Андрей Мартьянов - Время вестников
– Гм… А что, наведаюсь, посмотрю, – грустная фрейлина могла оказаться кладезем полезных знаний, но Дугалу внезапно расхотелось задавать ей вопросы. Уходить, что самое странное, тоже совершенно не тянуло – хотя полуночное сидение в гостях могло скверно закончиться. У госпожи Анны наверняка есть прислуга, которая запросто может сунуться к хозяйке за приказаниями, наткнуться на незнакомого человека и завизжать. Или промолчать, вымогая у госпожи оплату своего безмолвия. – Ты… ты это… не ходи за мной. Я и сам могу найти обратную дорогу. Ты никого не видела и ничего не слышала, поняла?
– Да, – послушно кивнула женщина. Кельт уже перешагнул через порог, когда в спину ему долетело робкое:
– Кирие… Я понимаю, наверняка это очень опасно… Но если вы снова наведаетесь сюда… И если вас не затруднит… Навестите меня. Представить не можете, какая здесь скука!
«Зайду, как не зайти, – бормотал про себя самозваный грабитель, вновь карабкаясь на горбатую крышу, выложенную мелкими черепицами. Лунный серпик передвинулся ближе к морской поверхности, извещая мир и его обитателей о том, что ночь давно перевалила за середину. – Скучно ей, видите ли. Зато мне несказанно весело. Диковинная девица, надо признать. Тихая какая-то, запуганная. Несладко ей тут живется. У здешней императрицы, наверное, характер еще тот – подай, принеси, этого желаю, того не хочу. Будь у меня больше времени… Слово за слово, глядишь, и познакомились бы поближе. Нет. Меня зачем в Палатий посылали – фрейлин обхаживать? Да и как сызнова отыскать ее в эдаком лабиринте?»
Слова были правильными, размышления здравыми и абсолютно верными. Долг превыше всего.
Вот только следующей ночью по крышам дворцов Палатия прошмыгнула стремительная тень. С поразительной ловкостью съехав по одной из колонн вниз, непрошеный гость юркнул в полосатую арку и сгинул.
* * *Близилось Рождество.
В преддверии светлого дня на рыночных площадях вовсю торговали миртовыми и оливковыми ветвями. Во всех столичных храмах непрерывно служили молебны, вознося хвалы Отцу, Сыну и Святому Духу. Неумолчно трезвонили, заливались громкой медью и бронзой колокола – в кварталах Константинополя, в Хризополе и Халкидоне, городах-соседях за Проливом. На Ипподроме посетителей впускали за половинную цену, чернь и бедняков – бесплатно (правда, только на худшие места наверху и на лестницы в проходах). Базилевс со свитой совершил традиционный торжественный проезд по городу, омраченный злонамеренными выходками неких личностей, выкрикивавших Порфирородному хулы и поношения, а также прицельно швырявшихся в сторону кортежа гнилыми овощами и каменьями.
Семейство, сдавшее сарай заезжему франку, готовилось праздновать. На дверях дома прикрепили пальмовые листья и виноградную лозу, глава семьи лично приобрел на торжище здоровенного гусака. Будущий рождественский ужин ковылял по двору, шипя, что твоя арабская кобра. К постояльцу зловредная птица приближаться более не решалась, ибо утром тот отвесил гусаку безжалостного пинка.
Дугал Мак-Лауд сидел на покосившемся крыльце своего обиталища, размышляя о превратностях жизни.
Пару дней назад конфидента пожелал узреть д'Ибелен. Сухо осведомившись о состоянии дел и получив в ответ бодрое: «Все готово!», барон Амори пожевал тонкими губами и назначил срок – после здешнего Рождества. Скотт встрепенулся, пристав к работодателю с настойчивыми расспросами: что ждет Империю с кончиной правителя? От прямого ответа Амори всячески увиливал, косился на подчиненного с подозрением, а под конец и вовсе резко велел не соваться, куда не надо.
Мысли, толкавшиеся в голове былого лазутчика Римской курии, были непривычными, никогда прежде не посещавшими его беспокойную голову.
«Вот живу я, человек, одно из многих созданий Божьих. Меняю имена, города, страны, покровителей. Никому ничем не обязан, никаких долгов, никаких обещаний. Встречаюсь с женщинами, бросаю их. Завожу друзей и покидаю, не прощаясь. Беспокоюсь только о сегодняшнем дне. А потом меня заносит на другой край земли… И внезапно начинаешь задумываться: куда бежал все эти годы? К чему стремился? Вроде бы всегда среди людей, но всегда один… Не пора ли остановиться?»
Порой Дугалу казалось, будто за его спиной дребезжаще хихикает покойный дедушка Бран Мак-Лауд. Седая голова почтенного старца одобрительно трясется: мол, внучек, ничего иного я от тебя не ждал. Учинять мятеж – так по всей провинции, воровать – так императорскую корону, влюбляться – так не меньше, чем в королеву. Не посрамил семейных традиций!..
«Да если бы мне кто-нибудь заявил, что я буду без малого две седмицы таскаться к женщине заради того, чтобы говорить с ней ночь напролет… Я б такого болтуна прикончил на месте. Чтобы впредь не трепал мое доброе имя своим паршивым языком. Господи, все куда хуже, чем в какой-нибудь слезливой балладе. Не-ет, с меня довольно. Дождусь Рождества, выполняю договор и мы делаем отсюда ноги. Именно „мы“ – я и Агнесса. Остальные могут отправляться прямиком к дьяволу, выстраиваться в очередь и целовать его под хвост. Да-да, все без исключения – и Амори д'Ибелен, и мессир Конрад, и кесарь Андроник, и король Ричард вкупе со своей матушкой…»
…Третий или четвертый визит Дугала в обитель византийских правителей совпал с каким-то празднеством. Палатий гудел – повсюду ярко пылали факелы и лампы, по лестницам и галереям металась прислуга, из окон доносилось слаженное струнное бряцание и громкие голоса, декламировавшие нечто торжественное. По садовым аллеям чинно прогуливались пары и компании придворных.
Из-за многолюдья добраться до знакомых мест оказалось намного труднее, чем обычно. Балкончик пустовал, в жилых покоях дым стоял коромыслом. Незваный гость расслышал женскую болтовню, топот босых ног, сердитые окрики и шелест ткани.
Заполошная суета длилась с четверть часа, потом все стихло: обитательницы здания удалились. Шотландец беспрепятственно достиг покоев своей знакомицы, обнаружив там уйму разбросанных прямо на полу разноцветных нарядов, выстроившиеся на столе открытые шкатулки с украшениями и пару хлопочущих служанок. Пришлось затаиться, ожидая, пока взахлеб трещащие девицы наведут порядок и сгинут.
«Анна вполне может вернуться под утро. Или вовсе не придти. Оставаясь здесь, я здорово рискую».
Но Дугал все-таки решил подзадержаться. Уж больно много людей околачивалось в садах и около дворцовых построек. Не станут же они буянить ночь напролет, рано или поздно угомонятся. Они ведь благовоспитанные ромеи, не какие-нибудь европейские варвары.
Скотт побродил по опустевшему жилищу госпожи Анны, перебирая принадлежащие ей драгоценные вещицы и по въевшейся в кровь привычке решая, сколько они могут стоить. Некоторые безделушки вполне могли обеспечить безбедное существование небогатому семейству. Собрание книг на полках тоже наверняка обошлось в кругленькую сумму. Настоящее стеклянное зеркало – вообще истинное сокровище. А вот своей вышивкой фрейлина пренебрегает. За столько дней не добавила ни единого стежка.
В коридоре зашелестело, быстро зацокали по мрамору каблучки и зашлепали плетеные сандалии. Разгневанный женский голос повелел: «Идите прочь, кому сказано! Нет, мне ничего не надо! Елена, оставь меня в покое!..»
Торжества не доставили хозяйке покоев удовольствия. До слуха находившегося в соседней комнате Дугала долетел короткий сдавленный всхлип.
– Это я, – вполголоса предупредил он, боком протискиваясь в слишком узкую и низкую дверь. – Смотрю, у вас нынче веселье…
Недоговоренная фраза повисла в воздухе.
Госпожа Анна застыла посреди комнаты, уронив руки и напоминая ожившее изображение византийской святой (хотя, по мнению кельта, святые подвижницы никогда в жизни не таскали на себе такого количества золота и драгоценных каменьев). Торжественно и мрачно сияли иссиня-фиолетовые шелка, радужным огнем искрилось лежавшее на плечах женщины широченное ожерелье. Над высокой прической лунным полумесяцем горел узкий серпик алмазной диадемы. Миловидное личико исчезло, заменившись белой алебастровой маской с тщательно прорисованными бровями, удлиненными до висков глазами в черных тенях и алым пятном губ.
– Вот оно как, – без всякого выражения протянул Дугал.
– На колени падать будешь? – высоким, звенящим тоном осведомилась молодая женщина. – Каяться в оскорблении величества? Уверять, что впредь никогда и ни за что? Биться головой о стену и просить о милосердии?
– Вот еще вздумала, – опомнился шотландец. – На колени ей падай! Ввела честного вора в заблуждение и возмущается! «Я Анна», – весьма схоже передразнил он. – Здесь которую не спросишь, каждая вторая девица – Анна!
– На себя посмотри, – отпарировала госпожа Анна Комнина. – Данни – не имя! Я узнавала, у франков таких не бывает!
– Зато мне нравится, – положил конец спору кельт. – И вообще, почему ваше императорское величество не украшает своей особой гулянку в честь седьмой пятницы на неделе?
