Сергей Эс - Солнечная Сторона
— Но это же антиутопия!
— Нет, все-таки это слишком неправдоподобно, — сказал я.
Мой приятель усмехнулся.
— Ты почему так серьезно? — спросил он. — Это же фантазии.
— Нехорошие какие-то у тебя фантазии. Накаркаешь ведь!
— Тебе ведь, — добавил я, — о живых людях писать придется. О реальной трагедии. Сможешь ли? Будут гибнуть «параллельные мы», матери терять детей, дети родителей…
— Ну вот! — с наигранной обидой сказал Руслан. — Кажется, не я первый написал о тени Истории.
— А кстати, — спросил я (мне все-таки захотелось выстроить логику его антиутопии), — будут ли твои герои понимать, что живут в историческом тупике?
— Что? — не расслышав, спросил Руслан.
— Не будут ли твои герои под дурманом всеобщего зла, которое будет «и в газетах, и в умах», историческим тупиком называть наш мир? Зло же примет обличие добра и справедливости. Рассудить нас будет некому! Бог всевышний, если он существует, выносит свой вердикт уже в загробном мире, когда изменить ничего не возможно. Что станет индикатором тупика?
— Индикатором? — Руслан вдруг нахмурился, на какое-то время задумавшись.
— Еще в начале девяностых, — сказал он, — какой-то умник назвал нас страной непуганых идиотов. Тогда модно было самоуничижение, и он, видимо, хотел потоптать в грязи своих соотечественников. Однако, он сам, похоже, не понял, какую высочайшую оценку он поставил своему обществу. Нет, слово «идиоты» пусть останется на его совести, но вот насчет «непуганых» сказано предельно точно. Нет лучшего показателя благополучия, чем непуганый народ. Если мы станем пуганными, если начнем ставить в квартирах железные двери, а на окнах решетки — это и станет индикатором того, что именно мы зашли в исторический тупик. И пусть кто-нибудь попробует убедить меня в обратном!
— Но ты оставишь параллельным «нам» хоть какой-нибудь шанс вернуться в нормальную жизнь?
— Шанс? — мой приятель вдруг стал очень серьезен, он надолго задумался. Видно было, как напряженно заработали его мысли.
— Спасибо за подсказку насчет шанса, — сказал, наконец, он. — С тобой продуктивно получается общаться. Хотя они и в тени Истории, но и у них должен быть просвет в сплошной тьме. Шанс — это хорошая идея. Шанс должен быть. Это придаст хоть какой-то смысл их существованию. Но он будет одним из миллиардов. Если параллельные «мы» его не отыщут, они сгинут в Небытие.
Он на какое-то время задумался.
— Ты даже не представляешь себе, — продолжил он, — как здорово ты придумал! Быть в тупиковой ветви и иметь шанс! Ну, теперь я точно сяду за эту повесть. Описывать Агонию и оставлять героям шанс — это не просто ново, это потрясающе!
— Я пока не знаю, каков он будет, — говорил он, рассуждая вслух, — но вижу точно одно: люди смогут найти дорогу к этому шансу, лишь осознав свои пороки. Нет, не просто осознав, — он двинул рукой по столу, — а одолев их, сумев превозмочь возведенную из этих пороков систему. Ведь отправной точкой и детонатором расщепления времени станут именно пороки. А если пороки будут отторгнуты, они лишатся своих носителей — наших душ.
— Тогда исчезнет, — продолжал он задумчиво, — разница между ветвями расщепленного времени. Они вновь сольются, и люди, попавшие в параллельный мир, вернутся в нормальную колею истории. Представляешь себе: однажды утром параллельные «мы» проснутся и… — Руслан долгим взглядом посмотрел в окно на убегающие вдаль улицы Грозного, — вновь увидят цветущие, не разрушенные города, простые, открытые лица людей, не знающие вакханалии зла и насилия…
— Встретятся с близкими, — дополнил я, — которых там потеряли…
«Непараллельные» мы замолчали. Я оглянулся по сторонам и вдруг начал испытывать жутковатое чувство. Я поймал себя на том, что сам против своей воли думал о мифической агонизирующей параллели на полном серьезе. Будто она и впрямь где-то рядом существовала, будто и впрямь где-то рядом, в цветущем Грозном, дымились развалины, будто где-то рядом шла стрельба, последний «Мир» покоился на дне океана, люди умирали от вернувшихся из прошлого болезней, оплеванные старики загибались в нищете, а беспризорники рылись в отходах…
— А мы сами не можем оказаться там? — спросил я. — Наш мир тоже не идеален. Не ждет ли нас самих еще одно расщепление и попадание в новую тупиковую параллель?
Приятель быстро взглянул на меня. Я понял, что он тоже думал об этом.
— Если всерьез, то это было бы страшно! — ответил он. — Хотя в твоей повести есть намек и на это.
— Но этого не может случиться, — сказал он, еще немного подумав, — потому что этого случиться не может…
А я, действительно, не смог в своей повести удержаться от намека. Хотя сделал это не нарочно.
X
Тень! Тень! Тень! — пульсировала в голове мысль. — Вот откуда все эти странные звуки! Вот откуда все видения другого мира, странные звуки взрывов и стрельбы! Эхо другого, параллельного мира. Неведомым путем его отголоски пробиваются к нему, овладевают его сновидениями и слышатся наяву.
Дар! Там исчез Дар!
Ощущения и даже целые видения из другого мира…
Борис присел на оказавшуюся рядом скамейку.
Все! Дальше ум отказывался что-либо понимать.
В голове больше не было никаких мыслей. Он уже ни о чем не думал. Он просто сидел и невидящим взглядом смотрел в землю.
Мимо него проходили люди, бегали дети, где-то рядом грохотала техника, но Борис ничего не видел и не слышал. В странное состояние он был погружен. Он словно отсутствовал в этом мире. Да и не только в этом. Его словно не было нигде — ни его самого, ни его мыслей, ни его ощущений.
…День уже катился к концу, когда Борис, наконец, поднял голову. Он оглянулся, осматриваясь.
Он сидел на скамейке недалеко от своего дома. Не было желания что-либо вспомнить, он просто осматривался. Он будто вернулся из какого-то черного и холодного небытия, вернулся абсолютно пустым. Он осматривал знакомый ему мир каким-то новым, странным взглядом, будто вновь изучая его.
Микрорайон, в котором он поселился, был новостройкой и еще не успел нормально обустроиться. Лишь недавно (как обычно, с немалым опозданием) отсюда убрали строительный мусор. Однако сразу же была сооружена детская площадка. В центре двора был установлен домик, напоминающий избушку на курьих ножках. Борис посмотрел на играющих детей. Они играли в какие-то странные игры. Борису тут же вспомнилось, что в его детстве на площадке перед его домом стоял деревянный макет ракеты. И игры были другими… и еще более странными.
Борис перевел взгляд дальше. Там, на заборах, уже висели агитплакаты. Как странны ему сейчас стали эти полотна! Он не принимал и не понимал их никогда, но как нелепо ему вдруг увиделось запечатленное на них помешательство на строительстве светлого будущего! Борис никогда не понимал, почему идеалом справедливого общества должно стать всеобщее равенство? С какой стати всё должно быть доступным всем? Почему такие же равные права на общественные блага, как и он, Борис, должен иметь кто-то — непонятно кто? Он не понимал, почему он, Борис, должен работать на кого-то — непонятно кого?
Все это уже давно и часто им обдумывалось, но теперь все это увиделось совершенно, крайне, абсурдно нелепым. Самым нелепым и даже мерзким было то, что он, Борис, тоже был причастен ко всем этим плакатам, он тоже должен был превозносить все эти невыносимые для него ценности.
Да, это было мерзко и отвратительно. Он ведь хорошо, он отлично понимал значение всех этих плакатов, газетных публикаций и телепередач. Он понимал, что пока всё кругом зовет строить светлое будущее, все будут строить светлое будущее, но заговори завтра по телеящику о трудовом энтузиазме как о проявлении тупой стадности, и все моментально отрекутся от него. Люди начнут стыдиться его, начнут плевать на то, перед чем преклонялись, и назовут свое перевернувшееся мнение прозрением. Уж он-то хорошо знал эту сторону человеческой натуры. Кому-кому, а ему было ясно, что стоит только заговорить отовсюду об этом, стоит только дорваться до телевидения, и сознание людей перевернется. Люди только думают, что их сознание — это их сознание. На самом деле, все, что сидит в башке у каждого, — не более чем дрянной суррогат общественного мнения. (Борис снова почувствовал, как в нем вскипает злость). Сделай великой национальной мечтой не светлое будущее, а личный достаток, и все кинутся наживаться. А пока людям навязывается, программируется «доброта, человечность и коллективность», все будут тупо ходить на субботники. Даже его, Бориса, его самого, вопреки его убеждениям, сделали винтиком этой системы. Даже ему, Борису, даже ему самому вменили «сеять доброе и вечное». Однако, довольно!!!
Нараставшая с утра беспричинная злоба вдруг выкристаллизовалась в твердое, хотя до конца еще не ясное намерение.
