В. Бирюк - Шантаж
Мда… Не помогло. Верь — не верь, а посмотреть-то интересно. Проверил: точно — чертей в природе нет. Да и зачем нам ещё и черти? Когда мои собственные мужики в погребе дерутся.
Погреб во дворе, длинный такой подвал. В конце — вещички наши свалены. Темновато, потолок низенький. Под потоком болтается Николай. Слава богу — не на верёвке. Чимахай его за грудки поднял и… выговаривает. Одновременно протирает Николаевой маковкой дырку в потолке. Что меня сразу порадовало — оба обритые. Песок с потолка сыпется, но на их головах не застревает. «Лысому — быстрее причёсываться, хотя дольше умываться» — очень точное народное наблюдение. Какое внимание к подробностям, тщательность и достоверность в деталях сквозит в нашем фольклоре! Прямо не фольк, а американский «Science».
— Во что играем, добры молодцы? Кто скорей чужой головушкой дырку во двор прошибёт?
— Во… А… Ну… Не. Не играем. Жлоб этот… второй камень не даёт.
— А когда Николай преставиться — из него этот второй камень сам выскочит?
— Чего? Как это? Не. Откуда ж?
— Ну, а коли «Не», то поставь Николая на место, пока до смерти не задушил.
Чимахай несколько растерянно посмотрел на меня, потом поставил Николая на землю, от чего тот сразу завалился вбок. Звук, который он при этом издавал, можно было смело назвать «хрип во всё горло». И не только горлом. Где же он этот кулеш всё время находит?
Тем временем, Чимахай с весьма удручённым видом, ибо ему уже известно было моё весьма неодобрительное отношение к стычкам, особенно с применением рукоприкладства, случающимся между людьми моими, изложил суть, обсуждаемой столь экстравагантным способом, проблемы.
Конфликт явился прямым следствием интенсивной трудовой деятельности при наличии отсталых технологий в металлургии в условиях всеобщей безграмотности при нечётком распределении должностных обязанностей и неверно соотнесённых групповых и личных целях.
Чимахай излагал… невнятно и с отступлениями, так что вышеприведённую формулировку я мог бы ещё долго уточнять и расширять. Но Николай, наконец-то прокашлялся и вступил в дискуссию. Так это, несколько… директивно:
— Хрен тебе!
— Во! Боярыч, он мне так, а мне-то как? А ты-то потом…
— Погоди. Николай, последние дни лесорубы работали очень много. Топоры у нас дрянь. Точить их приходилось по десять раз на день? Так.
— Так.
— Камни точильные, эти желваки кремнёвые, у всех оббились. Огрызки остались, люди себе уже и пальцы резали. Так?
— Ты чего мне это сказываешь?! А то я не знаю?! Да я сам вон тута…!
— Не ори. Мы уйдём в Елно, а дровосеки здесь будут лес валить. Значит, чтобы они пальцы себе не оттяпали и работу сделали, нужно дать им новые гожие точильные камни. Из тех, что мы на пришлых взяли. Так?
— Дык кто ж против! Или я не понимаю?! Что ж не дать коль для дела! Только орясина эта… у-у! Хватало лесное! Сучки растопырил и прям за горло! Дык он же два камня хочет! Два! Одному! Имение боярычево расхищать?! Хрен тебе! Вот меня не будет — тогда всё возьмёте, всё в распыл пойдёт! А покуда — хрен тебе два раза!
Чимахай, здоровенный, под два метра ростом, сутуловатый, с длинными растопыренными руками и бритым недавно черепом начал, злобно шипя на тему: «видывали мы в лесу и не таких хреновщиков», медленно надвигаться на довольно маленького, субтильного Николая.
Ночь, погреб, подсветка от стоящей на полу плошки с бараньим жиром. По потолку, по стенам мечутся огромные искривлённые тени. Голос Николая уходит в фальцет, у Чимахая наоборот — всё ниже.
Точно — зачем нам ещё и черти? Адово воинство пытается людей православных на душу развести. Путём мошенничества в торговых операциях. А у меня мои люди друг из друга души и без «разведения» вынимают. Просто за кусок кремня.
— Хватит мужики. Надоело. Николай, точила нужны для топоров. Так?
— Ну.
— Ночевать пойдёшь в сортир.
— Как это? Чегой-то?
— Тогой-то. Я вам всем говорил, что «нукать» на меня отучу. Ты — первый. Кто под отучение попался. Дальше: у Чимахая топоров — два. Стало быть, и точить ему — вдвое. Поэтому и камни быстрее срабатываться будут. Поэтому — дать два. Ну что ты так обижаешься? Цель моя — построить селище. Сейчас — вырубить лес. Делают это вот они — лесорубы. Мораль — дать лесорубам всё, что им надо для быстрой и хорошей работы. Понял?
— Ну. Ой. Я… это…
— Два раза. Иди, постель свою на толчке устраивай.
