Лихолетье - Евгений Васильевич Шалашов
– Ну, вот опять боярыня с княгинею палят! – задрал голову вверх старый холоп, словно надеялся что-то увидеть в низком бревенчатом потолке. – Иди, боярин-батюшка, настрожи боярыню…
Иван Никитыч пошел наверх, в маленькую светелку – даже не светелку, а чуланчик, в котором можно спать по теплому времени, – притулившуюся под самой крышей. Этот чуланчик был памятен с самого детства. Когда-то таскал сюда игрушки, прятался от старшего брата Федора, ежели тот собирался драть уши. В этот чуланчик, когда подрос, его заманила разбитная холопка. Боярин до сих пор помнил, как ему было страшно, зато потом – хорошо!
Взобравшись на чердак, Иван Никитыч подошел к дверям светелки и обомлел: около окошечка стояла своячница – княгиня Мария, жена князя Мезецкого, с мушкетом в руках. А собственная супруга, дородная боярыня Анна, на пару с сенной девкой заряжали саженную пищаль. Холопка с усилием удерживала ствол, а боярыня, пыхтя и отдуваясь, неумело орудовала шомполом, утрамбовывая порох. При этом боярыня Романова говорила такие слова, которые ей и знать-то не полагалось. Княгиня Мезецкая время от времени косилась на соратниц и покрикивала:
– Нюшка, бестолочь! Ты как шомпол-то в ствол тычешь? Ты же не капусту толчешь!
– Ты, матушка-боярыня, шомполом-то тверже тычь, тверже… – подсказывала и холопка.
– Смотри, вот как надо пыж-то вставлять! – Не выдержав, княгиня отставила свое ружье и, взяв у боярыни шомпол, в два приема затолкала в ствол пыж. – Вот, теперь пуля плотно сидит, как надо!
– Кхе-кхе, – кашлянул Иван Никитыч, давясь хохотом. – Не помешал, государыни мои?
– Ой, Иван Никитыч, напужал-то как! – подпрыгнула Мария, а Анна смущенно потупилась…
Боярыня едва не закричала от счастья и еле сдержалась, чтобы не кинуться на шею мужа… Да и самому Ивану Никитычу хотелось обнять жену, но он ограничился тем, что погладил Анну по щеке, а та на короткое мгновение прикрыла своей ладошкой руку супруга.
Романов, легонько отстранив куму, выглянул в окошечко – и ничего, кроме неба и пламени, не увидел.
– Девки, а вы в кого палите-то? – поинтересовался боярин. – Ляхов-то тут не видно…
– Да мы так, для острастки, чтобы не лезли, – виновато сообщила супруга.
– Так они пока и не полезут. Дождутся, пока ворота не прогорят – тогда и пойдут. Стрелять надобно со второго яруса. Оттуда и бить хорошо, и ляхи – как на ладони.
– Ну так мы туда мужиков отправили.
– Молодцы, – похвалил боярин и, забирая у жены тяжеленную, в добрых два пуда, стенобитную пищаль, хмыкнул: – Вы где эту железяку-то откопали?
– Внизу лежала, в подполье, – пояснила боярыня. – Когда деток туда проводили, нашли. Я и решила – чего добро-то валяется? Мы ведь все ружья холопам отдали. А что, нельзя было?
– Эта пищаль уж лет двадцать, как в подполье лежит. Вон, все ржавчиной изъедено… Ее мой батька откуда-то из похода приволок, а потом бросил. Как хоть дуло-то не разорвало? – покрутил Романов головой, укладывая ружье на пол. – Ладно, девки, давайте-ка вниз ступайте. Воевать пока не с кем…
Еще раз выглянув в оконце, боярин заметил, что огня уже не видно. Стало быть, с минуты на минуту надобно ждать ляхов.
Поторапливая женщин легкими шлепками пониже спины, Иван Никитыч поинтересовался у Марии:
– Княгинюшка, ты где стрелять-то училась? Неужто Данила Иваныч обучил?
