Иван Оченков - Великий герцог Мекленбурга
Перекрестившись над телом Болика, я поднялся и повернулся к своим преследователям лицом. Мягко и почти неслышно ступая, ко мне приближались трое противников, держащих в руках обнаженные сабли. Пистолеты мои разряжены, и зарядить я их не успею в любом случае, ну и пусть. На сердце и в голове ужасная пустота как на остывшем пепелище. Вспомнилась старинная сентенция: "Делай что должен -- и будь что будет", -- и мне подумалось, что самое время проверить ее истинность в деле. Я медленно освободил из ножен клинок своей кавалерийской шпаги и, глядя противникам в глаза, сделал рукой в латной перчатке движение, как будто подзываю их.
-- Chod?cie tutaj1, -- прошептал я им почти ласково.
# # 1 Идите сюда (польск.).
Увы, фехтование -- не самая сильная моя сторона, несмотря на регулярные тренировки, однако лисовчики без доспехов, и, судя по всему, я нужен им живым. Так что шансы, хоть и невеликие, у меня есть. Карты сданы, господа, играем! Не дожидаясь, пока противники приблизятся, я бросаюсь к ним, сокращая дистанцию. Они, очевидно, полагали, что я буду обиваться, прижавшись спиной к дереву, не давая себя окружить, и прозевали мою атаку. Звон клинков, выпад -- и лезвие моей шпаги почувствовало вкус крови, а один из нападающих со стоном отскочил, зажимая руку, из которой фонтаном хлещет кровь. Вот ведь, а ребята тоже, оказывается, не фейхтмейстеры, а я-то боялся! Мои противники явно смутились и уже не атакуют, а лишь отбиваются. Что же, пассивность -- это верный путь к поражению, это я вам говорю как цельный герцог, генерал и шаутбенахт в одном лице. Еще несколько выпадов -- и сабля вылетает из руки лисовчика, выбитая сильным ударом, но я не добиваю его, а обернувшись к последнему нападавшему, обрушиваюсь на него со всей яростью. Если успею убить его, пока его товарищ подбирает саблю, то я, пожалуй, слажу. Тот отчаянно отбивается и на краткий миг встречается со мной глазами.
-- Wszystkich zabij?, kurwa!2 -- посулил я ему.
# # 2 Всех убью, курва! (польск.)
Поляк молча отступает, отмахиваясь от меня своей карабеллой, но, на свое несчастье, запинается о какую-то корягу. Сегодня мне не до игры в благородство, и я, уже предвкушая, как клинок с хрустом войдет в трепещущее тело, бросаюсь к упавшему, но почему-то не могу сделать и шага. Сто тысяч чертей и один леший, я то думал, что это я гоняю поляков по поляне, а на самом деле это они вывели меня на середину поляны и подставили под бросок аркана. Хотя игра пока не окончена -- вот если бы меня заарканили с лошади, то, несомненно, тут же сбили с ног и, проволочив несколько по земле, напрочь выбили дух из тела. Но арканщик пеший, и ему непросто справиться со мной. Схватившись одной рукой за веревку, я ослабляю натяг, не позволяя душить меня, и резким движением кидаю в арканщика свою шпагу. Такой подлости он явно не ожидал и теперь несколько удивленно смотрит на клинок, торчащий из его груди. Но эта удача последняя для меня на сегодня, и пока я пытаюсь стянуть с себя удавку, зашедший ко мне за спину лисовчик бьет меня по непокрытой голове чем-то тяжелым. Свет меркнет в моих глазах, и последнее, что я слышу, -- это слова склонившегося надо мной поляка:
-- Silny, cholera!
# # 3 Силен, черт! (польск.)
Темнота. Вы когда-нибудь видели абсолютную непроглядную темноту? Которой даже не видишь, а ощущаешь всем своим сознанием. Которая и составляет все ваше бытие. Я видел такую второй раз. Первый раз перед тем, как попал в этот мир. после того как меня пырнул ножом тот грабитель в Кляйнштадте. Я забыл это чертовски неприятное ощущение, а вот сейчас вспомнил. Казалось, эта проклятая темнота растворит меня всего в себе, но в какой-то момент я услышал, как звучит у меня в голове голос. Этот голос проникал всюду и заполнял собой все вокруг, если, конечно, можно говорить о заполнении пустоты. Это был голос Марты.
-- Принц... мой принц... вы не можете покинуть этот мир и оставить нас с дочерью совсем одних. Возвращайтесь и не беспокойтесь ни о чем, наше с вами время еще не пришло.
Тьфу ты, пропасть, привидится же такое! Я рывком вскочил и тут же рухнул обратно, поскольку мои конечности были связаны. Голова была просто чугунной, а затылок нестерпимо болел. "Крепко же меня отоварили!" -- мелькнула мысль.
-- Доброе утро, ваша светлость! -- раздался чей-то отвратительный голос рядом.
Я, как мог, извернулся, чтобы увидеть говорившего. Передо мной стоял невысокого роста человек, одетый как небогатый шляхтич. Почему небогатый? Ну, обычно шляхтичи в Речи Посполитой стараются одеваться с максимально возможной пышностью, и если кто-то из них не выглядит как попугай во время брачных игр, то будьте уверены, что дела у него идут неважно.
-- Мы уж думали, что дьявол унес вашу черную душу, -- продолжал шляхтич, -- но вы очнулись.
В глотке моей совершенно пересохло, а язык колол нёбо как будто наждак. Так что я не мог бы ответить ему, даже если бы хотел. Но в том-то и дело, что отвечать совершенно не хотелось, и я просто отвернулся. Похоже, мое пренебрежение несколько задело говорившего со мной, и он, выругавшись, отошел прочь. На смену ему подошли двое других. Они определенно не были представителями правящего класса, хотя и одеты примерно так же, как человек, говоривший со мной только что. Прожив в этом времени два года, я научился с первого взгляда безошибочно отличать слугу от господина.
Подошедшие слуги подняли меня, несколько даже отряхнув мою одежду, и, какое блаженство, один из них догадался дать мне воды, показавшейся мне райским нектаром. После чего они взгромоздили меня на лошадь, надежно привязав к ней, и мы тронулись.
Не знаю, куда везли меня похитители, но они очень торопились. Чувствовать себя вьючным грузом было довольно унизительно, но я не протестовал. Голову мою занимали совсем другие мысли. Я пытался понять, что именно видел в том темном забытьи, и что бы все это могло значить.
Всю свою прежнюю жизнь я был если не атеистом, то близко к этому. Так меня воспитывали и в семье, и в школе. Я был октябренком, затем пионером, потом вступил в комсомол. Не потому что был так уж уверен в истинности марксизма, просто так было заведено. Потом, когда стали открываться церкви, я увидел, как в них начали, сначала стесняясь, а потом все более уверенно ходить люди. По телевизору показывали психотерапевтов, заряжающих крема и воду, а бывший преподаватель диамата1 с восторгом рассказывал, как ему полегчало после похода к другому шарлатану, собиравшему людей на стадионы. Изо всех щелей повылазили какие-то секты, проповедники, адепты. Я всегда старался держаться подальше от подобных вещей, полагая внезапно уверовавших немного неадекватными. Но очутившись в семнадцатом веке, волей-неволей начал наталкиваться на мысли о том, что все в этом мире не просто так. Как ни крути, в моем положении трудно оставаться атеистом, поскольку, хотя ко мне и не являлись ангелы господни или их рогатые антиподы, легенда о переселении душ уж точно не врет! А иначе все вокруг происходящее -- не что иное, как глюк, пришедший в гости к пациенту психоневрологического диспансера.
# # 1 Диалектический материализм.
Так, размышляя о вечном, я трясся на спине лошади, пока лисовчики не решили, что пора сделать привал. Меня стащили с лошади и усадили на землю. Между прочим, времени прошло довольно много, а организм у меня молодой! С одной стороны, зверски хотелось есть, с другой -- мочевой пузырь навязчиво намекал, что его давно пора опорожнить. И то и другое пленнику со связанными конечностями проделать довольно трудно, а моим похитителям облегчить мне жизнь и в голову не приходило. Надо было что-то решать, и я в первый раз подал голос.
-- Развяжи меня, -- сказал я одному из слуг.
-- Еще чего! -- ответил пахолик2.
# # 2 Слуга, парень (польск.).
-- Если ты, быдло, хочешь стирать мне портки, то так и скажи. Я тебя обеспечу такой работой, но я человек благородный и пахнуть дерьмом не желаю, поэтому либо развяжи меня сам, либо спроси дозволения у своего хозяина.
Мои доводы показались ему основательными, и он по-быстрому сбегал к хозяину и, получив разрешение, освободил меня от пут. Некоторое время я растирал затекшие запястья, а потом отправился в кусты. Контролировало меня при этом не менее шести вооруженных человек.
Тем временем прочие слуги развели огонь и занялись приготовлением пищи. В воздухе запахло съестным, и у пленного герцога засосало под ложечкой. Морить голодом похитители его не стали, и он, как и все, получил лепешку и кусок запеченного мяса.
Поглощая немудреную пищу, я наблюдал за бытом лисовчиков. В отличие от того, что я имел возможность наблюдать у поляков раньше, его можно было назвать аскетическим. Никаких шатров, роскоши, многочисленных слуг. Вместо великолепных коней, которыми славилась польская кавалерия, -- низкорослые выносливые лошадки. Практически ни у кого нет лат, максиму кольчуга, вместо пистолетов луки, пожитки во вьюках на заводных лошадях. Вместе с тем чувствуется, что рубаки знатные, палец в рот не клади. Общаются между собой как равные, по-товарищески, хотя это не редкость. И язык немного странный, вроде какой-то польский диалект, хотя понятно -- лисовчики ведь в основном литвины, и говор должен отличаться.
