Попова Александровна - Пастырь добрый
— Иди, Хоффмайер, иди. Привыкай. Не на хорах служишь.
— Под ноги только смотри, — не оборачиваясь к вновь прибывшим, подал голос Райзе, сидящий у тела на корточках; голос у следователя и эскулапа Друденхауса был надтреснутый, как старый кувшин. — Не затопчите тут все.
— Брось, по такому заморозку в земле все равно ни единого следа не осталось… — возразил Курт тихо, приблизясь, однако, опасливо и неспешно. — То же самое, Густав? — уточнил он, понизив голос еще более, и тот вздохнул.
— Да, за исключением насилия. Раны те же; в этот раз изрезано меньше, как видишь, однако кое-что общее прослеживается. Даю заключение сразу: та же рука.
— Вот теперь точно вляпались, — так же тихо произнес Ланц, остановившись рядом. — Хальтер ума решится.
— Опять отпрыск знатного горожанина?
— Хуже, абориген, — ответил тот тяжело и как-то сквозь губы, неведомо к чему оглядевшись по сторонам. — Много хуже. Это Иоганн Хальтер.
— Id est[32]…
— Да, — угрюмо подтвердил Ланц, глядя на тело так, словно надеялся, что оно сейчас исчезнет, и все происходящее окажется попросту мороком, наведенным шутки ради неведомым волшебником. — Сын нашего бюргермайстера.
— Вот зараза… — пробормотал Курт тоскливо и едва не покривился от неуместно громкого голоса помощника на фоне их почти шепота:
— А будь это бездомный мальчишка — вы бы так не заботились, а?
— Дурак ты, Хоффмайер, и не лечишься. — Ланц говорил все так же едва слышно, без злости в голосе, устало складывая слова одно к другому. — Дело не в том, что видим в этом убийстве мы, а в том, что увидит в нем город. Хальтер будет биться головой об стену и свирепствовать, наплевав на все свои сделки с местными шайками, Кельн впадет в панику, и сколько может быть самовольных «судов»… Приятелям нашего аборигена не позавидуешь, как и любому мало-мальски нелюбимому нашими добрыми прихожанами жителю города. Что-то искать, что-то расследовать в такой обстановке станет и вовсе невозможно… Чтобы сохранить хоть какое-то подобие порядка, Друденхаусу придется вывернуться через уши наизнанку.
— Как это могло случиться? — стараясь не видеть пристыженного лица своего подопечного, спросил Курт растерянно. — Тело, сколь хватает моих познаний, нашли утром, стало быть — убили его ночью, а это значит, что он пропал еще вчера. Как после случившегося с Кристиной Шток бюргермайстер не поднял всех на ноги? Почему вчерашним вечером была тишина, не понимаю.
— Вот и спросим у него — старик отослал к нему курьера с просьбой явиться в Друденхаус. — Райзе поднялся с корточек, продолжая глядеть на тело неотрывно, и вздохнул. — Ты прав, нашли утром — не так давно. Знаешь, кто и зачем использует этот пустырь?
— Да, местные студенты — когда хотят устроить мордобой без свидетелей.
— Вот один из таких… поединщиков и явился к нам сегодня. Причем — умные ребятки, надо им отдать должное — один кинулся к нам, а другой остался сторожить тело. Чтоб никто не обобрал, чтоб место не затоптали; как выяснилось — с юридического факультета оба…
— Где они сейчас?
— У нас, где ж еще, — пожал плечами сослуживец. — Дабы не разболтали лишнего прежде времени, да и чтоб, одумавшись, не упрятались куда от глаз наших подале. Пока город не проснулся совершенно, тело перевезем в Друденхаус, а отсутствия пары студентов на лекциях никто не заметит — впервой, что ли… Ни к чему раньше должного подымать волнение, которое все одно наступит…
— Повозка скоро будет, — отозвался Ланц все так же хмуро, косясь на Бруно — тот стоял в стороне, прижав ладонь к губам, и на маленькое бледное тельце старался не смотреть. — Что сейчас сказать можешь, кроме того, что убийца тот же?
Райзе вздохнул, вновь присев на корточки, и повел рукой над кровавыми пятнами, очерчивая их контур в воздухе:
— Вот это видите? Больно крови мало для таких ран; понимаете, к чему я это?
— Его убили в другом месте? — предположил Курт, подступив ближе. — И вынесли сюда уже после?
— Голову ставлю, — подтвердил тот. — Выбросили ночью — у него изморозь на ресницах, да и мышцы закаменели более, чем обыкновенно это бывает. Заморозки сейчас еще хилые, посему вот так он пролежать должен был не менее часов трех, а то и того больше… Не вороти взгляд, Хоффмайер, смотри. Учись.
— Это не моя работа, — глухо отозвался тот, и Райзе невесело усмехнулся.