Мезецкая, умудряясь нести на плече мушкет и придерживать подол длинной юбки, смутилась, превращаясь из воительницы в застенчивую молодую бабу:
– Вотчина-то батюшкина – на самом краю Орловского уезда, а там, что ни год, татары объявлялись. А Данила Иваныч мушкет подарил.
– Ишь ты, – покачал головой Иван Никитыч, рассмотрев ружье – точно, не из его запасов. – Кто бабе жемчуга да бархаты дарит, а кто – мушкеты аглицкие…
– Мушкет этот я сама у Даниила Ивановича попросила, – сказала Мария, словно оправдывая мужа. – Он ить в разъездах постоянно был, а мне с оружием-то поспокойней.
Из-за спины княгини вышла супружница – боярыня Романова:
– Злишься, Иван Никитыч? – спросила, погладив мужа по руке.
– Да не злюсь я… – в сердцах вымолвил Романов. – Просто зло берет! Что ж это за жизнь-то такая, коли жена боярина, да не самого последнего! – в своем собственном тереме должна в кого-то стрелять?! И добро бы еще, если бы терем в дремучем лесу стоял, а не во граде-столице… А теперь вот еще и из дома, где пращуры жили, бежать придется, словно татю какому…
…А бежать-таки пришлось. Пока бабы выводили из терема детей, крадучись, уходя к заветной дыре в частоколе, боярин Романов вместе с Шереметевым и холопами отстреливались от ляхов. Хотя «отстреливались» – сильно сказано. Осаждающие во двор не вбегали, а лишь время от времени постреливали в сторону терема. Романов и его люди вяло огрызались – разряжали пищали между обгоревших створок.
Два возка-кибитки, поставленные на полозья, да телега – это все, что пригнали холопы Шереметева. Саней да кибиток на Москве много, но где лошадей раздобыть?
В первую кибитку посадили боярыню Анну и княгиню Марию с детьми да двух сенных девок. Во вторую уложили припасы, кой-какую одежду, оружие, а на телегу сложили все сено, что нашлось. Время нынче такое, что все нужно волочь с собой, не рассчитывая ни на постоялые дворы, ни на крестьян.
Из дыры в заборе долго вылезали люди, навьюченные узлами, мешками и сундуками. Напоследок боярин разрешил холопам взять с собой все, что приглянулось, – один хрен разграбят! Сенных девок, портомоек, кухонных мужиков, а то и просто старых приживалок, было столько, что Иван Никитыч диву дался – не подозревал, что при нем обитает такая прорва народу! Как они выживут, выброшенные из хозяйского терема, где и в нынешнюю смутную пору, худо-бедно, но каждому находилась миска щей, кусок пирога и место на полатях, – один Господь ведает…
Садясь в седло, Иван Никитыч Романов посмотрел на терем, в котором он родился, вырос и в котором рассчитывал помереть. Ну, не судьба…
Впереди легкой рысью поскакали четверо боевых холопов, назначенных в передовой дозор. За ними двинулись обе кибитки и телега. Ну, а следом повалили и остальные, на кого хватило коней. Провожая взглядом кибитку с домашними, боярин Шереметев покачал головой – рядом с возчиком сидела Мария Мезецкая, не расстающаяся с мушкетом.
– Эх, бой-баба! – с изумлением сказал Федор Иванович. – И как это князь Данила такое терпит? Это куда же годится, чтобы бабы с ружьями баловались? Вон, моя бы Глафира попробовала ружье взять, так я бы ей вожжами всю задницу ободрал! На месте князя плеть бы из рук не выпускал, пока бы дурь всю из бабы не выбил! А он…
– Да любит он ее, – улыбнулся Романов. – Вот и разбаловал.
– Любит? – наморщил лоб Шереметев. – А чего это он? Князь Данила – не вьюноша, чай, чтобы любить… А чего ее, дуру, любить-то? Чай, не простая девка, а жена законная, что деток
