Сергей Анисимов - За день до послезавтра
— Рашид-ад-дин — так вас будет называть каждый, оставшийся за вашей спиной. Идущий прямым путем в вере! Батташ-аль-Акран — Повергающий богатырей! Пусть не будет в ваших душах ни жалости, ни страха, ни зависти к тем, ради кого вы будете жертвовать собой, если этого потребует общее дело, равного которому вы не совершали и не совершите никогда!
Абу-Сирхан умел говорить и не жалел времени, разговаривая с людьми так, что их сердца наполнялись гордой и счастливой решимостью, не позволяющей им даже мельком думать о себе — только о деле. О том, о котором они не знали ничего, кроме еще одного арабского имени, которое им позволили заучить наизусть: «Сейф-аль-Мулук» — «Меч царей»…
Были составлены более-менее точные (как выяснилось — кроме самого последнего) прогнозы погоды для каждого из районов, через которые продвигались слившиеся воедино уже в лесу под Сосновым Бором четвертинки группы. Имелись подготовленные способы уточнения этих прогнозов практически в режиме реального времени: причем увязанные на абсолютно легальные и общедоступные ресурсы, включая и российскую метеосеть. У ведущего каждой бригады имелись сим-карты для всех перекрывающихся зон приема сотовых ретрансляторов, по цепочке тянущихся от Грозного на север и северо-запад. Если необходимость заставила бы ими воспользоваться, рассчитывающий стоимость звонка компьютер зафиксировал бы только разговор местного жителя, какого-нибудь Ивана или Дмитрия, на имя которого карта была куплена. В целом это не могло не впечатлять. Турпал, честно пытавшийся (между прочим, по просьбе самого Арзу) найти обойденное вниманием, уязвимое звено в обеспечении операции, не слишком в этом преуспел. Несколько мелких деталей, с благодарностью воспринятых и тут же принятых к действию, не в счет. С этой точки зрения операция была обеспечена великолепно.
Сам он шел по маршруту Грозный-Махачкала-Ростов-Новгород в качестве майора внутренних войск РФ, абхаза по национальности. Абхазов в России в свете последних событий любили, а его легенда выдержала бы самую серьезную проверку как в самой Чечне и Осетии, так и севернее. Для русских все горцы были на одно лицо, а комплект подлинных документов должен был вызвать у любого проверяющего только уважение. Майор Алан Кокайя, кавалер ордена Мужества и медали «За отвагу», его жена-осетинка и их ублюдок уже начали разлагаться в залитой промерзшей уже до дна дрянью яме на дальней окраине Махачкалы, но полуторамесячный отпуск убитого официально начался за два дня до выхода их бригады в путь. А это было решающим: то, что майор убыл в отпуск к родственникам в Санкт-Петербург и проездом к армейскому другу в Ростов, могли подтвердить все. И сослуживцы, и соседи, и родственники в Петербурге, со всеми своими регистрациями, и даже до сих пор ждущий его армейский друг. И те, и другие, и третьи, и четвертые были самыми настоящими. Фотографии Турпала, похожего на убитого майора и комплекцией, и лицом, были сделаны настоящим умельцем, — русская форма сидела на нем, как влитая, а нашивки двух тяжелых ранений на парадке полностью отвечали тем шрамам, которые он мог показать на своем теле. Они тоже были настоящими…
Турпал, Маарет, Гада. «Майор Алан Заалович Кокайя, Анна Магомедовна Кокайя, неработающая, и их сын — Иосиф Аланович Кокайя, учащийся 9-го класса школы № 2 г. Махачкалы». Претензий к ним на всем маршруте не было ни у кого, и в этом заслуга Турпала была не меньшей, чем тех, кто готовил его группе документы и легенды. Чего это стоило, сколько это стоило — это не волновало ни его самого, ни его людей, ни Арзу, за которого тоже кто-то платил не скупясь. Этого неизвестного человека или группу людей он начал называть про себя «Ибн-Сахль»,[10] а о том, кто это может быть, старался думать как можно реже. Но, пойдя на такие расходы, этот человек или эти люди имели все права требовать от избранных для удара в сердце неверных уже совсем безоговорочного повиновения и самоотречения. И того же самого безоговорочного повиновения Турпал потребовал от тех, кто был подчинен ему. Если бы не это — мог бы сорваться Гада, ни разу не видевший столько людей, столько доступных русских шлюх, столько машин и столько денег в чужих руках. Могла бы сорваться Маарет, ненавидящая русских так, как только может ненавидеть их бездетная, оставшаяся вдовой в 22 года женщина, знающая, что теперь может быть только прислужницей в семье какого-нибудь из дядек или братьев. Ее муж погиб в неудачной атаке на Нальчик, которая должна была принести ему славу и надолго обеспечить его семью, и теперь вдове было уже нечего терять. Избрав военную карьеру, она едва успела окончить два полных курса обучения, и времени пригасить боль и ненависть настоящими действиями у нее не было. Обычно это помогает: после нескольких тяжелых боев, после того, как перестаешь считать убитых твоей пулей или миной врагов, или притупляется бритвенная сначала острота ощущений, или человек становится зависим от добровольного риска. Тогда он начинает получать удовлетворение уже не от факта свершения мести, а от самого процесса. Но Маарет, пусть сравнительно неплохо обстрелянная, не прошла через поражения — а это всегда минус для адекватности бойца. Едва способная терпеть присутствие русских рядом, она теперь с трудом сдерживалась, чтобы не убить ближайшего из них. В результате только стальная дисциплина, которую Турпал без капли жалости удерживал в своей тройке с самого начала, позволила им дойти до цели.
Понимая, что за не распознанную вовремя ошибку — психологическую нестабильность члена группы — отвечает и он тоже, Турпал взвинтил свою внимательность до предела. Агрессивность Маарет, которая вместе с ее стрелковой и саперной подготовкой (а главное — подходящим под легенду лицом и не слишком характерным для чеченских женщин высоким ростом) была признана на этапе отбора кандидатов столь ценной, могла погубить все дело. Поэтому за каждый ненавидящий взгляд, который она бросала на случайных попутчиков, на предметы быта и развлечения русских, забывших о том, что в сотнях, а потом в тысячах километрах от них идет война не на жизнь, а на смерть, — за это он ее наказывал. Шипящее слово вслед прошедшему по раскачивающемуся коридору поезда ухмыляющемуся светловолосому подростку с яркой бутылкой «Фанты» в руке, — и разминающий в ладони сигарету Турпал отзывает ее в тамбур и с размаху бьет в живот. Бьет так, что она больше минуты не может дышать, едва не теряя сознание от боли и ужаса подступающей темноты. Гневный, возмущенный поворот головы на поглядевшего ей прямо в лицо русского парня-срочника, откозырявшего на пересадке в Ростове погонам «майора» и вздумавшего улыбнуться его «жене», — и через двадцать минут, когда никто не может их видеть, он опять бьет ее — теперь под колено, носком тяжелого ботинка. Хромала Маарет двое суток, но в поезде это не имело значения, а выходить даже на привокзальную площадь Турпал не разрешил. Все пять часов между поездами они просидели на подоконнике или прошлялись между яркими киосками, сверху донизу заставленными барахлом, едой и питьем. Ударить Гаду ему за все время пришлось лишь один раз, и этого хватило, что характеризовало парня заметно лучше, чем его «маму». Турпал обнаружил сопляка застывшим в потрясении перед стойкой с яркими глянцевыми журналами, усыпанными полуголыми и голыми шлюхами: мишенью для насмешливых взглядов скучающих людей вокруг, мишенью неодобрения продавца. Тогда он подошел сзади и с размаху влепил ему такую затрещину, что Гада едва не рухнул на затертый кафель пола плашмя. Вопль был, во всяком случае, такой, будто он почувствовал, как рухнул. Именно так поступил бы на месте Турпала любой нормальный отец, и порадовавшиеся представлению окружающие проводили смехом Гаду, перепуганного исказившимся от искренней злобы лицом «папаши», а его самого — явным одобрением. Так что все было натурально и в этот раз.
Планируй операцию сам Турпал, и он, разумеется, взял бы с собой проверенных, надежных людей, имеющих опыт не одной и не двух схваток. Гада тоже был обстрелян — и тоже в разы уступал даже тем, кто входил в группу, обязанную прикрывать его, если это потребуется. Способных в одиночку справиться с милицейским нарядом, но не обладающих его детским лицом, ставшим кусочком пропуска для всех троих. Хотя Гада никогда не учился в школе, он обладал живым умом и отличной памятью: и зрительной, и слуховой. По-русски он говорил не хуже, чем сам Турпал, а длинные русские имена и связь между ними запоминал со второго-третьего прочтения, превосходя в этом и его, и даже самого Арзу.
— Старший лейтенант Мещерский, Леонид Борисович, 1979 года рождения, национальность — еврей. Должность — сменный командир охраны учебно-тренировочного центра ЛАЭС. Особые сведения — кандидат в мастера спорта по пулевой стрельбе, второе место на всеармейской спартакиаде 2010 года в дисциплине «стрельба из пистолета». Жена — Валентина, детей нет. Прямо подчинен капитану Аскаеву, Руслану Андреевичу, 1974 года рождения, национальность — башкир…