— Не зарекайся. Смотри, смотри. Злее будешь.
Курт не сказал ни слова — ни подопечному, ни сослуживцу, тоже присев на корточки у растерзанного тела. Злости он не ощущал — скорее раздражение, и, вопреки логике, не на неведомого убийцу, а на себя самого, ибо одним из чувств, пробивающихся сквозь все прочие, было чувство непозволительное, мерзостное: чувство почти удовлетворения. Нити, пускай призрачные и нечеткие, ведущие от первого преступления к преступнику, оборвались или спутались, и ни единой мысли пробудить не могли, новое же убийство давало слабую, но все же надежду на то, что какой-то след появится, быть может, хотя бы сейчас.
Пристальный взгляд Ланца он ощутил затылком — так явственно, словно взгляд этот был ножом, прижавшимся к коже вплотную, острым и ледяным, будто старший сослуживец увидел его мысли…
— Рука та же… — повторил Курт, не отводя взгляда от серо-бурых сломов тонких ребер, смотрящих на него из ран. — А оружие?
— Боюсь, и оружие тоже.
— Почему «боюсь»? — снова вмешался Бруно, по-прежнему держась поодаль; Райзе вздохнул.
— А ты сам пораскинь умом, помощник следователя. Если в обоих случаях оружие одно и то же, один и тот же убийца — стало быть, нож, с которым светские взяли нашего арестованного, здесь и вовсе не у дел. И вот тогда придется задуматься над вопросом — а к чему было его подбрасывать?
— К чему подстава, — медленно произнес Бруно, — если и оружие, и почерк все равно всплывут при следующем убийстве…
— Вот именно, — коротко кивнул Райзе, поднявшись и механически отерев о штанины совершенно чистые руки. — Единственное, что сейчас можно утверждать с полнейшей убежденностью, так это то, что приятель нашего академиста тут ни при чем. Probatio summa[33]. Убойное, я б сказал.
***Финк, когда он приблизился к камере, вскочил, метнувшись к решетке рывком, вцепившись в прутья, и замер, ничего не говоря, лишь глядя выжидательно, с отчаянной надеждой.
— Бумаги о твоем освобождении подписаны, — сообщил Курт негромко, забрав у стража ключ и отогнав его прочь кивком, и вскинул руку, оборвав не успевшие еще вымолвиться слова: — Не меня благодари — убийцу.
Ошалелое, радостное облегчение в глазах бывшего приятеля не исчезло, однако словно бы потускнело, затмившись мрачностью.
— Еще кого-то зарезали? — предположил он почти без вопроса в голосе, и Курт кивнул, распахивая дверцу решетки:
— Выходи… Да. Еще кого-то. А если точнее — Хальтера-младшего.
— Вот тварь… — процедил Финк сквозь зубы и, перехватив его взгляд, нахмурился, отступив: — Что ты так на меня вылупился, Бекер? Ты ведь не думаешь, что это мои парни порешили мальчишку, чтобы с меня снять подозрения?
— Нет, я так не думаю — по многим причинам; однако у меня есть к тебе разговор, серьезный разговор, перед тем, как ты уйдешь из Друденхауса.
— Вербовать будешь? — мрачно уточнил тот, и Курт вздохнул, подтолкнув его в спину к двери:
— Хуже, Финк. Я должен сказать тебе кое-что, — пояснил он, когда из-за поворота коридора их уже не мог слышать страж у камер, — и, будь так любезен, выслушай меня спокойно, без возмущенных криков и сквернословия. Это — понятно?
Финк скосил в его сторону взгляд, уже далекий от радостного и благодарного, полный теперь подозрительности и напряжения, но не произнес ни слова; Курт кивнул.
— Хорошо. Подробностей рассказывать не стану — не имею права, однако изложу кое-какие свои выводы, дабы ты уяснил, что я серьезен и не вываливаю тебе первое, что взбрело мне в голову… Итак, Финк, главное: можешь считать доказанным, что подставить хотели именно тебя. Не кого угодно, лишь чтобы скрыть подлинного убийцу, а тебя и только тебя.
— И какая тому причина? — хмуро уточнил тот, и Курт ткнул себя пальцем в грудь:
— Я. Многое в этом деле говорит о том, что кто-то хотел привлечь мое внимание. Кто-то знал, что ты знаешь меня, что обратишься ко мне за помощью, если окажешься в таком положении. Главное — что я эту помощь окажу; это, стало быть, кто-то, кто располагал сведениями о нашем прошлом знакомстве и — о том, что это знакомство недавно было восстановлено. Проще говоря, Финк, ты в этом деле стал попросту разменной монетой.
Бывший приятель слушал, все более мрачнея, глядя в пол у своих ног; наконец, подняв взгляд тяжело, точно наполненный свинцом котел, переспросил — тихо, почти не разжимая губ:
