Евгений Красницкий - Бабы строем не воюют
Слышала я в обозе, как мужи ржали, поговорку дурацкую про жен поминали. Глаза в пол, язык в ж…пе! – передразнила Аринка, Настена только удивленно хмыкнула. А Аринке все равно уже было – глаза горели, остановиться не могла. – С Ладой так не получится! Она всю себя отдаст, душу вылечит и от беды прикроет, но и мужи без нее потом уже не смогут!
Настена слушала, не перебивая, даже кивала иногда, не то соглашаясь, не то утверждаясь в своих мыслях, но Арина и не заметила, на каких именно ее словах глаза лекарки захлестнуло болью. Молодая женщина сбилась и умолкла, испуганно воззрившись на собеседницу. И увидела уже не тоску и застарелую муку, а острое железо Корнеева меча.
– Любовь, говоришь? Лада? А ты семерых детей из двенадцати на кладбище уносила? С голоду пухла, последний кусок детям отдавая? А ты хозяйство на себе в одиночку тащила? Муж тебя лупцевал чем под руку попадет? Разлучница твоего единственного под венец уводила? А с постылым ты жила? Выла ты на пепелище?..
Настена хватанула ртом воздух, словно вынырнула из воды, помолчала и продолжила уже спокойнее:
– Хотя… пепелище отчего дома ты видела, родных на твоих глазах тати убили, и мужа так и не дождалась. С того, видать, и решила, что все уже про жизнь знаешь. Молодая… не в укор тебе. Но знаешь и понимаешь ты не все, уж поверь. Скопидомство Макошино? Да, собираем… не себе, а удачливым отдаем. Лада дает, дарит. Очень много дарит! Любовь горит жарко, но недолго, а жизнь… она длинная. Любовь силы дарит под такую поклажу, что без нее и не поднимешь, но угасла любовь или притухла со временем, а поклажа-то осталась. И давит, и давит. А Макошь берет все! И часть тяжести от поклажи тоже! Если любовь не угасла, если зрелый муж и на десятом, и на двадцатом году смотрит на жену так, будто краше ее на свете нет, – это уже не от Лады, эта удача – дар Макоши. Лада любовь дает, Макошь ее хранит. Вот проживешь ты с Андреем лет десять…
– Это еще вилами по воде… – Аринка отвела глаза.
– Проживешь-проживешь, я знаю. Родишь ему пятерых-шестерых – непременно родишь! – отвечая на быстрый Аринин взгляд, уверенно кивнула Настена. – Не знаю, почему у вас с мужем детей не было, но не в тебе дело, и не сомневайся даже… Так вот, двое-трое выживут, а подарит Макошь удачу, так и трое-четверо. Я на то сил не пожалею, но и я не все могу. Тогда и принесешь мне подношение для Макоши, а я его у тебя не приму.
– Почему не примешь? Из-за Лады…
– Нет, с тебя другая плата будет, но перво-наперво Андрюху спаси. От самого себя и от прошлого. Он же сейчас не в тебе сомневается – в себе! Не дослушала ты меня, – укорила Настена, – а ведь так или иначе, мужи без нас, баб, никак не могут… Отроки в крепости еще щенки. С ними пока что Анна справляется, но ведь вырастут же! Каждому женщина своя нужна будет, а над женщинами теми – Добродея… или Хозяйкой Женского мира зови, если тебе так сподручней. А кто? У Анны стезя боярская, не каждая баба и не с каждым делом к боярыне пойдет. Юлька… Уйдет она, тоже стезя такая. Остаешься ты, Арина Игнатовна.
Жрица удержала жестом собеседницу, открывшую рот для возражений, остановилась и, повернувшись к ней лицом, заговорила, словно читая лечебный наговор:
– Не сейчас, не сразу, через много лет, но начинать надо сейчас, чтобы не тужиться, как мне, чтобы замену мне воспитать сумела уже ты…
Всю обратную дорогу Аринка думала о разговоре с Настеной. Растревожила ее лекарка не на шутку.
«Что ж она про мужей толкует, да про опасность, но не подумала, что главная опасность сейчас в ее же Юльке? Кабы им с Михайлой вместе остаться… Ой, да что ж я несу? Вместе… Вот тогда-то самое страшное и начнется! Коли они вдвоем никого слушать не станут, а меж собой сговорятся и вместе против всех пойдут? Не стерпит воевода такого своеволия. Они ведь не побегут темной ночью неведомо куда счастья искать, ой не побегут! У Михайлы за плечами сотня отроков, а у лекарки ее сила ведовская… И на что Михайла с Юлькой вдвоем уже сейчас способны? И Андрей… Андрей же между ними не разорвется! Он и от боярича не отступится, и воеводу не сможет ослушаться. Как ему тогда быть? И про волхву с лекаркой забывать не след – что бы ни случилось, ни та, ни другая в стороне не останутся! А что там Настена-то про волхву говорила?»
Слова лекарки, брошенные в самый последний момент как будто мимоходом, Арина не сразу осознала, а вот сейчас вспомнила с недоумением:
– А ведь Нинея-то мимо тебя тоже не пройдет, – хмыкнула тогда Настена, чем-то довольная. – Не пройдет, даже и не надейся! Но ее не бойся, от нее тебя Лада защитит. Ох и сильна же твоя бабка была!
Анна вопросов при всех не задавала, хотя и посматривала внимательно в ее сторону, а в крепости, едва разобрались с дороги с первоочередными делами, позвала Аринку к себе в горницу и без лишних слов велела садиться и рассказывать.
– Даже и не знаю с чего начать, – задумчиво проговорила Арина, усаживаясь напротив боярыни. – Наговорила мне Настена ваша… Разного.
– Это она умеет, – усмехнулась Анна. – Начни уж с самого главного. Что про здоровье твое сказала? Помочь может?
– Да, тут как раз порадовала. Сказала, что и помогать нечего, нет моей вины, что не родила. – Арина хоть и радовалась словам лекарки, но в то же время не хотела думать, что в Фоме дело, словно порочило его это. Все-таки о муже у нее только светлые воспоминания сохранились, вот пусть такие и останутся. Да и какая сейчас разница? К счастью, Анна не стала расспрашивать в подробностях, сразу к другому перешла:
– Ну и слава богу! Еще родишь – в твои-то годы… А что плохо?
– Плохо? – не поняла Аринка. – Плохого вроде и не было…
– Ну коли ты сказала, ТУТ порадовала, значит, ТАМ плохо? – внимательно глянула на нее боярыня. – Говори уж.
– Да не плохо… – Арина задумалась, как высказать то, что чувствует. – Скорее… неожиданно. – И, как смогла, подробно пересказала свой разговор с Настеной.
Анна слушала внимательно, не перебивая. Только когда пошла речь про Андрея и про то, как прокляли его, а потом первая любовь насмешкой обернулась, удивленно вскинула брови.
– Надо же… а я не знала! Не любят у нас про это говорить, хоть о чем другом языками метут без устали. А ведь когда за Татьяной они с Лавром и Фролом ходили, Андрею едва-едва пятнадцать минуло, – задумчиво проговорила она. – А уже воин…
Когда про зверей и сеть, которую на мужей набрасывать надобно, речь зашла, Анна ладонью по столу прихлопнула и скривилась:
– Ну Настена! Что значит, сама за мужем не жила… Сеть… укрощать… И не дура ведь, ума недюжинного, а главного не понимает – на стену и опору не сеть надо накидывать, а укреплять изнутри да всеми силами поддерживать! Что им без нас несладко, что мы без них – ничто… – и хмыкнула. – Должно, она и Юльке того же наплела, про узду и укрощение мужей. Ну-ну, пусть попробует на Мишаню узду накинуть…
– У лекарки своя стезя. – Аринка пожала плечами. – Бабка мне говорила, им и нельзя иначе. Зато девок наших Юлька мигом себя слушаться заставила.
Про все прочее услышанное боярыня крепко задумалась.
– Добродея, значит? Ох, Настена… Не за свое она дело взялась, да теперь поздно ее отговаривать. Давно я видела – неймется ей. Права ты, боится она… С детства напугана: девчонкой едва от огня спаслась, а мать ее сожгли.
– Господи! Страсть какая! – охнула и перекрестилась Аринка. – Да за что?!
– А то ты сама не знаешь… За ведовство, конечно. – Анна тоже перекрестилась и понизила голос, будто их кто мог подслушать. – У нас, в воинском поселении, лекарку в обиду не дадут – скольким она жизнь спасла? Но такое бесследно не проходит. Потому и эту тяготу на себя взвалила. – Анна скривила губы. – Вот только впросак она попадает частенько. Как раз из-за того, что пытается женами мужними управлять и в семейных делах советовать. Этой науки умом не постигнешь, ее через себя пропустить надобно. И сама это чувствует, хоть в ином всех уверить пытается. Не знаю, как и решилась-то? Видно, оттого, что боле некому, а без Добродеи порядка нужного нет, и баб, если что, от дури некому удержать. А бабы… сама знаешь – стихия. Сами не справятся, так мужей накрутят. Вот она и хочет эту стихию в своих руках держать. Как умеет. И о нас, вишь, заботится… Ну да ладно! Нам пока с насущными бы делами разобраться.
Но происшествие, случившееся на следующий день, заставило Аринку иначе взглянуть на слова Настены и крепко о них задуматься.
Глава 4
Про Млаву – единственную, кроме Мишкиных сестер, ратнинскую девицу, в крепости уже легенды ходили. Рассказывали про нее много, со вкусом и почти всегда, как это ни странно, правдиво: поводы для пересудов она доставляла чуть ли не ежедневно. Многие удивлялись, с чего это боярыня согласилась этакую неудельную дуреху принять в Академию и возилась с нею чуть ли не больше, чем с другими девками. Причиной же был двоюродный дед Млавы – Лука Говорун, питавший слабость к единственной внучке.
