Джип, ноутбук, будущее - Константин Константинович Костин
— Это ты за жизнь заплатил, — хмыкнул карманник, который, видимо, был в здешних лабиринтах авторитетом, — А тут оказывается, котора у тебя с одним хорошим человеком, надобно, значит, обсудить, да и решение принять.
— Я их не знаю! — взвизгнул Ковалев, подпрыгивая на кровати.
— И меня не знаете, Владимир Андреевич? — вежливо спросил Руслан, чувствуя в глубине души какую-то гадливость.
Он шел сюда, ожидая встретить… ну, если не профессора Мориарти, то хотя бы Ройлетта, противника, который бросил ему вызов и с которым нужно бороться. А встретил спивающегося опустившегося типа, который, скорее всего, собрал остатки знакомств и связей ради этих заметок, бороться с которым — все равно, что бороться с кучей гнилья.
Впрочем, кто сказал, что гниль не может быть опасной?
— И вас не знаю! Не знаю и век бы не знать! Из-за тебя, из-за тебя все!
Из уголка глаза Ковалева вытекла и побежала по щеке злая мутная слеза.
— Зачем, зачем ты сюда явился?!
На секунду Руслану показалось, что Ковалев каким-то образом прознал о том, что американец Лазаревич — пришелец из будущего.
— Прикатил из своей Америки… кто тебя сюда звал? Сидел бы там, у себя, а то — явился, деньгами бросается, мол, я тут богач, а вы все — пыль.
Руслан точно помнил, что никакими деньгами не бросался, за неимением оных, наоборот — именно у Ковалева спрашивал, кому можно продать ружье, как раз из-за отсутствия денег. Но у бывшего журналиста в голове уже сформировалась своя собственная картина мира, в которой его честного и законопослушного, нагло совратил с пути истинного проклятый иностранец, заставив стакнуться с Громовым и стать грабителем и преступником.
Каждый преступник считает, что он нив чем не виноват, а виновата его же собственная жертва.
— …а теперь что? Что я теперь? Был уважаемый человек, друзей имел в каждой редакции, со мной люди разговаривали, сам генерал Иванов — за руку, а сейчас? Сейчас я уже даже в бутербродные негож, за рюмку водки не напишу… А все из-за вас!!!
— Не были вы никогда уважаемым человеком, — сказал Руслан, глядя на корчащегося перед ним журналиста, — Потому что не уважал вас никто. От того, кого уважают, друзья так быстро не отворачиваются. Значит, и друзей у вас не было.
— Не было?! Не было?! У тебя тоже ничего не будет! — взвился Ковалев, прыгая на Руслана и дыша ему в лицо смрадом гнилых зубов и застарелого перегара, — На весь Петербург ославлю, в грязи утоплю, сгною, уничт…
Ковалев поперхнулся, кашлянул, схватился за левую половину груди, вцепился в одежду пальцами, собирая ее комом, и рухнул на пол.
Глава 23
— Дорогой любимый муж, — Юля подсела на подлокотник кресла и обняла Руслана за плечи, — Что случилось?
— Ничего, — задумчиво произнес Лазаревич.
— Тогда почему ты мешаешь чай шариковой ручкой?
Руслан все так же задумчиво посмотрел, чем он там мешает чай.
— Это ложечка.
— А загружен ты так, что окажись это ручка — и не заметил бы. Давай, колись, что произошло? После вашего похода к журналисту вас с Чуковским как подменили. Один ходит целыми днями, натыкаясь на стены, второй забросил стихи и собирается писать детектив. Только псевдоним не может придумать.
— А какие варианты? — неожиданно для самого себя заинтересовался Руслан.
После упомянутого похода к Ковалеву он действительно как-то загрузился.
Старый журналист все же умер.
Сердечный приступ.
* * *Лютожор бесцеремонно толкнул упавшего на пол Ковалева ногой.
— Похоже, гигнулся, — хладнокровно сказал он.
Руслан склонился над телом, сдвинул засаленный манжет, пощупал пульс. Пульса не было. Потрогал шею. Там пульса не было тоже.
— Что теперь делать? — растерянно спросил он.
— Ну а чего вы делать хотите? — развел руками уголовник, — Ваша котора закончилась. Ничего он вам больше не сделает. Умраны в газеты не пишут.
— Но он же умер…
Весь опыт человека двадцать первого века говорил, что… ну, что-то надо делать. Человек же умер! А тут даже Чуковский стоит рядом с видом человека, который не видит ничего сверхъестественного в том, что у них тут под ногами свежий труп мертвого покойника. Впрочем, он, может, и просто растерялся.
— В полицию надо сообщить?
— Да кому он нужен, — махнул рукой Лютожор, — не убили же, сам убрался. Отвезут в божий дом, по весне закопают. Чай, не купец, чтобы за него похоронные агенты дрались. В цинковом гробу, с факельщиками, не повезут… Крикнут ребят, управятся.
Руслан выпрямился:
— Спасибо, — растерянно произнес он, ошарашенный, помимо всего прочего, еще и упоминанием цинкового гроба и каких-то факельщиков.
А что тут еще можно сказать? Правда, поднявшая было голову паранойя прошипела, что, если сейчас просто развернуться и уйти, то сей доблестный гражданин может потом, впоследствии, начать шантажировать его, Руслана, этим фактом. Правда, непонятно, как именно — Ковалев действительно сам умер — но в жизни возможно всякое.
Хорошего человека Лютожором не назовут.
Они спустились по лестнице во двор. В процессе Лютожор, преспокойно выбросивший из головы факт смерти журналиста, снова принялся рассуждать о том, что Чуковский может все же написать русский детективный роман, не хуже всяких Пинкертонов и Ников Картеров. Тот задумчиво поддакивал, Руслан решил, что погруженный в переживания. А Чуковский, похоже, и вправду задумался над романом. Может, по принципу «Критикуешь — предлагай», а может… Да кто их, писателей, знает, что у них в голове.
— Николай Эммануилович, — спросил Руслан, когда они уже ушли не только из неприятного двора, но и с Лиговки, — что за факельщики на похоронах? Кремируют, что ли?
— Нет, мы же не в Европе, — отстраненно произнес Чуковский, думая о чем-то своем. Даже непонятно было, осуждает ли он Россию за то, что до сих пор, по примеру просвещенного запада, не перешла на кремацию, либо, напротив, горд за то, что храним старинные традиции, — Еще в прошлом… позапрошлом году Синод запретил сожигание трупов, как кощунственное и противное воле божьей. А факельщики…
Факельщики, как оказалось, шли перед катафалком в похоронной процессии, неся фонари со свечами (факелы, ввиду возможных пожаров, перестали употреблять аж в начале прошлого, XIX века. Вообще, из рассказа задумчивого Чуковского Руслан неожиданно для себя узнал, что в России начала двадцатого века выражение «похороны по первому разряду» — не фигуральное выражение, а вполне себе конкретное указание на то, что похороны проходили именно по первому разряду, а не по второму, третьему или самому низшему — седьмому, всего-то за 40 рублей.
Похоронное дело было регламентировано и поделено на разряды, с четким распределением какому- разряду что положено, кому гроб металлический,