Чимахай прижал два этих точильных булыжника, как к сокровища, к груди и, бочком, даже не попрощавшись, не поднимая глаз, поспешно удалился.
«Кровь их на тебе» и шашечка, липкая от крови, вытирается об его голую спину… Обеими сторонами клинка… Похоже, что моё отношение к сварам в коллективе — до него дошло.
Только отправились с Николаем вздремнуть хоть напоследок, а навстречу Потаня уже жену гонит. Надо печь растопить, воды наносить — мужики в поход пойдут — надо же и покормить, и с собой собрать. У Потани — вопросы. Как, чего. Он же первый раз в жизни «тиунить» будет. Волнуется.
«Не для житейского волненья,Не для корысти, не для битв, —Мы рождены для вдохновенья,Для звуков сладких и молитв».
Я не против «звуков сладких». Я даже «молитвы» вынесу. В небольших объёмах. Но основная задача — именно «житейское волненье». И хорошо бы, чтобы от него кое-какая «корысть» произошла.
Так что Потаня правильно делает: пытается понять «гениальные планы руководства». Я бы тоже… «не против». Понять свои планы.
Формулировать задачу на неопределённый срок в ожидании нашего возвращения, что, само по себе, допускает несколько исходов… Нормальное планирование в реале. Хорошо хоть биржевые индексы, курсы центробанков и демонстрационные приступы «борьбы с коррупцией» — учитывать не надо.
Потом и по дворам двери скрипеть начали — утренняя дойка.
Никогда не приходилось ходить по России ранним утром, ещё до свету? Топаешь себе куда-то. Фактически — в никуда. Тихо. Туман белым молоком всю землю закрыл. Ни звука, ни движения. Только просёлок под ногами. На пару шагов — вперёд видать, на пару — назад. И всё — белая пелена вокруг. Будто ты один во всём мире. И весь мир — вот эти четыре шага от края до края. Ни солнца, ни звёзд. Тишина. Пустота. Забвение. Ничто. И вдруг где-то в этом молоке начинает что-то стучать. Черти? Чудовища? Всё быстрее, тон всё выше. И наконец, даже сквозь туманное одеяло, узнаешь этот звук — дизель выходит на рабочие обороты. А вон и пятно светлое в пелене появилось. Фонарь? А вон и с другой стороны застучало. Глуше, дальше. И ещё, и ещё. С разных азимутов, на разных дистанциях. И вдруг — совсем рядом, не видно, но — рядом. Кажется — прямо над ухом, так, что даже цокот шестерёнок в редукторе различаешь… Пошло, застучало, зазвенело. Там — люди. Вот в этом белом безмолвии живут люди. Они приходят на фермы и запускают двигатели, они разговаривают, смеются, ругаются. Делают своё дело, свою жизнь. Сейчас они начнут доить коров. Белая пелена, туман, ничто — начинает истончаться. Поднимается, становится всё более прозрачной. Уже видны холмы и деревья, поля и рощи. Уже есть цвета. Зелёный, коричневый. Голубой. Надо мною уже небо! Кажется, что всё это становиться видимым, вещественным, сотворённым из-за вот этих звуков, этих зажжённых фонарей. Из-за людей, которые пришли и стали что-то нужное, разумное делать. Пустота уходит, исчезает, наполняется. Становиться осмысленным местом, миром. Моей родиной. Утренняя дойка в России.
Хозяйки в селении поднялись, начали дверями да воротами скрипеть, со скотиной разговаривать. Тут и Филька заявился. Всё тянется в затылке почесать да бороду распушить. А — нету. Даже смешно.
Представил местным Потаню — их нового начальника. По случаю прибытия к месту несения службы. Мозги присутствующим промыл по поводу дисциплины. Как в части личной гигиены, так и в части организации техпроцесса. А уже и небо сереть начинает, мои поднялись. Пока перекусили да собрались, тут и корыто это с низу пришло. Так поспать и не удалось.
Только погрузились, только расселись, только от берега отошли, один из Рябиновских начал шутки шутить. Типа «мухи сонные, не гребут, а поверху воду гладят». И там дальше про баб. Нашёл над кем смеяться — над Ноготком. Придурок — ты ещё бы над медведем в лесу поиздевайся.
Я к этому времени уже вырубился. Овчинку мне дали, на носу калачиком свернулся, с головой накрылся и мгновенно… И тут — крик. И — плюх. Два плюха: один — по лицу, другой — в воду. «Стоп машина, человек за бортом». Не человек — придурок. Но орёт же! Стали вынимать. А тут Аким рогом попёр:
— Такие-сякие, лодыри ледащие, вёслами не гребёте, а чешите! Только для виду качаете, спите на ходу! Вот я вас плёточкой!
Не надо меня будить. А уж громко и резко… Да ещё так про моих людей! Рискованно это, не по технике безопасности. О ТБ на «Святой Руси»… я уже погрустил. Так что, я спросонок и ответил, как подумал, не притормаживая:
