Валерий Большаков - Агент
— Разбудил? — вымолвил Тухачевский.
— Пора бы уж, — зевнул Авинов, — а то разоспался что-то…
— Да, — усмехнулся командарм, — нам скоро выходить.
— Ударим прямо по мосту?
— Сначала отойдём к Свияжску и займём город. — Кирилл сел поудобней и ладонями отёр лицо.
— А правда, что Троцкий поставил в Свияжске памятник Иуде?
— Правда! — рассмеялся Тухачевский. Привычное выражение отчуждённости сошло с его лица, уступив место улыбчивому дружелюбию. — Наши воинствующие богоборцы долго думали, кого ж противопоставить кроткому Христу, всё подыскивали кандидатуру. Люцифер как-то не очень сочетался с идеями коммунизма, а Каин уж больно известен — этого трудягу, из ревности к Богу прибившего брата своего, лодырюгу-пастушка, все считают уголовником. Остановились на Иуде Искариоте. Статую слепили во весь рост — Иуда с постамента кулаком грозит небесам… Ох и плевались старушки, ох и крестились! А мужики, не смея и близко подойти к Предреввоенсовета, побили местных жидов!
— Вы, я смотрю, — улыбнулся штабс-капитан, — тоже не слишком евреев жалуете-с?
— Да я их терпеть не могу! Мало им было Яхве, так они ещё и Христа навязали миру!
— А вам не кажется, что коммунизм — это своеобразная ветвь всемирного христианства?
— Не кажется — уверен в этом. Наши плакаты с ликами вождей — чем не новые иконы? Наши апостолы разъезжают на бронепоездах, сея смерть и обещая рай на земле, наши пророки толкуют Священное писание — «Капитал», — проповедуя тотальное обобществление. Об инквизиции умолчу… Да и кто в авторах у социалистической доктрины? Жиды! Кто правит Советской Россией? Жиды! История повторяется…
— А Лейба Бронштейн благословляет верующих в революцию на священную войну, в крестовый… пардон, в серпасто-молотковый поход.
— Истинно так! Кремль устанавливает диктатуру пролетариата — и это правильно, это трижды верно! России нужен восточный деспотизм, а чтобы он воцарился, потребен террор и безоглядная наполеоновская сила. И вот она! — Тухачевский сделал широкий жест. — Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!
В этот момент вагон чувствительно качнуло взрывной волной, донёсся тяжкий грохот.
— Подъезжаем! — хохотнул командарм.
Под защитой орудий бронепоездов, то и дело рявкавших в сторону недалёкой Волги, бойцы 1-й Революционной высаживались из вагонов. Гай махал маузером, призывая «храбцов» в атаку, Авинов задирал руку с наградным браунингом, воодушевляя их же на подвиг, и бойцы орали «ура!», матерились и кричали не пойми что. Кирилл, впрочем, «уряканья» не слыхал — земля то и дело дыбилась взрывами фугасов, неумолчный, убийственный гром канонады дрожал и перекатывался над лесом и перелесками, давил страшным прессом не столько на слух, сколько на дух, отнимая его силу, вселяя страх и разжижая волю. Красная батарея, ещё толком не занявшая позиции, ответила грохотом навстречу, посылая пятидюймовые снаряды в сторону еле видных белогвардейских цепей.
Поймав ошалелого коня, потерявшего седока и трясшего головой, Авинов вскочил в седло. Гаевцы и бойцы Инзенской дивизии сомкнули неровные цепи с «пятоармейцами», широким разливом пошли в атаку на врага.
Стало потише — артиллерия белых перестала мешать землю с небом. Смолкли и пушки красных. Но это было истинное затишье перед бурей — каппелевцы наступали силою огня и железа.
Зелёные туши танков ползли в разрывах цепей, поводя дулами орудий и пулемётов. «Белый солдат», «Тигр», «За Русь Святую», «Доблестный уралец» — каждый «ромбус» был наречён по-своему, будто сухопутный корабль. Изредка постреливая из пушек, пуская пулемётные очереди, танки пёрли неудержимо, и чудилось, их железный поток не остановить ничем.
А от Романовского железнодорожного моста, перекинутого через Волгу, накатывал тяжёлый бронепоезд «Святой Георгий Победоносец», ворочая орудиями.
Цепи 1-й и 5-й красных армий смешались, сбились в толпу. И грянул гром…
Из-за Волги прилетели двухмоторные бомбардировщики «гота», несясь чёрными яйцами авиабомб. А ещё выше летело звено воздушных кораблей «Илья Муромец» — три «богатыря» сразились с красными бронепоездами, сбрасывая на них двадцатипятипудовые бомбы. Мощные паровозы типа «Эр» попытались было сманеврировать, но тучи огня рвали составы на части, подбрасывая вагоны и ломая их в воздухе, сбрасывая под откос, выжигая до гнутых остовов. С отвратительным скрежетом, перебивая даже адский грохот разрывов, лопалась броня, выметывая бешеное пламя. «Красный ураган» скрутило, грузно опрокидывая, выламывая сцепки. Подбитый бронепаровоз скрылся в облаке грязно-белого пара…
Авинов смотрел на всё это инфернальное действо, оцепенев, как и его конь, — бедный гнедок мелко дрожал, изредка всхрапывая.
Мимо, оступаясь и падая на склоне, ничего не видя, пробежал Межиров — без винтовки, без фуражки, волосы всклокочены. Проскакал комэска Тоникс, правя конём одною рукой, другая висела плетью. Начался великий драп.
— Танька! — возопил кто-то. — Братва, танька идёть!
Из рощицы неподалёку, подминая гусеницами подлесок, вылез танк. Толпа бегущих распалась надвое — и припустила ещё шибче, бросая всё — оружие, скатки шинелей, манерки, котелки…
Поворотил коня и Авинов — ему не улыбалось пасть от рук своих же. Гнедок заржал и понёсся, как ветер, как вихрь революции…
…На маленьком полустанке, где, кроме водокачки да железнодорожной будки, ничего больше не было, красноармейцы утишили свой бег — просто не было сил. Шатаясь, все прятались, боясь открытых мест, — мобилизованные крестьянские парни были потрясены настолько, что едва не теряли рассудок. Им, в двадцать лет впервые увидевшим паровоз, тяжёлый бомбардировщик казался взаправдашним Змеем Горынычем, а танк представлялся закованным в сталь огнедышащим чудищем, колесницей диавола.
Наступила ночь и равно укрыла всех: и белых, и красных. Поужинав консервами, Авинов залёг спать в пустой теплушке — бойцы не решались приблизиться к вагону, вообще выходить на открытое место, к путям.
Навалив соломы под бок, Кирилл развалился, как в мягком пульмане. Гнедок пристроился неподалёку от нового хозяина, у дверей, деликатно хрупая сеном. Помахивая фонарём, приблизился будочник, покашлял как-то уж очень знакомо: «Кхым-кхум…»
— Кузьмич? — тихо окликнул Кирилл.
— Я, ваш-сок-родь.
— Да тише ты!
— Нешто мы без понятия? Проверился я, никого… Да-а, кордебаталия вышла славная! Громыхало так, что я уж, грешным делом, подумал, конец приходит его высокоблагородию. Ан нет, выдюжил!
Авинов поймал себя на том, что улыбается.
— Как там наши?
— 3-й Офицерский в Самаре стоит, а Врангель с золотом каппелевским в Царицын подался. Теперича со всеми расплатимся. А! Чемоданчик-то Петерса, который с табаками, пострадал! Да-а! Осколком все папиросы изнахратило. Дюже Ларин убивался… Чой-то я разговорился не по делу. Ну, вы спите, спите, а я пойду, моё дело стариковское… Кхым-кхум…
…Раннее утро было хмурое, туманное, сырое, тёмные ели за станцией будто не отпускали ночь. Чуфыканье паровоза Кирилл разобрал сразу, поднял голову и прислушался — эшелон приближался с запада. На высоких тонах прорезал тишину свисток, но встречать поезд вышел один Тухачевский. Командарм был в рваной гимнастёрке, с рукой на перевязи. Потоптавшись, он скрылся в лесу — оттуда тянуло дымом костра и готовки.
Подав на станцию длинный состав из вагонов третьего класса, паровоз зашипел, замер, пыхтя и отдуваясь. В облаках пара показался человек во френче, ладный и подтянутый, словно сошедший с картинки в «Ниве». Шаркая и охая, его провожал Исаев. С поклоном указал на Авинова, отряхивавшего солому с волос.
— Вы Юрковский?
Кирилл похолодел.
— Я Юрковский.
Человек во френче вежливо попросил мандат. Внимательно изучив подпись Троцкого, он кивнул и передал штабс-капитану пакет.
— Вас срочно требуют в Москву, — сообщил он.
— Кто? — нахмурился Авинов, хотя и догадывался. Сердце зачастило.
— Товарищ Сталин!
Глава 12
МОСКВА. КРЕМЛЬ
Газета «Правительственный вестник»:
Бойцы Северной Добровольческой армии, усиленной Марковской дивизией, высадились в Архангельске при поддержке линкоров «Императрица Екатерина Великая» и «Генерал Алексеев». Большевики попытались сорвать высадку — захватив артбатарею на острове Мудьюг, они обстреляли корабли Белого флота. Ответным огнём батареи были сровнены с землёй.
Так называемое Временное правительство Северной области, состоявшее из эсеров и кадетов и возглавляемое народным социалистом Чайковским, брошено в концлагеря на Мудьюге и в Иоканьге. Порядок в Архангельске наведён, законность восстановлена.
Полдня и полночи поезд стоял, пропуская воинские эшелоны, — большевики срочно укрепляли Восточный фронт. Даже с Западного и Южного участков отрядов завесы[84] войска снимали — и слали в Поволжье. Видать, Каппеля больше боялись, чем кайзера.
