Константин Радов - Оружейник. Винтовки для Петра Первого
Ни умелых стрелков, ни готовых грамотеев взять негде – значит, надо их выучить. Понятно, не самому – и так голова пухла от чрезмерного множества забот. Был учрежден (опять благодаря личному содействию государя) особый класс для откомандированных гвардейцев при московской Навигацкой школе – только в России возможна такая школа за семьсот верст от ближайшего моря! По крайней мере, там нашлись два первоклассных профессора математики: Генри Фарварсон и Леонтий Магницкий. Сухарева башня стала моим любимым местом в Москве. На верхнем ее этаже располагалась обсерватория Брюса, где мне тоже случалось бывать, но чаще я приходил к Магницкому, с которым подружился. Леонтий Филиппович был старше меня лет на десять, он никогда не покидал Россию, однако, беседуя, по выбору, на латинском, итальянском или французском языке о науках, мы с ним чувствовали общую свою принадлежность к единому племени, или, скорее, рыцарскому ордену, противостоящему невеждам. Он превосходил меня мастерством учителя и тем, что знал еще греческий язык, я же поразил его воображение рассказом об исчислении бесконечно малых величин по методу Ньютона. Разговоры не были праздными, большей частью вращаясь вокруг обучения моих подопечных. Помимо прочего, мы вместе придумали большое число математических задач на батальные сюжеты, вошедших впоследствии в отдельную учебную книгу для военных школ.
На первых порах мои отчеты кураторам и государю представляли почти сплошную жалобу о том, чего в России нет. Ведомость машин и инструментов, подлежащих покупке за границей, равно как перечень ремесел, коим следовало обучить русских мастеров в Англии или Голландии, оказались изрядными. По счастью, большинство пунктов относилось к вещам и умениям, нужным только для изготовления ружей en masse – согласно моим расчетам, до этого оставалось два или три года. Можно было заранее послать учеников и разместить заказы, а с опытными работами всячески изворачиваться, обходясь тем, что есть в распоряжении. План опытов я давно и подробно обдумал и сразу по оборудовании мастерской в Преображенском начал приводить в исполнение.
Во-первых, следовало озаботиться сопряжением частей составного ствола. Опаляемые огнем и разъедаемые сернистым пороховым дымом, конические поверхности потеряли зеркальный блеск; первым сдался внутренний, заходный конус ствола, тогда как ответные части зарядных камер остались почти новенькими – вполне предсказуемо: их была дюжина, а ствол один. Всего лишь после полусотни выстрелов (почти вслед за показом царю) прорыв огня стал заметным, а ближе к сотне – просто опасным для стрелка. Я видел три пути повышения долговечности: упрочнить металл ствола закалкой или цементацией, сделать мягче зарядные камеры (возможно даже, попробовать медное литье) и изготовить сменный заходный конус, вкручиваемый в ствол на резьбе.
Во-вторых, соединение частей несколькими парами фигурных выступов в виде глаголя было слишком сложным, каждая зарядная камера требовала кропотливой подгонки, чуть не целого дня работы хорошего мастера, и при малейшей деформации все шло насмарку. У меня в голове было пять или шесть вариантов конструкции, но сделать выбор я мог, только испытав их в железе.
В-третьих… В-четвертых… В-двадцать пятых…
Скажу подробно лишь еще об одной проблеме. Оружие получалось тяжелее обыкновенного. Правда, центр тяжести ружья сдвигался к замку, но солидная прибавка веса все равно была ощутима. Это еще без зарядных камер. А камеры – больше двух фунтов каждая. С большим резервом прочности, для показа коронованным особам, а то, не дай бог, отлетит… Даже если не в лоб оной особе, а просто куда-нибудь отлетит – испугает… Все равно не поймут. Предположим, делая ружье для простого солдата, треть металла после испытаний удастся с камеры снять. Число готовых к бою зарядов должно быть не меньше, чем у обыкновенного фузилера, – по традиции, их одиннадцать во французской пехоте и ровно дюжина – в русской. Больше на груди не помещается, а из поясных или заплечных сумок заряжать неудобно. Считаем вес и думаем о солдате небогатырского сложения, которому после долгого марша со всем этим железом надо не просто удержать ружье, а точно прицелиться, да чтобы руки от усталости не дрожали.
Приемлемый вес никак не получался. Мои оружейники трудились в поте лица, по другим пунктам продвижение было заметным, здесь же я ничего не мог придумать, кроме опорной сошки, как у старинного тяжелого мушкета, которая еще более отяготила бы солдат на марше.
На православное Рождество работы в мастерской пришлось остановить, ибо все русские люди, кроме меня, праздновали и отдыхали. А мы с лютеранином Брюсом в святой день прямо за обедом обсуждали устройство бомб нового образца. Яков Вилимович с самого своего возвращения в Москву настаивал, чтобы я занялся артиллерийскими делами, не дожидаясь окончания работ по ружьям. Мне пришлось уступить, выторговав у него взамен несколько хороших мастеров, и теперь мы рассуждали, как добиться, чтобы снаряд летел к цели определенной стороной вперед. Способы для этого существовали (например, эксцентрическое расположение полости в бомбе), но весьма грубые – нам требовалась более точная ориентация. Отвергнув всевозможные хвосты и шлейфы, имеющие свойство сгорать или отрываться при выстреле, а также вращение снаряда (нарезка даже ружейного ствола была сложной операцией, применительно же к артиллерийским калибрам сия задача повергала меня в ужас), я пришел к мнению, что решение можно найти, придав бомбе асимметричную внешнюю форму с учетом сопротивления воздуха. Сначала идея отринуть геометрическое совершенство сферы даже мне самому показалась еретической, хотя были известны цилиндрические зажигательные каркасы и осветительные лихткугели – ими стреляли, не рассчитывая на меткость попаданий. Потом, вспомнив юношеские опыты, вообразил самую обтекаемую из своих фигур – два длинных конуса, соединенных основаниями – и мысленно добавил оперение как у стрелы, только из тонких металлических ребер. Не имея терпения дождаться пера и бумаги, нарисовал придуманное красным вином по салфетке. Брюс долго дивился на рисунок, и так и этак представляя пузатую чугунную стрелу; мы немного поспорили, выдержит ли оперение выстрел и какую форму ему придать. Наконец он сказал:
– Надо попробовать. Это может получиться.
Как только проспался наименее обрусевший немец из московских литейщиков, изготовили полдюжины таких биконических бомб, набили землей вместо пороха и выстрелили из длинной гаубицы в двухсаженной толщины снежный вал, специально для того насыпанный. Все получилось! Снаряды летели острым носом вперед, пронзая снег намного лучше круглых обыкновенных бомб и даже лучше сплошных ядер! Мы вымышляли сию диковину только затем, чтобы снабдить трубкой ударного действия в носу и заставить взрываться в самый момент удара о землю. Теперь появилась мысль об использовании прекрасной пробивной силы длинных снарядов для бреширования. Конечно, в таком случае их нельзя делать пустотелыми: ни один полый снаряд не выдержит пушечного выстрела, это вам не гаубица. Надежды не вполне оправдались: скоро мы выяснили, что сила снарядов увеличивается меньше, чем цена, по сравнению с круглым ядром. Над гаубичными бомбами подобной формы еще долго продолжалась работа. А мне захотелось испробовать свеженайденную идею применительно к ручному оружию.
У меня были изготовлены винтовки и заложена серия опытов для сравнения действия пуль различного калибра, от самого распространенного армейского в семь линий восемь точек до четырехлинейного – годного, по общему мнению, только для охоты на зайцев. Конечно, пули весом чуть больше золотника не годились на такое сравнительно крупное существо, как человек, но я считал нужным ради полноты картины получить цифры и для этого детского ружьеца.
Подыскивая эквивалент живой плоти, чтобы измерять пробивную силу, я перепробовал разные субстанции, от сосновых досок до свиного окорока, но остановился на сырой глине, из коей, по преданию, сотворен Адам. Мой выбор определялся не авторитетом Писания, а наибольшим сходством со свининой по силе сопротивления, в сочетании с преимуществом однородности: в глине нет жил и костей и результаты выходят в виде сравнимых чисел. Таблица близилась к завершению, когда в нее, опрокидывая и разбивая стройные закономерности, влетели продолговатые пули. Вопреки опасениям, кучность попаданий нисколько не ухудшилась, а игрушечная четырехлинейная винтовка вдруг стала страшным оружием. Удлиненная остроконечная пуля тройного, против сферической, веса при пропорциональном увеличении заряда иногда пробивала рогожный мешок с глиной навылет. Такой слой, по моему расчету, стоил двух или трех человек, если не случится попаданий в кости.
Трудно передать восторг, меня охвативший: проблема, долго казавшаяся неразрешимой, растаяла как дым! Изменив форму пуль и уменьшив почти вдвое обыкновенный ружейный калибр, можно было примерно в той же пропорции облегчить оружие не в ущерб прочности и еще получить солидную прибавку дальности и убойной силы.
