Евгений Красницкий - Бабы строем не воюют
– Так это она нарочно все подстроила?.. – ахнула Аринка. – Баб на него натравила?! Анна сказывала – стихия, а оказывается, той стихией Добродея ваша управляла! А я-то еще удивилась, отчего она не вмешалась!
– Да нет… – возразила Настена. – Не поняла ты… Не его отторгли, а возрождение старого обычая… И не только бабы – вся сотня уже воспротивилась. Добродея-то давно к тому вела. Думаешь, само собой так случилось, что Андрей один из всего села в ту слободу попал? Когда-то и по десятку отроков отправляли, да каждый год, а потом меньше и меньше: пошли разговоры, что слобода-то слободой, а и в сотне можно не хуже новиков выучить. Мол, чем слободские наставники лучше своих? Никому даже в голову не приходило, что не сами собой они про то задумались, а бабы их тишком настроили да их же самолюбие и распалили! Вот так, помалу, не враз, не в единый год, а сумела Добродея мужей переломить! К возвращению Андрея тот перелом и вызрел. Вот и сошлось все на нем. Чужим он здесь оказался.
Ты пойми, она так всех прочих спасала, – повысила голос хозяйка, останавливая вскинувшуюся от возмущения Арину. – Ну а после того, что случилось, про воинскую слободу и не заикались больше. Никто бы своих сыновей туда не отдал. Андрюхе досталось, конечно, но он-то выдержал, не сломался. Будь кто другой на его месте, еще неизвестно, как бы обернулось. Женский мир ТАК свое слово сказал, и старейшины ничего сделать не смогли! Прочили его со временем в сотники, но бобылю-то и десятником стать немыслимо, тут хоть обвешайся княжьими гривнами. Тем более сторонились его, многие боялись даже просто рядом с ним на поле боя оказаться. Только Корней за доблесть при себе так и держал.
– Все-таки, значит, бабы… – протянула Аринка. – Не приняли…
– Да не просто не приняли – прокляли! Но, – сама себя перебила Настена, – пока про другое послушай. Это тоже важно. Андрей ведь не в пустыне живет, вокруг люди, и с людьми теми он, так ли, сяк ли, а повязан. Он-то единственный из нынешних воинов в воинской слободе обучался… – Она быстро взглянула на Арину и продолжила: – Про ту слободу, где он был, я ничего не ведаю, а вот та, что тут разоренная… Сама я не застала, а бабка моя рассказывала. Ведь раньше у нас еще и дом Лады был, и девок учили… поняла? Ну не постоянно, как отроков, а время от времени, когда старухи видели, что срок подходит, туда их по одной или по несколько приводили. И вы с Анной за девичью учебу взялись…
– Так ты что, думаешь, что я… – Аринка аж задохнулась.
– Нет! Это я сразу увидела, – улыбнулась Настена. – Потому и говорю с тобой сейчас так. Ну не могла я сама не убедиться! С Аристарха-то не спросишь: не пристало Перуну перед Макошью ответ держать. Откуда мне знать, что он задумал и как ты с ним и с Корнеем поладила? – Она невесело усмехнулась. – Корней вон как разлетелся – и то вам, и се. Вот я и хотела понять – своей ли он волей? Коли от чистого сердца, так и хорошо, а то мало ли…
«Никому она, похоже, не доверяет. Да и у богов, как у людей, соперничество идет. Аристарх-то Перуну служит, а против Перуна Макошь не властна. Да не только Макошь, и Велес от его молний змеем между камней убегал… Значит, староста и над волхвой власть имеет? Хотя тут еще важно, насколько сам жрец силен, но все-таки… А вот Лада могла бы с Перуном поспорить… Ну да! Коли Аристарх во мне жрицу Лады признал бы – не вышла бы я из той горницы. Не зря я тогда смерть почуяла – рядышком она прошла… А Настена и забеспокоилась оттого, что, коли Перун с Ладой договорятся, всем прочим рядом и делать нечего!»
За своими размышлениями Арина не забывала внимательно слушать лекарку. А та продолжала рассказывать:
– Вот сама погляди. Отроки-то ваши, Лютом выученные, лучше, чем те, которые здесь, в сотне остались. Мишкины сопляки бунтовщиков – взрослых воинов – побили, всего двумя десятками! А если сотней заявятся? – В Настениных глазах мелькнул страх. – Андрей свою судьбу принял, такую, как есть. Но ведь если умеючи старые обиды расковырять… А тут ты! И опять один к одному сходится… Тогда он отроком был, старшие его удержать смогли, образумить, а теперь? И отроки обученные у него под началом – далеко ли до беды?
Чем вы там с Анной думаете? – теперь лекарка почти кричала. – Головами или… Одна вокруг Лешки своего вьюном обвилась, другая об Люта как об стенку бьется, ничего вокруг не видит… Кто мужей от дури кровавой удерживать станет? Юльке моей, девчонке, отдуваться при двух бабах смысленных?
– Я же не знала… – растерялась Аринка от такого внезапного поворота разговора. – Да и при чем тут моя любовь?
– Твоя любовь как раз и при всем! – отрезала Настена. – Один раз он уже обжегся – второго, может статься, ни он, ни окружающие не переживут. Вернулся тогда Андрей из слободы и словно в чужую весь попал. За три года, пока он учился, тут иначе на все стали смотреть. Бабы ему каждое лыко в строку ставили, да и мужам, тем, кто своих сыновей здесь учил, не нравилось, что старейшины отличают его перед их сынами. Христиане – те и вовсе носы воротили. Отроки завидовали и побаивались. А девки… девки с него глаз не сводили! – Она усмехнулась, видя ошарашенные Аринкины глаза: – Они же, дурочки, повлюблялись в него через одну, а он этого и не видел по молодости да от незнания! Не понимал, что они его потому и подначивают, и дразнят, и с парнями своими стравливают. Ну чему их там наставники обучали? Да все тому же: невместно воину свою слабость показывать, а бабы и есть слабость мужеская; они только для одного надобны. Оттого он и держал себя с ними так…
Как-то раз кто-то из парней Люта зацепил – а он уже тогда силен был, как зрелый муж. Ну и врезал обидчику, так, что тот лег без памяти. Девица того в крик: «Убийца, зверь!» Взяла, дура, да и прокляла Андрюху при всех. Сама же до драки дело довела, свиристелка, и все потому, что он на нее не смотрел… Потом уже ее слова как только ни пересказывали, но посулила она ему одному век коротать, бесприютным и никому не надобным. И чтоб перекосило его, тоже брякнула! Вначале и внимания никто не обратил, посмеялись разве что, а потом неприятности на него как из лукошка посыпались – и вроде по мелочи, а как нарочно, все каким-то боком с девками связано. И они, дурищи, его просто со свету сживали насмешками. Не выдержал Андрюха как-то, поднял скамью с тремя такими насмешницами, да и швырнул в других. Ну тут уж взрослым разбираться пришлось – девки-то крепко побились.
«Господи, как же его допекли! Он же себя в железных рукавицах держит, а тут сорвался… Бедный…»
А лекарка продолжала, и, казалось, конца не видно страстям:
– Обошлось, Перуновы мужи его под защиту взяли. Но девки уже удила закусили, не могли они такого стерпеть! Жила тут у нас одна – померла в моровое поветрие одинокой и бездетной, а ведь по молодости не хуже Аньки-младшей… От женихов отбоя не знала, и отроками крутила, как хотела. Вот ее больше всех и заело, что Лют на девок смотрит с презрением. И от великого ума, видать, да в насмешку об заклад побилась, мол, окрутит Андрюху и на сеновал приволочет… И подружек пригласила полюбоваться да посмеяться над ним, поганка. А много ли парню надо, коли взяться умеючи, особенно если он девичьим вниманием обойден? Окрутила, конечно, и приволокла, как барана на веревочке. Что-то у них там не так пошло, но, когда понял он, что посмеялись над ним, чуть не поубивал всех. Хорошо, взрослые мужи поблизости оказались, прибежали, его удержали, а то не обошлось бы.
А тут новая напасть: почитай на следующий день отроки подначили его на состязание. Да не сами! – Настена аж кулаком по столу стукнула, видно, давнее происшествие до сих пор возмущало лекарскую душу. – Новики постарше подучили, Добродея потом вызнала кто, устроила им… Они и сами испугались, когда дошло до беды. Хотели посмеяться, мол, у нас лучше учат боль терпеть, чем в слободе. А своим мальчишкам дали дурман-травы. Есть такая, не вовсе боль снимает, но легче с ней какое-то время, только голова потом не своя. По ней-то и нашли виновных. Раздразнили сопляки Андрюху, а он и так был не в себе из-за той девки. Перетерпеть-то он их перетерпел, и нет ему бы остановиться, когда соперники сдались, так пока не сомлел – не отступил! – Настена быстро глянула на Аринку. – Он тогда без памяти долго лежал, а потом лицо его стало застывшим ликом. Христиан в сотне, конечно, много, но… поверья-то старые сильнее попов. Не все прежнего Андрюху признали! – Она зло усмехнулась. – Шептались, что коли лицом изменился, так и сам другим стал, может, и не человеком вовсе. Потому и ни в один десяток брать его не пожелали, и страх к нему отсюда же. Он тогда враз из отрока мужем стал. А уж когда еще и голоса лишился, так и вовсе убедились, что нечисто тут дело: без голоса-то смерть ходит… По окрестным селениям потом, когда он ярость в бою показал, только про то и говорили, что в нем демон поселился.
Аринка слушала, затаив дыхание, с трудом удерживая слезы.
