабавил.
–– Ничего, тяжело в учение, легко в бою, –– решил я утешить собеседника.
–– Да я знаю, ваша светлость, но уж очень мудреная наука, –– Кондрат еще раз осмотрел все вокруг. –– А я, ваша светлость, вот что подумал. Приставлю я к Степану Гордеечу двух мастеров из староверцев. У них обоих семьи, вот пусть они будут у него на подряде.
–– Тебе решать, главное дело делать надо.
Мы молча постояли немного. От визита к Кондрату я получил истинное удовольствие, не даром его так хвалил Фома Васильевич, золото мужик.
–– Ну ладно, Кондрат. Меня твой учитель ждет. Ты мне напоследок скажи вот что. А с дровишками как?
–– Хорошо с дровишками, ваша светлость. Я совершенно не переживаю, топить есть чем.
От Кондрата я отправился в школу, надо было узнать какие успехи были на ниве просвещения, но неожиданно решил сделать крюк и одним глазом глянуть на нашу скотину. Над всей нашей живностью, кроме лошадей, владычествовала, суровая и властная сорокалетняя Пистимея Никитична Кружилина. Она была из яицких казаков приверженцев старой веры, в страшной круговерти казацкого, а затем и пугачевского возмущения она осталось вдовой с двумя малолетними детками на руках. Все её мужики: братья, муж и его братья погибли.
Женщиной она была неразговорчивой и суровой к людям, но живность любила и даже глупая птица платила ей той же монетой. Коневодство Кружилина считала делом мужским и к лошадям подходила только когда её об этом просили. Чужие глаза в своем ведомстве не любила и никто без дела к ней не совался, причем к контролю Лукерьи Петровны и Агрипины относилась спокойно, как к должному.
Я в своей прошлой жизни любил держать хозяйство, одно из моих огорчений последних лет жизни было расставание с коровой, мне просто стало тяжело ходить за ней. Я после этого почти полгода не мог есть ничего молочного. Поэтому я любил иногда заглядывать к Пистимеи Никитичне, глядя как коровы медленно жуют запашистое сено или слышать довольное похрюкивание сосущих свиноматку поросят, а у нас в долине уже было два опороса, я просто отдыхал душой.
Пистимея Никитична всегда молча стояла рядом, но я видел что мои визиты и мое внимание ей были приятны. Я положением старался не злоупотреблять, заходил на скотный двор не часто и не давал ни каких советов.
Когда до скотного двора оставалось метров тридцать неожиданно проснулся товарищ Нострадамус: кровь чуть ли в буквальном смысле забурлила во мне, а чувство опасности обожгло лицо. И в это мгновение я услышал истошный испуганный девичий крик.
Скотный двор был обнесен тыном, но в одном месте я увидел сломанные жерди и зияющий пролом. Сломанные жерди были в крови, а на одной висел клок шерсти. Волчьей шерсти!
Бурление крови мгновенно прекратилось, внутри все похолодело, но не от страха, а от холодного, холодного в буквальном смысле, расчета. Как всегда в подобных ситуациях время замедлилось.
Я огляделся, компьютер в голове не дал добро идти через пролом, лучше верхами, всего два метра. Я подпрыгнул, ухватился на колья тына, благо они были не настолько острые, чтобы ранить руки, подтянулся и перепрыгнул, вернее даже перелетел через препятствие. Боковым зрением я увидел бегущего к воротам Федора, на бегу рвущего с плеча винтовку.
Рядом с проломом лежал хрипящий молодой бык, именно он проломил тын. А убегал он от трех волков стоящих посредине скотного двора. Рычащие твари готовились прикончить двух людей, зажатых ими в угол. Простоволосая Пистимея в растрепанной одежде стояла на одном колене, снег был обагрен её кровью, текущей из раны на шеи, которую она зажимала правой рукой, левой рукой она сжимала вилы. Глаза Пистимеи я увидел, как будто был рядом с ней. Никакого страха, а спокойное ожидание боя с врагом.
